Умышленная задержка - Мюриэл Спарк

Когда я дошла в своих размышлениях до этого места, позвонил Уолли. Он «сию минуту удрал» и чем я сейчас занимаюсь? Эта фразочка была из любимых у Уолли — «сию минуту удрал»: откуда, спрашивается? Со службы? С приема? Я его ни о чем не расспрашивала, однако заметила на протяжении своей жизни, что служащие Министерства иностранных дел, как правило, имеют обыкновение появляться со словами «сию минуту удрал» и не хватает смелости спросить их, откуда именно: а вдруг это Государственная Тайна?! Во всяком случае, я сказала, что не занимаюсь ничем, нет, не обедала, да и к чаю почти не притронулась. И мы согласились, что это блестящая мысль: через полчаса я буду готова, он меня встретит, и мы отправимся обедать в Сохо. Правда ужасно, спросил он, прежде чем повесить трубку, что «Гвардеец» Гилберт такое выкинула?

Я сказала, что это кошмарно.

Перед уходом я заперла платяной шкаф, а ключ взяла с собой.

За обедом Уолли завел разговор о «Гвардейце»:

— Ты ее видела после того приема?

— Один раз, мельком, в тот самый день, когда ее не стало. Она приходила на Халлам-стрит. Она казалась чем-то расстроенной.

— Чем именно? — спросил Уолли.

— Ну, я не знаю, откуда мне знать.

— У меня на душе кошки скребут, — сказал Уолли. — Так, думаю, со всеми бывает, у кого знакомые кончают с собой. Чувствуешь, что мог бы как-то помочь, да не помог. Что-то сделать, если б заранее знал.

— Ну, ты же не знал.

— А мог бы. Она мне звонила и просила кое-что передать. Это было через несколько дней после приема. Ей ответил один мой сослуживец, она просила, чтобы я ей позвонил. Он сказал, что голос у нее был совершенно безумный. Боюсь, как раз это-то меня и отпугнуло. Не было у меня тогда мочи с ней возиться. «Гвардеец» была из приставучих, ты же знаешь, уж как вцепится, так вцепится. Не было у меня на нее сил.

— Может, кто-то доводил ее до такого состояния?

— Мне это приходило в голову. А почему ты об этом сказала?

— Интуиция. Я, как ты знаешь, романистка.

— Что ж, может быть, ты и права, — заметил он. — Видишь ли, тогда, после приема, она названивала и другим своим знакомым. Я знаю троих из них. Они, понятно, страшно расстроены. Все они или не ответили на ее звонок, или чем-то отговорились.

— Они были на приеме? — сказала я.

Подумав с минуту, он ответил:

— Да, были. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Может, она их проверяла, хотела выяснить, есть у нее настоящие друзья или нет. Может, она и прием-то затеяла только для этого. Кто-то же мог ее на это подбить, поддеть, убедить, что настоящих друзей у нее и нету.

— О господи, Флёр, очень уж ты, знаешь ли, все раздуваешь. Господи боже ты мой, надеюсь, что ты ошибаешься. Я только потому и пошел на прием, что у нас принято, что ли, появляться на коктейлях. Если удается удрать. О господи, меня-то она, конечно, и не думала проверять.

Мне стало грустно за Уолли. Я пожалела, что поделилась с ним своими мыслями. Я подумала о гречанке из «Уоррендера Ловита», покончившей с собой, но Уолли сказал, что у Бернис Гилберт явно возникло умственное расстройство на почве каких-то личных страхов.

— В таких случаях никто не может помочь, никто, — сказала я. — Вердикт — самоубийство в помрачении разума, Уолли, — сказала я. — Как в большинстве случаев с самоубийцами. Тут, Уолли, уже ничем не поможешь.

— Честно говоря, меня удивило, — продолжал Уолли, — как она умудрилась закатить такой роскошный прием, у нее ведь и в самом деле получилось довольно внушительно, правда? А денег у нее, как ты знаешь, было кот наплакал. Половина жратвы попала на стол с черного рынка. И гостей было человек триста — помнишь, они всё приходили, когда мы ушли?

С этими словами он разом пришел в чувство и мне улыбнулся. Наклонившись через стол, он взял меня за руку.

— Не будем впадать в патологию. Поговорили — и хватит, — сказал он. — В конце концов, встретились-то мы на приеме у бедняги «Гвардейца», верно?

— Верно.

— Ну, и нечего мне жалеть, что я пошел.

Я сообщила Уолли, что подыскиваю другое место, потому что ухожу со службы.

— Это надо обмыть. Хочешь, вернемся выпить на Эбьюри-стрит?

Я сказала, что вообще-то не расположена веселиться допоздна. То есть всю ночь.

— Тогда, может, подадимся в «Горгулью». Не против?

Я поколебалась, но потом сказала: ладно, но сначала мне нужно заскочить домой. Уолли отнесся к этому с таким безразличием, словно речь шла о моих месячных. На самом же деле я хотела удостовериться, что сумка с биографиями все еще пребывает на дне платяного шкафа у меня в комнате. Дотти ничего не стоило ко мне проникнуть. Она уже завоевала расположение привратника, подарив ему образки Святой Терезы из Лизье. Я знала, что сэр Квентин скоро обнаружит пропажу биографий.

Оставив Уолли дожидаться в такси, я стремглав кинулась к себе.

Комната выглядела как обычно. Все стояло на своих местах. Биографии по-прежнему лежали в шкафу. Глупо было так нервничать. Я заперла шкаф и уже выходила из комнаты, когда появился привратник. Да, Дотти и в самом деле наведывалась в мое отсутствие.

— Она ждала в моей комнате?

— Нет, мисс. Вы же наказывали последний раз, как дама вас тут дожидалась, чтобы больше к вам в комнату никого не пускать.

— Большое спасибо, Гарри. Я совсем об этом забыла. Вы всё сделали правильно. Большое спасибо.

Мой вопрос его озадачил, и я, чтобы сгладить впечатление, дала ему два шиллинга. Выбегая к такси, я снова подумала, что у меня начинают пошаливать нервы. После пропажи «Уоррендера Ловита» я самым решительным образом предупредила не только Гарри, но также уборщицу и квартирохозяина, что запрещаю впускать к себе кого бы то ни было в мое отсутствие. Я решила взять себя в руки и собраться с духом.

Мы отправились в «Горгулью». Я заказала мятный ликер, а Уолли — виски. В заведении находились три незнакомые нам компании, а в темном уголке за рюмкой водки сидел в полном одиночестве какой-то худосочный юноша. Я присмотрелась — это был Серж Лемминг.

— Вон того парнишку в углу, — сказала я Уолли, — зовут Серж Лемминг.

Уолли это чрезвычайно развеселило.

— Он пишет под псевдонимом Леандр. Он поэт.

Пока я говорила, Серж посмотрел в нашу сторону, и я ему помахала.

— Хочешь, пригласим его к нам за столик? — спросил Уолли.

— Хочу.

Серж немедленно принялся строить Уолли глазки, жестикулировать своими слабыми ручками и как-то подергиваться. Уолли принимал эти знаки внимания весьма благосклонно.

— Мой друг, — сообщил Серж, — уехал в Ирландию на три недели. — Он сидел, повернувшись к Уолли лицом на три четверти, следовательно, на столько же ко мне — спиной. Уолли спокойно пересел, так что Серж и мы оба оказались друг к другу лицом. — Он подарил мне этот галстук. Вам нравится?

— Весьма эффектно, — ответил Уолли и повел светскую беседу, так ее поворачивая, что Сержу волей-неволей пришлось уделять какое-то внимание и моей особе. Серж совершенно не замечал этих маневров: при искреннем благорасположении ко всем присутствующим он в данный момент целиком и полностью был сосредоточен на Уолли.

Но когда я на минутку завладела вниманием Сержа, я воспользовалась этим и без всяких околичностей спросила:

— Скажите, Серж, Лесли взял ключи от квартиры Дотти с собой в Ирландию?

— Нет, лапушка, — сказал он. — Лесли оставил их на нашем туалетном столике, где они и лежат. А что?

Тут я объяснила им обоим, как мне необходимо получить эти ключи в глубокой тайне, потому что я хочу проникнуть к Дотти в квартиру, чтобы оставить там для нее один маленький сюрприз. Уолли я сообщила, что друг Сержа — мой старинный приятель, а Дотти — его жена и тоже моя приятельница. К тому моменту, как мы с Уолли допили свои рюмки и одновременно просигналили друг другу «Встаем и уходим», Серж обещал одолжить мне ключи, навек сохранив это в глубокой тайне. В ту ночь я уснула, так и не надумав, кого бы попросить сводить Дотти в театр. Я не забыла о Солли: у него было два свободных вечера в неделю. Мой милый Солли, неизменно добрый и обязательный, мне не хотелось становиться ему в тягость. Эти два вечера, скорее всего, были нужны ему самому. Кроме того, он был поэтом, и притом настоящим. Тут я сообразила, что Солли в любом случае не подходит: он не нравился Дотти. Уговорить ее сходить с Солли в театр почти безнадежное дело. Я вспомнила, что оба раза, когда они с Солли встречались, она потом спрашивала, что я в нем нахожу. Этого я понять не могла, потому что все мои остальные друзья, включая Лесли, любили Солли. Она заявила, что, по ее мнению, Солли привлекателен, но вульгарен. Солли не давал ей ни малейшего основания так говорить. Он позволял себе браниться и богохульствовать только в компании самых близких и доверенных друзей; в Доттином же присутствии он не сказал ничего такого, что могло бы ее возмутить. Я сказала, что не знаю другого человека, у кого в душе было бы меньше вульгарности.

— Ну, — заявила Дотти, — я говорю не о духовной вульгарности.