Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

Разбираться в хитростях разгона строк, выбора шрифта и во всей терминологии наборного дела меня научил замечательный наборщик, рядовой Шанаев. Он относился к нашей газете иронически, но, видя мою заинтересованность и старание, он, поглядев на меня хитро и снисходительно черным глазом, стал учить меня полиграфическому делу. Он же рассказал мне. как выбирали наборщиков для нашей газеты. Штаб Карельского фронта создавался одновременно в Москве и Ленинграде, но редакция газеты «Dеr Frontsoldat» целиком сколачивалась в Москве. На это дали всего несколько дней. Питерский ходил по типографиям и вербовал наборщиков, еще не взятых в армию. Как рассказал Шанаев, он всем обещал командирское звание, оклад, доппаек и работу в тылу, а не на фронте. Поэтому он и другие поддались на уговоры.

На самом же деле офицерское звание дали одному Владимирову. Он стал начальником типографии. Ничего не делал. Ему подчинялись четыре наборщика, два печатника и цинкограф. Впоследствии их всех, кроме Владимирова, забрали в пехоту рядовыми. Такова же была и судьба Шанаева. Вряд ли они сносили головы.

Я ему по гроб жизни благодарен: полученными от него знаниями мне всегда в моей работе приходилось пользоваться, и уж в издательствах теперь меня никогда не проведут, заверив, будто того или иного никак сделать нельзя. Я и сам могу нынче что-то посоветовать техреду, не говоря о том, сколько моих учеников я учил корректуре.

Составлялась газета, как настоящая: сначала обсуждался план номера — за это отвечал Гольденберг, опытный газетчик. Затем заказывали статьи — Клейнерману, Эткинду или мне. У. не заказывали никогда: во-первых, он, видимо, не знал немецкого языка и в нашу редакцию попал по хлопотам своего приятеля Розанова; во-вторых, заставить его что-нибудь делать было выше сил человеческих. Да и сам он потом устроился куда-то не то в ансамбль песни и пляски, не то в что-то подобное. Розанову статьи заказывали редко, потому что и он был большой лодырь, и к тому же не умел связно и свободно выразить свои мысли, хотя и знал немецкий, как бог. Вскоре он выбыл диктором на Соловки, где приобрел преданную любовницу и полную свободу от начальства. Лоховиц отвечал за правильность немецкого языка, но сам писал очень мало.

В газете помещались карикатуры и иллюстрации, и меня обучили принципам цинкографии. Клише делали художник Ж. и цинкограф-солдат. Ж. был очень талантлив, — но очень неприятный человек. Говорил тупо и невнятно, не мог выразить свою мысль иначе как нарисовав или сделав знак толстым большим пальцем. Все время говорил о бабах, больше всего мечтательно, о том, как он спал с собственной женой, с такой малоизвестной славянской терминологией, что хоть святых выноси.

Статьи в газете были разные: быт немецких солдат (тогда еще излагавшийся очень неточно), сообщения о победах союзников и наших; специальный раздел назывался «Вести с родины», там описывались ужасные судьбы немцев в тылу. На самом деле ничего особенного с ними не происходило, бомбежки еще не начались. Главный наш козырь был в том, что СС якобы устроили человеческие случные пункты, чтобы немецкие женщины могли от них, эсесовцев, производить чистых арийцев. Мы агитировали немецких солдат, уверяя их, что, пока они воюют, их жены путаются с эсесовцами. Это вызывало громкий хохот по ту сторону фронта, так как всем было известно, что ничего подобного не происходило. Года через полтора выяснилось, что это была утка швейцарской газеты на первое апреля. А наши раструбили ее всерьез в наших газетах — и нам в «седьмом отделе» это тоже было подано как блестящая идея для пропагандистской разработки.

Мы очень быстро поняли, что статьи писать надо по-немецки, а затем переводить на русский — только тогда язык получается более правильный. Я быстро и лихо усвоил идиомы и разные употребительные выражения, но путался в родах и падежах. Это выправлял Лоховиц. Затем мы переводили текст на русский язык для начальства: текст должен был быть утвержден начальником Политуправления, а по-немецки начальство, естественно, не знало. Наши произведения печатали Минна Исаевна (русский текст) и Айно (немецкий текст; она совсем не знала немецкого, но никогда не делала опечаток, какой перемаранный оригинал ей ни дай), Лиза помогала то той, то другой. Перед посылкой в Политуправление русский и немецкий тексты давались Питерскому на редактирование и на визу. Он знал немецкий весьма неважно, но все же читать мог, однако правил не немецкий, а русский вариант. Чаще всего от первоначального текста не оставалось камня на камне. Это нас до такой степени «доводило», что однажды мы взяли еще не читанную Питерским статью Эренбурга, соорудили из нее нечто и подсунули ему. — Статьи Эренбурга пользовались в армии неслыханной популярностью.[285]

Все его статьи шли нарасхват, их берегли, не раскуривали. У него был очень характерный, особый язык и стиль, с примерами из литературы и истории ренессанса и античности. — Питерский перечиркал все, заменив набором штампов. Мы не сразу решились ему сказать, что он правил Эренбурга. Он был несколько смущен, но с него все было как с гуся вода.

После проверок текст шел генералу Румянцеву, начальнику Политуправления, на утверждение. Он занимался пропагандой среди наших войск, и часто текст «Фронтзольдата» попадал ему после горячей речи, где он требовал смерти немецким оккупантам, и вдруг — «вести с родины»! Он этот заголовок вычеркивал и писал на полях: «У немца нет родины, у него есть логово». Мы, конечно, не писали «вести из логова», но как-то все же приноравливались к начальству. По счастью, в набор шел все-таки не перечирканный начальством русский текст, а немецкий, где можно было учесть начальственные требования довольно обтекаемо.

После утверждения газета шла в набор. Он, как я уже упоминал, был ручной, по буковке. Затем читали корректуры — сначала гранки (где текст набран сплошняком, без разбивки по страницам), затем верстку (воспроизводящую будущий вид газеты). Здесь всегда важна роль выпускающего. Это опять же был Гольденберг. Чтобы смонтировать статьи на полосе,[286] нужно было подгадать их размер. Заранее точно угадать необходимые размеры статей и заметок трудно, хотя они и заказывались на определенное число квадратов; тем более нельзя заранее придумать привлекательное расположение и даже кегель (=размер) заголовков: где-то надо обрезать, где-то досочинить две-три строчки. Это было делом выпускающего.

Корректуру читали двое: Тася Портнова и я. По окончании набора и правки корректур текст передавался на машины: маленькую американку (для листовок) и большую плоскопечатную (для газеты). Однажды в печатном цехе было шумное событие. Набор вначале связывают веревкой и вкладывают в «форму» печатной машины. «Форма» — это свинчивающиеся рамки. Печатник не завинтил их и пустил машину работать. Она форму подняла вертикально — и тысячи букв рассыпались по полу. Единственным нашим утешением было то, что наши «подписчики» не будут все равно в претензии за задержку газеты.