Поступь хаоса - Патрик Несс

Я отворачиваюсь от Виолы, а она от меня. Разуваюсь и залезаю под одеяло (Хильдины софочки оказались всего-навсего диванами). Виола делает то же самое. Манчи запрыгивает на мой диван и укладывается в ногах.

Тишину нарушает только мой Шум да потрескивание огня в камине — зачем он нужен непонятно, на улице и так жарища. Сонце только-только начинает садиться, но подушки и простыни такие мягкие, а в комнате так тепло, что глаза сами слипаются.

— Тодд? — окликает меня Виола со своего дивана.

Я тут же просыпаюсь.

— А?

Секунду она молчит — может, раздумывает, как лучше извиниться?

— В твоей книжке написано, что нам делать в Фарбранче?

Мой Шум немного краснеет.

— Тебе-то какое дело, что написано в моей книжке? Она моя, и писали ее для меня.

— Ты помнишь, как первый раз показал мне карту? В лесу? — спрашивает Виола. — И сказал, что нам надо добраться до этого поселения? Помнишь, что было написано под ним?

— Конечно.

— Что?

Вроде она спрашивает без всяких подковырок, но ведь это именно подковырка, так?

— Спи давай, — говорю я.

— Там было написано «Фарбранч», — говорит Виола. — Это название места, куда мы вроде как идем.

— Заткнись. — Мой Шум опять начинает сердито жужжать.

— Не надо стыдиться того…

— Сказал же, заткнись!

— Я могу помочь…

Я резко встаю и сбрасываю на пол Манчи, сдираю постель с дивана и ухожу в комнату, где мы ели. Бросаю тряпки на пол и ложусь спать — подальше от Виолы и ее бессмысленной злой тишины.

Манчи остается с ней. Неудивительно.

Я закрываю глаза, но еще целую вечность не могу уснуть.

А потом, видимо, засыпаю.

Потомушто я опять на болоте, но это одновременно и город, и наша ферма. Вокруг меня стоят Бен, Киллиан и Виола и хором твердят: «Что ты здесь делаешь, Тодд?» И Манчи лает: «Тодд! Тодд!», — а потом Бен хватает меня за руку и тащит к двери, Киллиан обнимает за плечи и толкает на тропинку, а Виола ставит зеленую коробочку под дверью нашего дома, и в эту секунду ее вышибает мэр на коне, а за спиной Бена вдруг появляется крок с лицом Аарона, я ору «НЕТ!» и…

Просыпаюсь весь в поту, сердце бьется как сумасшедшее. Мне кажется, что если я открою глаза, то увижу над собой мэра и Аарона.

Но это только Хильди.

— Ты чего здесь забыл?! — вопрошает она, стоя в дверях. Из-за ее спины бьет такое яркое сонце, что я заслоняю глаза рукой.

— Тут удобней, — бормочу я в ответ, сердце все еще колотится.

— Ну-ну, рассказывай, — говорит Хильди, читая мой сонный Шум. — Завтрак на столе.

Запах жареного бараньего бекона будит Виолу и Манчи. Я выпускаю пса на утреннюю прогулку, но с Виолой мы даже словечком не перекидываемся. Пока едим, па кухню заходит Тэм — он, наверное, кормил овец. Будь я дома, занимался бы сейчас именно этим.

Дома.

Ладно, неважно.

— Поживей, щенок! — говорит Тэм, бухнув передо мной чашку кофе. Я выпиваю, не поднимая головы.

— Там никого? — спрашиваю я.

— Ни шепоточка, — отвечает он. — И день, скажу я тебе, прекрасный.

Я поднимаю взгляд на Виолу, но та на меня не смотрит. За все это время — пока умывались, ели, переодевались и укладывали заново сумки, — мы так и не сказали друг другу ни слова.

— Удачи вам обоим, — говорит Тэм на прощание. — Отрадно видеть, как два человека, у которых на всем белом свете никого не осталось, находят друг друга.

На это мы тоже ничего не отвечаем.

— Пошли, щенятки, — говорит Хильди. — Время не ждет.

Мы выходим на вчерашнюю тропинку, и вскоре она соединяется с той большой дорогой, что шла от моста.

— Раньше это была главная дорога из Фарбранча в Прентисстаун, — рассказывает Хильди, закидывая за плечи небольшой рюкзак. — Нью-Элизабет, как раньше говорили.

— А потом? — спрашиваю я.

— Прентисстаун, — отвечает Хильди. — Давнымдавно он звался Нью-Элизабет.

— Не было такого! — удивленно говорю я, поднимая брови.

Хильди насмешливо смотрит на меня:

— Да уж прям? Наверное, я ошибаюсь!

— Наверное, — отвечаю я, не сводя с нее глаз.

Виола презрительно фыркает. Я бросаю на нее испепеляющий взгляд.

— А нам будет, где остановиться в Фарбранче? — спрашивает Виола, не обращая на меня внимания.

— Я отведу вас к сестре, — говорит Хильди. — Она в этом году заместитель мэра.

— И что нам там делать? — говорю я, растерянно пиная пыль под ногами.

— А это уж вам видней, — отвечает Хильди. — Вы ведь сами строите свою судьбу, так?

— Пока нет, — едва слышно произносит Виола. В моем Шуме возникают те же самые слова, и мы удивленно переглядываемся.

Даже почти улыбаемся. Но только почти.

В эту секунду до нас долетает чей-то Шум.

— А… — говорит Хильди, тоже его услышав. — Вот и Фарбранч.

Дорога приводит нас к началу небольшой долины.

И вот оно, второе поселение. Прямо перед нами.

Второе поселение, которого, по идее, нет на свете.

Куда мне велел идти Бен. Где мы будем в безопасности.

Первым делом я вижу, что дорога вьется между садами и огородами — аккуратно размеченными участками земли с ухоженными деревьями и арасительными системами, — которые спускаются к подножию пологого холма. Там, у подножия, видны дома и веселый бегучий ручей, который наверняка впадает в какую-нибудь большую реку.

И везде, куда ни глянь, мужчины и женщины.

Большинство трудятся на огородах: на мужчинах рубашки с длинными рукавами и толстые рабочие фартуки, а на женщинах длинные юбки. С помощью мачете они срезают фрукты, похожие на огромные шишки, носят корзины или возятся с арасительными трубами — ну и все такое.

Мужчины и женщины, женщины и мужчины.

Мужчин человек двадцать — тридцать, то есть меньше, чем в Прентисстауне.

А женщин не знаю сколько.

И все они живут в другом городе, совсем другом.

Их Шум (и тишина) парят над долиной, точно легкая дымка.

Две штуки, пожалуйста, и Я вот как думаю, и Сорняки замучили, и Она может согласиться; а может и отказаться, и если служба закончится в час, я еще успею… и так далее и тому подобное, без конца.

Я замираю на краю дороги и минуту стою с разинутым ртом, не чувствуя в себе сил войти в город.

Потомушто все это очень странно.

И даже больше, чем странно.

Вокруг все такое… ну не знаю, спокойное, что ли. Как обычная приятельская болтовня. Никаких неожиданностей и ругательств.

И никто ни по чему не тоскует.

Нет этой ужасной, жуткой тоски по несбыточному.

— Вот теперь я понял, что мы не в Прентисстауне, — бормочу я Манчи.

И тут же с полей доносится удивленное Прентисстаун?

А потом и с другой стороны, и с третьей. Прентисстаун? Прентисстаун? Мужчины на огородах уже ничего не собирают и вапще не работают. Они выпрямились и смотрят на нас.

— Идем-идем, — говорит Хильди. — Не останавливайтесь. Это простое любопытство.

Слово Прентисстаун множится и трещит в общем Шуме, точно пожар. Манчи подбирается ближе ко мне. На нас глазеют со всех сторон. Даже Виола теперь держится ближе к нам.

— Спокойно, — говорит Хильди. — Просто всем хочется своими глазами уви…

Она замолкает на полуслове.

Нам преграждают путь.

По лицу этого человека не скажешь, что ему хочется нас увидеть.

— Прентисстаун? — вслух спрашивает он. Шум у него неприятно красный, неприятно стремительный.

— Доброе утро, Мэтью, — говорит Хильди. — Я тут привела…

— Прентисстаун, — повторяет человек, на сей раз утвердительно. На Хильди он даже не смотрит. Смотрит он прямо на меня. — Тебя здесь не ждут.

И в руках у него здоровущий мачете — я таких еще не видел.

17

Встреча на огороде

Моя рука невольно тянется за спину, к ножнам.

— Спокойно, щеночек, — говорит мне Хильди, не отрывая взгляда от человека. — Так дело не пойдет.

— Кого ты притащила в нашу деревню, Хильди? — спрашивает ее человек с мачете, все еще глядя на меня. В его Шуме звучит искреннее удивление и…

Неужели боль?

— Двух щенят, мальчика и девочку, которые заблудились в лесу, — отвечает Хильди. — С дороги, Мэтью.

— Что-то я не вижу здесь мальчиков, — говорит Мэтью, в его глазах уже полыхает ярость. Высоченный, плечи как у быка, а лоб толстый и нахмуренный — он похож на ходячую и говорящую грозу. — Я вижу только прентисстаунца. Прентисстаунца с грязными прентисстаунскими мыслями в прентисстаунском Шуме.

— Ты что-то не то видишь, — не сдается Хильди. — Приглядись получше.

Шум Мэтью уже тянется ко мне, точно огромные кулачищи, врываясь в мои мысли, потроша мою душу. Он свирепый, настойчивый и такой громкий, что в нем ни слова не разберешь.