"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова

Здесь есть одна языковая тонкость, без которой "железную воительницу" трудно понять. В мифологизированном представлении о различиях в спо­собе мышления и манере выражения мысли у мужчин и женщин мужской стиль мышления и речи рассматривается как нормальный, а женский — как отклонение от нормы.

Еще раз, поскольку это важно. Представление о том, что "хорошо" и "пра­вильно" в сфере мысли и в способе ее выражения — это представление, скроенное "по мужской мерке". (Возможно, так было не везде и не всегда, но за европейскую культуру последних ...дцати веков можно поручиться. С другой стороны, Афина Паллада не допускает слишком уж сильных утвер­ждений на сей счет...) К слову вспоминается высказывание Пушкина, уло­вившего некую очаровательную особенность этой самой "мужской мерки":

"Даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей пре­красного пола, не предполагают в женщинах ума, равного наше­му, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают ученые книжки для дам, как будто для детей".

Трудно даже представить себе, как много в этой истории про "норму" свя­зано не с содержанием, то есть не с мыслью как таковой, а с формой ее предъявления миру. Чтобы быть квалифицированной как умная, мысль должна быть и скроена, и сшита у хорошего мужского портного. Именно поэтому умной чаще называют женщину с мужским набором черт — и со всеми вытекающими отсюда последствиями. Например, многим женщинам тяжело участвовать в так называемых "умных" разговорах вовсе не пото­му, что они не понимают их предмета: на их взгляд, настоящей пружиной взаимодействия часто бывает вовсе не поиск истины, а неявная силовая борьба между собеседниками. В компании могут недолюбливать "умных" девушек — именно за то, что они усвоили мужскую соревновательную ма­неру разговора, тем самым производя впечатление задиристых и недобро­желательных. Женщинам же больше свойственно искать и находить общее во взглядах и высказываниях собеседника, больше слушать и подкреплять своим поведением желание другого человека высказаться: говорите, я с вами. А это сплошь и рядом квалифицируется как пассивность, зависи­мость и отсутствие своего мнения. Похоже, что наша резкая и решительная дама оказалась в плену у одного из кривых зеркал гендерных стереотипов, только выбрала в качестве образца не "глупую жертву", а "умного агрессо­ра". Это ли независимость, самостоятельность мышления?

"...Хорошо известно как из непосредственных наблюдений в ес­тественных условиях, так и из эмпирических исследований, что в ситуациях переживания страха или плохого обращения люди пы­таются овладеть своим страхом и страданием, перенимая каче­ства мучителей. "Я не беспомощная жертва; я сам наношу удары и я могущественен", — людей неосознанно влечет к подобной защите"*.

Этот механизм психологической защиты так и называется — "идентифика­ция с агрессором". Надо сказать, что в женских группах "железная воитель­ница" появляется очень редко — она не любит женщин и не представляет себе, "что эти курицы могут такого интересного сказать". Ей мучительно трудно обращаться за какой бы то ни было поддержкой или помощью — мо­жет быть, как раз потому, что "разоруженное" состояние прочно связано в памяти со страхом и страданием. Да, она вроде бы разрешила тот самый внутренний конфликт, "комплекса Золушки" как будто бы не видно — уж скорее просматриваются Мачехины черты. Но как жмут доспехи, которые и снять-то не отваживаешься! Как велика цена и как драматичен сделанный выбор — возможно, потому, что он сделан слишком рано и неосознанно.

"Маленькие дети вбирают в себя всевозможные позиции, аффек­ты и формы поведения значимых в их жизни людей. Процесс этот столь тонкий, что кажется таинственным. Однако если его замечаешь, ошибиться невозможно. Задолго до того, как ребенок становится способным принимать субъективное волевое реше­ние быть таким, как мама или папа, он уже "проглотил" их в не­коем примитивном смысле"*.

Задумывались ли вы, что стало бы с маленькой Золушкой, если бы Феи-кре­стной вообще не было, а папа-лесничий в один прекрасный день с горя за­пил и показал бы "всем этим бабам кузькину мать"? Впору было бы не хру­стальный башмачок примерять, а бронежилет. И подаваться в разбойницы, начальницы или бизнес-леди. А возможно, в радикальные феминистки...

Что поделать, все мы "родом из детства". Другое дело, что даже при самых неблагоприятных обстоятельствах начала жизни никогда не поздно их хотя бы попытаться понять, "перебрать" свое семейное наследие, принять новые решения, отказаться от той части своего "сценария", которая когда-то была "проглочена" и связана с проблемами предыдущего поколения, а то и с более далеким прошлым семьи. Иногда эта работа делается вместе с психотерапевтом, иногда — в одиноких размышлениях, самостоятельно. К счастью, мы обладаем огромным потенциалом самоисцеления: жизнь не только наносит, но и залечивает раны, нужно только ей помочь.

Более того, как трудное детство не обязательно предполагает несчастли­вую судьбу, так и благоприятный расклад в начале еще не гарантирует расцвета всех способностей и успеха в будущем. Хотя, конечно, лучше дет­ству быть счастливым, родителям — любящими друг друга, детей и свою работу, временам — мирными, обществу — терпимым и свободным... Луч­ше. Но получается так не всегда. Конечно, для становления личности и мышления девочки важно и ее согласие с собственным полом — то есть нужна мама, которой нравится быть женщиной и матерью, — и разрешение не следовать традиционным ограничениям, "отцовское благословение" — то есть поддержка со стороны отца ее любопытства, смелости, физической свободы как нормальных и желательных для маленькой девочки.

У Туве Янссон в той же "Дочери скульптора" есть новелла о том, как во время невиданного, небывалого снегопада она и мама оказываются отре­занными от мира в пустом доме: мама, книжный иллюстратор, работает, де­вочке понемногу становится все тревожней:

"Утром снег валил так же, как вчера. Мама включилась в работу и радовалась. Ей не надо было топить печь и готовить еду и о ком-то беспокоиться. Я ничего не говорила. Я пошла в ту самую ком­нату, что была дальше всех, и стала караулить снег. Я ощущала большую ответственность, и мне следовало выяснить, что он де­лает. [...] Она не понимала, как серьезно все обстоит на самом деле. Когда я рассказала ей, что случилось в действительности, она серьезно задумалась. "Ты права, — через некоторое время

произнесла мама, — вот мы и погрузились в зимнюю спячку в берлоге. Никому теперь сюда не войти, и никому отсюда не вый­ти!" Я пристально посмотрела на нее и поняла, что мы спасены. Наконец-то мы в абсолютной надежности и сохранности, нако­нец-то защищены. [...] Меня охватило чувство невероятного об­легчения, и я закричала маме: "Я люблю тебя!" Я хватала все по­душки по очереди и бросала их в маму, я смеялась и кричала, а мама кидала их обратно. В конце концов мы обе лежали уже на ковре и только смеялись"[18].

Мама-художница не встревожена снегопадом, но — обратите внимание! — несмотря на свое рабочее настроение, внимательно выслушивает дочку и схватывает главное: девочке кажется, что происходит нечто грозное, опас­ное. "Спячка в берлоге" — это образ защищенности, отсюда и восторг об­легчения. (Тревожная, неуверенная мать повела бы себя не так: она бы бесконечно выглядывала в окно, озабоченно хмурясь, бесконечно выспра­шивала дочь, не страшно ли той и нормально ли она себя чувствует, при­слушивалась бы к каждому шороху, а в ответ на высказанные опасения де­вочки наверняка бы ответила ей, что о них уже тревожатся другие люди и скоро-скоро их спасут.) Неудивительно, что дочь этой мамы может встать до света и отправиться на многочасовую прогулку, о которой речь шла раньше: ни темнота, ни отсутствие людей, ни силы природы не восприни­маются как исключительно враждебные; "быть вместе" не означает "цеп­ляться друг за друга", а любовь и взаимопонимание надежны.

А вот относительно того, как справляться с проблемами, как решать техни­ческие задачи, "работает" папина ролевая модель, его отношение к делу:

"Я вспоминаю, как мы с папой шли по лесу со штормовым фона­рем в руках, чтобы забрать домой корзины с грибами. Днем вся наша семья собирала грибы. [...] Ночью бывает иначе. Мы с па­пой несем домой те корзины, которые не смогли унести днем. Тогда должно быть темно. Нам не нужно экономить керосин, мы просто швыряемся деньгами. И папа всегда находит дорогу. Иногда дует ветер и деревья скрипят друг на друга, издавая ужа­сающие звуки. Папа находит дорогу. Корзины с грибами стоят там, где их оставили, и он говорит: "Черт побери! Смотри, там они и стоят!" Самые красивые грибы лежат сверху. Папа подби­рает их по цвету и форме, потому что грибы — это его букеты. Такие же букеты он составляет из рыбы"[19].

Много ли проку от маленькой девочки, когда нужно таскать корзины? Так ли уж необходимо вести ребенка ночью в лес? Но в том-то и дело, что для этого папы дочь — не игрушка, а младший партнер, ситуация вполне рабо­чая, лишь чуть-чуть игровая, но при этом надежная: "папа всегда находит дорогу". В обоих отрывках есть еще одно важное "сообщение", которое вы­ходит за рамки семейных отношений: с трудностями и опасностями мира можно справиться — терпением, умением, знанием. Более того, в суровой прозе жизни можно находить — или создавать — красоту.