Батарея держит редут - Игорь Лощилов

«Для подробнейшего изъяснения вам моих намерений посылаю к вам генерал-адъютанта Паскевича. Это мой бывший начальник, пользующийся всею моею доверенностью, и он лично может объяснить вам все, что по краткости времени и безызвестности не могу я вам приказать письменно. Я уверен, что вы употребите с удовольствием сего храброго генерала, лично вам известного, препоручив ему командование войсками под главным начальством вашим».

Не откладывая дела в долгий ящик, Ермолов ознакомил прибывшего с обстановкой и своими намерениями. Они предполагали два варианта действий: один идти в Эриванское ханство, дабы внести войну в землю неприятельскую, а другой – смирить возмутившиеся мусульманские провинции в Карабахе. Второй вариант, по его мнению, был предпочтительнее, потому что без устройства карабахских дел идти на Эривань не следует. Эриванский поход, говорил он, потребует многих сил, в противном случае персы могут истребить обитающих там христиан, но содержать в том краю большое войско будет нам не под силу. Мы вступим в землю совершенно неустроенную, необходим подножный корм, ибо по свойству климата жители не заготовляют фураж, да и неприятель его уничтожит. Если все-таки решиться и направить все силы туда, то возмутившиеся мусульмане из Карабаха, пользуясь отсутствием войск почти до самого Тифлиса, могут опустошить Грузию...

Изложив эти соображения, Ермолов подвел Паскевича к висевшей у него в кабинете карте Большого Кавказа и стал показывать.

– Итак, нам теперь предлежит путь в Карабах, где находятся большие силы персиян. При движении нужно пройти Борчалинскую, Казахскую и Шамшадильскую дистанции, а также Елизаветпольский уезд. Везде наблюдаются признаки возмущения, а некоторые заняты неприятелем, что заставит нас пробиваться с боями. Однако, если начать поход позже, глубокой осенью, больших жертв с нашей стороны можно избежать. Суровая погода в горах сделает пути затруднительными, и персияне не пройдут их с пехотой и артиллерией. Жители спустятся с гор, у них можно будет достать часть продовольствия. На пути движения еще останется подножный корм. К этому времени подойдет 20-я дивизия, и враг будет разгромлен.

Таким образом, неприятель, занимая татарские провинции, выиграет немного, но потеряет первый наступательный порыв, а мы без всякого риска подготовим ему верное поражение...

Паскевич слушал скептически, хотя всеми силами старался не показать этого явно. Подобный образ действий его не устраивал, и он осторожно заметил, что государь надеется на возможно быстрый отпор наших войск наглым персиянам и что этого требует международный авторитет России.

Ермолов не стал спорить, лишь сказал, что у войны свои счеты, и сотни солдатских жизней могут оказаться дороже одного-другого месяца промедления.

– Тем более, Иван Федорович, мы потратим это время на то, чтобы принять выделенные нам войска и произвести их сколачивание. Этим на первых порах вы и займетесь.

Начинать службу с разногласий не годится, это известно каждому. Паскевич откланялся и отправился обустраиваться, а в своем дневнике отметил так:

«Всюду наблюдается совершенный беспорядок, нарушается форма одежды, офицеры распущенны и держат себя слишком вольно. Ермолов упрям и, кажется, ко мне не будет расположен».

Паскевичу отвели несколько комнат во дворце главнокомандующего. Он не возражал, хотя предпочел бы жить отдельно. Впрочем, для него, привыкшего к походной жизни, бытовые условия имели второстепенное значение. Но без мелочных указаний все же обойтись не мог: заставил поменять местами немногочисленную мебель и попросил подполковника Викинского, дежурного штаб-офицера, приискать кого-нибудь из местных, способного сопроводить его по городу.

Вскоре перед ним предстал Иван Курганов – разбитной кавказец плутоватого вида. Он говорил гладко, но с некоторым акцентом, так что об обстоятельствах приобретения им русского имени приходилось только гадать.

Город произвел на Паскевича неблагоприятное впечатление. Кругом была грязь, усугубленная прибывающими с разных сторон беженцами. Крикливые, размахивающие руками, грязные люди; узкие кривые улочки, заставленные повозками; измученные животные; снующие вокруг собаки... Долгая поездка на Кавказ тоже была не особенно приятной, успокаивало одно: она должна была скоро кончиться. Но вот конец настал. Неужели ему, второму лицу этого огромного края, суждено служить здесь? И что представляют собой другие провинции, если его центр представляет собой столь жалкое зрелище?

Офицеры корпуса, которые встречались на пути, выглядели безобразно и одевались явно не по форме. Многие носили азиатские одежды: лохматые папахи; черкески с блестящими газырями, перетянутые узкими ремнями с набранным серебром; сапоги на мягких подошвах, в которых никак нельзя печатать шаг или хотя бы ходить с достоинством, а не красться, подобно ночному злоумышленнику; мохнатые бурки, скрывающие форму и знаки отличия.

Курганов, сопровождавший Паскевича, говорил без умолку, хотя заинтересовать высокого гостя местными достопримечательностями не смог. Впрочем, их по большому счету и не было. Зато оказался докой по светской, если так можно выразиться, части. Он сыпал разными историями из жизни кавказских генералов, полагая, что вновь прибывшему начальнику нужно знать как можно больше о предшественниках, и как бы между делом давал понять о своем личном участии в их делах. И, кажется, рассудил верно, потому что Паскевич, хоть и морщился, но болтуна не прерывал.

– Я всех русских генералов помню, кто у нас в эти годы побывал, – хвалился он, – а со многими довелось послужить. С генералом Лазаревым случалось одной буркой укрываться, правда, когда он еще не был в больших чинах. Это, скажу вам, был человек! К своим – отец родной, зато врагам никакого спуска не давал. Вот приехали мы как-то к Кумыкскому хану, Лазарев был тогда еще подполковником, а я при нем переводчиком состоял, поскольку многие горские языки знаю. Входим к хану, тот сидит на ковре с поджатыми ногами и из кальяна синий дым тянет. А сам такой важный и головой не повертит, будто никого и нет, только глаз приоткрыл. Лазарев тогда подошел к нему и, взяв за шиворот, поставил на ноги. А потом говорит: ты здесь хоть и хан, но моему государю слуга, а я есть его величества офицер, потому принимай меня с уважением. Ну, хан, понятно, более не дурил – поклонился и не разгибался, пока мы не уехали... Да, грозный был генерал, все его так боялись, что решили погубить. А заводчицей всему оказалась грузинская царица Мария. Она нашла злодеев, которые прямо при ней зарезали генерала. Царица сама не погнушалась ручки свои замарать и пырнула его кинжалом. Вот в этом самом дворце все произошло, – указал Курганов на белокаменное строение в мавританском стиле.