Метаморфозы вампиров - Колин Уилсон

— А если б какому-нибудь андрогену приспичило сейчас в туалет?

— Исключено. Они сюда не ходят.

Она повернулась спиной, доверяя Карлсену застегнуть ее «молнию», и взяла его за руку. Когда они выходили, вошедшая пара уже ненасытно целовалась, а девушка нетерпеливо расстегивала партнеру ширинку. Миранда скользнула по сластенам с поверхностным любопытством, и Карлсен в очередной раз уяснил: вампиризм свободен от стыда. Смотреть, как целуются — абсолютно то же самое, что следить за едой и питьем.

Уже на выходе навстречу попалась еще одна пара. Карлсен узнал пожилого Дон Кихота, с которым танцевала Миранда. На таком почтенном фоне подчеркнуто молодо смотрелась его спутница — почти еще школьницей.

— Кто это? — спросил Карлсен, когда дверь за ними закрылась.

— Мой муж.

— Мгм!

Когда входили обратно в ресторан, Карлсен полюбопытствовал:

— Штейнберг… Не еврей, случайно?

— Нет, он один из той первой группы с Уботго.

— Чего, простите?

— Со «Странника». Муж специально выбрал еврейскую фамилию: так легче было освоиться в Нью-Йорке.

— А вы?

— Я родилась в космосе.

— Мать живет где-то поблизости?

— Умерла.

— Ой, прошу прощения. А что… случилось?

— Мне говорили, она дематериализовалась. Она была первой из вампиров, кто ступил на Землю.

— Боже ты мой… (Чувство такое, будто нежданно-негаданно оказался замешан в кровосмесительстве).

К столику возвратились вместе. Официант подавал второе.

— Он был восхитителен, — улыбнулась Миранда Хайди. — Я с ним увидела зелень.

— Какая прелесть! — вполне искренне воскликнула Хайди.

— Увидимся как-нибудь, — кивнула напоследок Миранда и спокойно удалилась. Невозмутимость редкостная: будто за танец поблагодарила.

— Что еще за «зелень»? — не понял Карлсен.

— Это у нас так, фраза в обиходе, — с улыбкой ответила девушка.

— И все же какой-то смысл?

— Считается, что на верхнем пределе сексуального возбуждения все начинает казаться зеленым, — пояснил Карло Пасколи.

— А вы когда-нибудь ту зелень наблюдали?

— Да буквально через раз. (По улыбке видно, что шутит).

Уписывая цыпленка с грибами в соусе тарагона, Карлсен обратил внимание, что Хайди и Карло едят рыбу. Оглядел исподтишка соседние столики; мясного, похоже, на столах вообще нет.

— Забавно. А ведь я когда-то обожал бифштексы («когда-то» значит «позавчера»).

Хайди брезгливо сморщила нос.

— Мне всегда от одного вида его дурно.

— Да, — вставил Карло, — у вампиров вкусы отличаются. Меня воротит даже от мясного соуса на спагетти.

Удивляла сама обыденность его тона.

— Вам нравится быть вампиром?

— Безусловно. А вам нет, что ли?

Не вопрос даже, а так, недоуменьице: зачем вообще, такое спрашивать?

— Ну, как вам Миранда? — полюбопытствовала Хайди с полным ртом.

— Что-то неописуемое. Вы ж не забывайте, для меня, это все внове.

— Кончить получилось? — доверительно склонился Карло.

— Чуть было… Миранда остановила.

Оба взглянули с нескрываемым удивлением, и до Карлсена дошло, что суть вопроса не в этом. Карло имел в виду не «нормальный» оргазм. Карлсен рассмеялся, а вместе с ним и его новые знакомые. За столиком внезапно воцарилось непринужденнейшее веселье, чуть напоминающее эйфорию от алкоголя, с той лишь разницей, что теперь сознавалась суть вампиризма: отрешенность, способность видеть вещи на расстоянии.

Пропало и настороженное отношение к Пасколи. Парень, похоже, действительно соответствует своему виду: открытый, непринужденный и добродушный.

— Как же теперь Ханако? — спросил, тем не менее, Карлсен.

Карло досадливо тряхнул головой.

— Уж и не знаю. И как так получилось, что она увидела меня в «Мэйси»!

Неделя еще, и она была бы такой как мы.

— Ну уж, не неделя, дольше, — усомнилась Хайди.

— Ну, дольше, — уныло согласился Карло.

— Откуда вы знаете? — повернулся Карлсен к Хайди.

— Она же японка.

Карло разъяснил:

— Она дочь служителя дзен-буддистского храма, и в Америке только как два года. Она воспитывалась в том духе, чтобы служить, отдавать себя. А уговорить ее брать гораздо труднее. Ей хочется только давать.

— А вы это при встрече разве не почувствовали?

— Абсолютно! Она потому меня и привлекла, что в ней столько vitalita, — итальянское слово почему-то вписывалось лучше. — Разумеется, это потому, что она только что вышла замуж. Чего я тогда не понял, так это одной тому причины: она только что научилась наслаждаться сексом. Поэтому я начал с простого любовного акта: для меня ощущение среднее, но хотелось, чтобы понравилось ей. Я считал, что это лишь вопрос времени, и она скоро станет одной из нас. Но все оказалось гораздо труднее, чем я ожидал. Всякий раз, когда казалось, что вот-вот, и у нее будет permuta, она соскальзывала обратно в человеческий секс, и ее полностью забирало.

Хайди рассмеялась пузыристым смехом ребенка. Карло с немой надеждой посмотрел на Карлсена.

— Может, вы попытаетесь?

— Вы прямо как отец Хайди. Это нарушение профессиональной этики: я же ее доктор.

— Но вы бы могли ее вылечить, — несколько растерянно заметила Хайди.

— Может, и вправду, — задумчиво произнес Карлсен.

Ясно, что такая реакция в их глазах смотрелась нелепо, возможно, он бы и сам чувствовал то же самое, освоившись быть вампиром. Но на данный момент ощущалась какая-то инстинктивная неохота, игнорировать которую было бы неосмотрительно. Поэтому он, меняя тему, задал вопрос, безвылазно сидящий в голове вот уж полчаса:

— А вампиры что, совершенно не чувствуют ревности?

Оба враз покачали головами.

— Вам надо об этом расспросить моего отца, — сказала Хайди. — Он говорит, что человеческая ревность основана исключительно на биологии. Оттого, что настоящая цель секса — воспроизведение себе подобных, человек стремится удержать партнера исключительно для самого себя. Женщины потому, что нуждаются в муже и отце, мужчины — из принципа «кто кого», состязаясь с другими мужчинами. У вампиров же удовольствие основано на стремлении делиться друг с другом. Так что откуда здесь взяться ревности?

Мысли Карлсена перенеслись к разрыву его первого брака, к совершенно неизъяснимой муке, которую испытывал, позволив своей жене спать с другим мужчиной. Для нее было большим и неожиданным ударом, когда он потребовал развод. Сквозь слезы она кричала, что все было с его полного согласия: А он не мог объяснить, что на самом деле его истязает собственная ревность, чувство полной, рабской зависимости от порыва, кажущегося недостойным и унизительным. Разводясь, он стремился отторгнуть некую часть себя самого.