Айвангу - Юрий Рытхеу

Эту мастерскую открыли в одном из освободившихся домов, принадлежащих райисполкому. Заведовал ею приезжий из Владивостока немолодой русский человек.

Он неоднократно приходил в ярангу Сэйвытэгина и просил отца и сына поступить работать в мастерскую. Но оба отказались. В мастерскую пошли только старики, которые не могли охотиться, и несколько женщин, умевших рисовать. В мастерской стоял единственный токарный станок, а все остальное оборудование принесли сами мастера.

Несколько дней Айвангу сидел дома, полировал клыки, а потом наносил на них рисунки: на одном изобразил древнюю легенду о добром великане Пичвучине, который на легкий завтрак ловил пару китов, а вместо подушки на ночь подкладывал под голову вершину горы. На втором – сцены из чукотских празднеств: поднятие байдар на зимний отстой, веселый китовый праздник.

Он принес клыки в мастерскую утром. Ему пришлось подождать, пока придет начальник. Мастера сидели кому как удобно: старики на полу, молодежь на табуретах у столов. Клыки, разрисованные Айвангу, переходили из рук в руки.

– Ты настоящий мастер! – похвалил старый Выквынто. – У тебя крепкая рука.

Получив деньги, Айвангу поспешил в магазин. Но отпустить спирт продавец отказался, сославшись на то, чтс он продается только по разрешению самого Громука. Пойти к Громуку Айвангу не решился: не нравился ему начальник торговой базы.

Понурившись, Айвангу вышел из магазина и поплелся к себе домой. Придется уезжать в тундру без спирта.

– Молодой человек! – услышал он знакомый голос.

Это была Тамара Борисовна, раскрасневшаяся от мороза, одетая в шубку из пыжиков, в расшитых бисером торбасах.

– А я и не знала, что вы прекрасный художник! – сказала она, при каждом слове вытягивая губы. – Мне хочется иметь такую же фигурку, как у Пелагеи Калиновны.

– Я вам сделаю, – быстро ответил Айвангу, сообразив, что с помощью Тамары Борисовны он достанет спирт.

– Я хорошо заплачу, – сказала Тамара Борисовна. – Если хотите, я даже готова вам спеть.

– Мне не надо ни песен, ни денег, – ответил Айвангу. – Мне нужен спирт.

Тамара Борисовна не удивилась. Она привыкла, что за спирт здесь можно достать все. Она кокетливо улыбнулась и сказала:

– Но чтобы вещь была не хуже, чем у Пелагеи Калиновны.

Айвангу вырезал женщину, точный портрет Раулены. Он ее изобразил на высокой скале, будто она его ждет с охоты, вглядываясь в далекий горизонт. Айвангу резал без отдыха. Кусок дерева в его руках нагрелся так, будто его держали над огнем. Сам он весь был в мелких стружках и древесной пыли. Росхинаут подходила, пригорюнясь, смотрела на сына и тяжко вздыхала.

За портрет Раулены Айвангу получил литр спирта. Как ему не хотелось отдавать дорогую сердцу фигурку! Но мысль о том, что за деревянную женщину он получит живую, настоящую Раулену, утешала его.

Оставалось встретиться с Рауленой и уговориться с нею о побеге. Айвангу подкараулил Раулену за большим складом из гофрированного железа.

– У меня все готово, – сказал Айвангу.

– Я боюсь, – дрожащим голосом ответила Раулена и заплакала. – Как я оставлю родной дом? Ведь я еще никуда не уезжала.

– Если хочешь быть со мной, – сказал Айвангу, – ты должна решиться. Ты ведь любишь меня?

– Все время во сне вижу, – прошептала Раулена. – А тут еще отец говорит, что нашел для меня жениха. Он работает в Кытрыне. В райисполкоме, деньги считает.

– Видишь, надо бежать. Там, в тундре, никто тебя не отберет у меня, потому что там чтят старинный закон: если отработал невесту, значит она твоя жена. Когда родится новый месяц, на третий день я буду ждать тебя за Спиной Кита. Приходи рано утром. Никому в голову не придет искать тебя среди дня, а ты дома скажи, что идешь к кому-нибудь в гости.

– Хорошо, – едва вымолвила Раулена. – Я скажу, что иду за льдом.

Спина Кита – невысокий холм по дороге в Кэнискун. Если смотреть из Тэпкэна, он как раз за лагуной, и летом кажется, что это выбрался из моря кит и остался навечно лежать на берегу: на его спине выросли трава и кочки, покрытые мхом.

Собачью упряжку, нарту Айвангу спрятал под холмом и привязал за крепко вбитый в снег остол. Полундра настороженно водил ушами, а хозяин лежал в снегу и смотрел на селение.

Айвангу не ощущал крепкого мороза, ему даже стало жарко. Он скинул малахай. Губы пересохли, и пришлось взять в рот кусочек снега.

Как медленно тянется время! И никого не видно на дороге, будто Тэпкэн вымер. Какое маленькое селение со стороны! И все же сердце болит и ноет. Неужели больше никогда не придется вернуться сюда? Станет Айвангу оленным человеком, будет бродить по тундре, есть оленье мясо…

Идет! Дышать стало трудно. О, как она медленно идет! Айвангу скатился с вершины холма, сел на нарту и развернул упряжку обратно к Тэпкэну. Он подъехал к Раулене. Теперь дорога в тундру, к синеющим вдали горам, туда, где их не достанет Кавье!

Полундра как будто чувствовал нетерпение хозяина и тянул нарту изо всех сил. Примерно на полпути между Тэпкэном и Кэнискуном нарта свернула с накатанной дороги на снежную скрипучую целину. Полозья оставляли едва видимые следы на крепком снегу.

Собаки пошли тише. Айвангу повернулся к Раулене.

– Я боюсь, – с дрожью в голосе сказала Раулена.

– Не надо бояться. Если бояться всего, лучше не жить, – сказал Айвангу и свистнул.

Полундра оглянулся и понесся.

Из-за зубчатых вершин дальнего хребта показался серпик луны, похожий на рожки снежного оленя. Быстро темнело. Маленький сухой травяной стебелек, торчащий из-под снега, издали казался человеком с поднятой рукой. Соринки на сугробе при звездном свете превращались в росомаху.

– Как будем жить? – грустным голосом спросила Раулена. – У нас ведь ничего нет – ни оленей, ни яранги…

– У нас есть друзья, – сказал Айвангу. – Скоро мы к ним приедем.

К концу вторых суток, когда Айвангу уже начал проявлять беспокойство, Полундра вдруг навострил уши и поглядел на хозяина. Обессилевшие псы встрепенулись и повели носами. Они заметно прибавили усилий, и через некоторое время Раулена заметила:

– Дымом пахнет.

В неверном свете нарождающейся луны у подножия хребта показались далекие дымы, вонзенные в темное, усыпанное звездами небо.

– Вот мы и приехали, – сказал Айвангу и придержал собак.

Нарта остановилась. Раулена с недоумением посмотрела на Айвангу.

– Я хочу обнять тебя наедине. Там люди, чужие глаза, а ты моя, и только моя. Иди ко мне, жена моя, Раулена!

С середины небосклона сорвалась звездочка и покатилась вниз, ударилась о холодную, покрытую снегом землю и погасла.

От звона бубнов дрожали стены из обстриженной оленьей замши. Певец и оленный человек Рэнто давал празднество в честь приезда своих друзей с морского побережья. В котлах, навешенных над жаркими кострами, варилось оленье мясо.

Еще с утра Рэнто похвалился Айвангу:

– Я тебе покажу наше древнее празднество, которое никогда не видели на морском побережье, да и здесь забылось оно.

Когда рассвело, быстроногие юноши пригнали из стада ездовых оленей, запрягли в легкие беговые нарты с гнутыми полозьями. Рэнто посадил гостя на нарту и повез в стадо. Пастухи отбили обреченных на заклание животных и повели ближе к ярангам, чтобы женщины могли тут же разделывать убитых оленей.

Пастухи ловко накидывали на ветвистые рога чауты [5], валили животных и кололи острыми ножами, вонзая их в сердце. Рэнто ходил среди поверженных оленей, брал пригоршнями горячую кровь и кидал на три стороны – к востоку, к западу и к зениту. Горячие капли глубоко проникали в снег и горели красными искрами.

От множества людских ног, от копыт мятущихся оленей снег разрыхлился. Пропитанный кровью, мочой и калом перепуганных животных, он потемнел и пахнул тяжело.

– Гляди, анкалин! [6] – сказал Рэнто Айвангу. – Смотри, как оленный человек живет.

Множество только что освежеванных туш, лоснящиеся от жира лица оленеводов – все создавало впечатление, что в тундре людям еда достается легко.

Празднество было в разгаре. Несколько оленьих шкур, снятых с животных вместе с головами и ногами, были положены на жертвенные доски с вырезанными на них священными ликами. Огромные тени бегали по стенам большой яранги, по меховым занавесам многочисленных пологов.

Айвангу сидел на почетном месте и не переставал дивиться. Он никогда не бывал в такой яранге, и даже самое большое помещение, какое он видел – кают-компания на полярной станции, – едва заняло бы половину площади жилища певца-оленевода.

Весь обширный чоттагин был украшен ивовыми ветвями с пожухлыми листьями. Трещал огонь. Дым, смешанный с сытным запахом горячего мяса, поднимался кверху, стлался волнами, щекотал ноздри.