Хочу тебя испортить (СИ) - Тодорова Елена

Пусть каждая тварь слышит и понимает, зачем мы сюда явились.

На всех положить.

— Салют, — бросаю и вскидываю взгляд на верхние этажи нужной пятиэтажки.

— Здорова.

— Добрый вечер, — распевает Тоха. — Филю ждать будем?

Закатывая глаза, хочу бортануть опаздывающего, как вдруг во двор влетает знакомый спорткар.

Отлично. Если кто-то еще не обратил на нас внимания, то теперь уж точно заметят.

Филя, конечно, прежде чем выбраться, несколько раз смотрится в зеркало. Подгоняю его матом, ибо терпение на исходе. Помогает слабо. Фильфиневич умудряется на выходе из машины протереть влажной салфеткой кроссы. Только после этого тащится к нам.

Пару минут спустя с шумом врываемся в подъезд. Игнорируя лифт, взбегаем на четвертый этаж по лестнице. Топот такой создаем, что Франкенштейн уже по-любому с открытой дверью нас ждать должен.

И…

Дверь открывается, только на пороге вовсе не Курочкин появляется. Грубо шмыгаю носом и выпускаю во внешние данные всю свою ублюдочную ярость, пока не впечатываюсь разгульным и свирепым взглядом в Любомирову.

Естественно, никто из нас к такому не готов.

Я особенно.

Внутри все обрывается. Режет и прожигает какие-то сверхчувствительные точки. И вдыхаемый на автомате кислород только сильнее распаляет это пламя. Нутро разносит. А сердце мощными гулкими ударами расхреначивает всю эту хлипкую горящую массу по всему организму.

— Что ты творишь, Бойко?

То, что этот вопрос направлен, чтобы как-то пристыдить меня, безусловно, злит. Кровь вместе со всей гормональной примесью закипает и сгущается. Сгущается до такого состояния, что утрачивает естественную способность гулять по телу. Рвет бурлящим киселем вены.

И все же… Запал на бойню будто топором обрубает. Понимаю, что не смогу я при ней ни биту в ход пустить, ни какие-либо словесные угрозы. Словно ее глазами себя вижу.

— Что задумал? Что ты за зверь?

Именно так себя и чувствую.

Смотрю на нее, и этот зверь лезет из груди.

— Мы вообще-то просто в гости к Виктору Степановичу заглянули, — заявляет с ухмылкой Филя.

Только он шагает к двери, из глубины квартиры появляется сам Франкенштейн.

— Ну, раз в гости, прошу всех к столу, — приглашает старик. Хмурится, глядя на нас. Транслирует осуждение и какое-то долбаное снисхождение. Но приглашает. — Чего застыли? Проходите. Будем пить чай.

Растерянно переглядываемся. Машинально скребу битой по плитке.

Что я должен сделать?

— Давайте, давайте, — подгоняет Франкенштейн. — У нас уже все готово. Варенье из чайной розы, пироги и мармелад.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Конечно же, не жрачка заманивает нас в берлогу. Хрен знает что! Сам не замечаю, как уже разуваюсь и скидываю куртку. Тоха, Жора и Филя делают то же. Первыми уходят за Курочкиным в гостиную. Оборачиваюсь, чтобы двинуться следом, как Любомирова вдруг шагает ко мне. Щемит меня в угол, словно какого-то задрота.

— Меня тебе не провести, — шипит в мою сторону.

Я, на хрен, не могу сообразить, что ей ответить. Так, мать вашу, расшатало, что попросту не в состоянии резво ее затоптать.

Так и смотрим друг на друга.

Голову сходу уносит. Кружит, будто мы с ней не на ровной поверхности стоим, а в какой-то разболтанной реактивной карусели мотаемся. Нутро то восторг подрывает, то тошнота.

Задерживая дыхание, хватаю Любомирову за плечи и тупо переставляю, чтобы пройти.

— Что ты… — трещит что-то мне вслед. — Кирилл…

Не слушаю.

Лишь оказавшись в гостиной, догоняю, откуда растут ноги этой неожиданной встречи. За столом сидит Чара.

Грудь вспарывает новая молния.

Только эта не разбивает концентрацию, а напротив — заставляет собраться. Сжимая челюсти, занимаю свободное место. Шумно выдыхаю, когда этой чертовой сводной сестре взбредает в голову сесть рядом.

Какого хрена вообще? Неужели непонятно, что я ее удавить готов, и от меня стоит держаться подальше?

— Ну-с, налетайте, господа, — с непонятной интонацией дает команду Курочкин. — Налетайте.

Я не двигаюсь. Зато остальные, будто неделю не жравши, бодро набрасываются на предложенное мутное пойло и румяные пироги.

— Хорошо, что вы зашли.

— Ага, чудесно, — бубню я, прижимая к губам кулак.

— Я вот думал как раз, когда вам сообщить, что мы приняли решение смягчить ваше наказание, — сообщает Франкенштейн и замолкает. Точнее, прерывается, чтобы хлебнуть из своей посуды. И делает это так медленно, что у меня уже глаза из орбит лезут на него смотреть в ожидании продолжения. У остальных, походу, тоже. — Все вы будете допущены к участию в турнире.

— Серьезно? И в чем подвох? — возникает резонно Тоха.

— Сброс очков, — проговаривает старик спокойно.

Перехреначивая заслуги нескольких лет, объявляет об этом, словно о какой-то ничего не значащей фигне.

— В каком, блядь, смысле?

— Зашибись, предложение!

— Какой сброс очков, алё?!

Не реагируем на эту хрень лишь мы с Чарой. Тот, видимо, уже пережил. А я просто понимаю, что если открою сейчас рот, дам выход эмоциям и все тут к херам разнесу. Благо дубина за спиной.

— Все вы будете стартовать, как новички.

Стандартный набор патронов. Никакой нормальной амуниции. Отсутствие дополнительных жизней. И самое главное, тормознутый персонаж без какой-либо прокачки и навыков.

— Вы не имеете права!

— Имеем, — спокойно приземляет Филю Курочкин. — Имеем.

— Кира, ты это слышишь? Чё за хрень?

— Слышу, — мой голос звучит в тон старику.

Но отнюдь не потому, что я, мать вашу, благородно перемолол эту подачку.

— А если мы откажемся? На хрен надо!

— Если откажетесь, — смотрит сначала на задавшего вопрос Тоху, а потом всех нас охаживает взглядом, — путь к соревнованиям будет заказан для вас до окончания академии.

— Я шизею! — рявкает на эмоциях Жора. — И какой сволочи за это спасибо говорить?

— Мне, — ляпает слева от меня эта глупая ракушка.

Мать вашу…

Сцепляю зубы, уже зная, какой будет последующая реакция.

Жора с Тохой резво вскакивают на ноги. Я подрываюсь следом. Только как объяснить тот факт, что они рвутся к Любомировой, а я выступаю наперерез, не позволяя им приблизиться? Я сам себе не способен это объяснить.

— Спокойно. Я разберусь, — выдыхаю очевидную ахинею.

И как я собираюсь это сделать?

Едва поворачиваюсь к Варе, рядом тут же возникает Чара. Прикрывая веки, сжимаю пальцами переносицу, чтобы не видеть, как он кладет ей на плечи свою лапу.

— В общем… — выдыхаю и торможу. Сам себе на шею удавку накидываю. — Я хочу использовать второй день, — заявляю во всеуслышанье.

— Что за хрень? — психует Чара. — Мы договаривались.

Смотрю на него, игнорируя Любомирову.

— Ты лучше сейчас заглохни!

— С какого перепуга?

— Не хочу думать, что сегодняшний слив информации — это конец.

Конец нашей дружбе.

Выражение лица Чарушина меняется. Возможно, он даже попытался бы врезать мне, если бы не вмешавшийся Курочкин.

— Господа, господа, — лично меня один лишь его тон раздражает. — Что происходит? Не стоит зря накалять обстановку. Варю я лично никуда не отпускаю. Так что садитесь все обратно. Чай остывает.

Да захлебнись ты своим пойлом!

— Садитесь, садитесь…

Что за манера все повторять по два раза? Бесит.

— Расскажу вам один интересный случай. Обо всем забудете.

Да уж, конечно!

Пока Чара идет к своему месту, незаметно подмигиваю остальным, мол, все, блядь, под контролем. Сам же не представляю, что делать дальше.

22

Мы будем здесь одни?

Рассказ о первых поселениях юга нашей области в исполнении Виктора Степановича настолько увлекает меня, что я даже забываю, по какой причине нахожусь у него в гостях. А когда вспоминаю, огорчаюсь еще сильнее. И до конца чаепития уже не могу расслабиться.