В заповедной глуши - Александр Мартынов

   Витька отошёл и забился в угол своей кровати.

   В тот вечер приехали за ним...

   ...Толстенького человечка,прикатившего в "ролс-ройсе",звали Яков Яковлевич Што-кберг, и Витька так никогда и не узнал, чем он собственно занимался. Мысленно Витька не раз прокручивал, что будет делать, когда за ним вот так придут, как за Максом. А в реальности не сделал ничего. Покорно поднялся на ноги и пошёл следом за здоровым, как шкаф, охранником. Молча сидел в машине на заднем сиденье, глядя на носки своих кросс-совок. Без звука прошёл по дорожке в дом, надёжно спрятанный за высокой стеной из бе-лых бетонных плит, обклеенных пластиком "под камень".

   И закричал только когда в большой полутёмной спальне Штокберг, сопя, стал сди-рать с него одежду. Кричал до тех пор, пока не охрип.

   Хотя уже понял, что это бесполезно. Никому просто не было дела до его криков - и ему следовало благодарить небо за то, что Штокберг не оказался садистом-убийцей. Но даже охрипнув, Витька сипел горлом и захлёбывался - от боли и отвращения...

   ...Поставив дрожащего, зарёванного Витьку перед собой, Штокберг поднял его по-дбородок пальцем и назидательно сказал:

   - Теперь ты моя вещь. Понял? Вроде красивого предмета мебели.

   - А когда... обратно? - простонал Витька. Сейчас клуб казался ему едва ли не убежи-щем ото всех бед и ужасов. Штокберг усмехнулся:

   - А зачем тебе обратно? Я тебя купил. Долго за тобой наблюдал, ну и решил, что ты мне подходишь. И я же сказал, ты - моя вещь.

   - Я не вещь, - тихо ответил Витька и длинно вздрогнул. Яков усмехнулся и лениво заме-тил:

   - Да, это ты правильно сказал. Извини, я ошибся. Если вещь обронили, то обязательно подберут. Хозяин или ещё кто-то, чтобы вернуть или чтобы украсть, но подберут. А ты никому не нужен. Это точно, ты не вещь. Просто маленький русский дерьмец, у ко-торого смазливая мордашка, вот и пользуйся этим. Таково твоё жизненное предназначе-ние...

   ...Он любил порассуждать о жизненном предназначении. И получалось так, что у всего остального мира оно одно - доставлять ему, Якову Яковлевичу Штокбергу, всяче-ские удовольствия и деньги. Даже о своих соплеменниках он говорил либо с презрением - если они были бедней - либо с чёрной завистью, если им повезло больше. Рассказывал, как

   в молодости едва не сделал глупость - не уехал в Израиль. "Вот было бы сейчас, там же

43.

   постоянно война! И слова против не скажи! А тут - живи себе и живи, русские всё вы-терпят! И повоюют за тебя, и поработают, и подохнут..." Русских же называл "быд-ло", "скот", "исусики","козлы" и ещё полусотней разнообразных ругательств на уже своём языке - "гои", "акумы", "мамзеримы", "ноцеримы"... Слова были похожи на гряз-ные кляксы - именно так Витька их видел, когда закрывал глаза. Ползающие по стенам красивого дома грязные чмокающие кляксы...

   Витька не спорил. У него не было сил - спорить. Все они - без остатка - уходили на

   то, чтобы сохранить себя. То, что делал с ним Штокберг, было не просто отвратите-

   льно - это подчиняло и переламывало. Витька быстро научился изображать удовольст-вие и отвечать на ласки Штокберга - так тот быстрее отставал. И даже ревность, если "хозяин" задерживался - это приводило Штокберга в восторг,а Витьку потом тря-сло, когда ему удавалось оставаться одному. Трясло от отвращения к самому себе, от ужаса и понимания того, что иного выхода у него сейчас нет.

   На тринадцатилетие Штокберг закатил своей "девочке" роскошный пир в ресто-ране. Такого дня рождения у Витьки не было ни разу в жизни, не могло быть. Вот только отмечал Витька этот день, переодетым в дорогущее платье от одного из ведущих ку-тюрье. И, ловя на себе взгляды гостей, знал: почти всем им известно, кто он такой на самом деле. Именно по возвращении с "праздника", с отвращением покидав тряпки на по-стель в своей комнате и сев рядом, Витька понял, что выход из этой ситуации может быть только один. И он очень реальный, такой понятный и простой, что даже странно, как это раньше не приходило ему в голову.

   Может быть, потому что у любого унижения есть предел. Перешагнув его, чело-век или ломается окончательно - или восстаёт. Этот предел и настал для Витьки. А с ним пришло и понимание.

   И всё-таки он ждал ещё почти два месяца. Потому что не собирался пропадать. Не собирался совершать "акт последнего мщения". Он хотел вырваться из этого ада и жить. Уже просто потому, что почти год был внутренне мёртв и хотел вернуть себе прежние ощущения - свободу в первую очередь, а не умереть, как зверь в клетке, расте-рзавший укротителя и тут же убитый.

   А для этого следовало выбрать момент...

   ...Прошло два месяца - целых два месяца! - после того страшного дня рождения. Витька лежал в постели рядом с храпящим Штокбергом. Лежал, закинув руки под го-лову, смотрел в потолок и думал. На улице были морось, тучи, охрану Штокберг отпу-стил - вместо обычных четверых бойцов дежурили двое, какие-то новые, недавно наня-тые. Яков Яковлевич что-то такое праздновал и хотел, чтобы "мальчики тоже отдох-нули".

   Витька бесшумно встал и подошёл к зеркалу - большому, ростовому. Посмотрел на своё отражение. Потом оглянулся на спящего Штокберга. И...

   И вдруг понял, что выше и сильнее его. Просто выше и сильнее. Не такой, каким был восемь месяцев назад. А охранников всего двое. Новых, незнакомых с домом и вообще. И погода пасмурная. И... и он - человек.Он Витька Палеев. Даже если эта жирная тварь думает иначе.

   Он подошёл к постели и так вцепился в горло Штокбергу, что почти сразу услышал звук ломающихся гортани и позвонков.Толстое тело Штокберга забилось.А особенно от-радно было, что перед смертью глаза Штокберга изумлённо и с ужасом открылись - и он успел увидеть и осознать, что с ним происходит. И услышать слова Витьки - негром-кие, но отчётливые:

   - Подыхай, тварюга.

   Потом он рванул пальцы, сведённые судорогой в когти - и выдрал Штокбергу гор-ло. Кровь волной хлынула на постель, фонтаном забрызгала стену и потолок, залила Ви-

44.

   тьку. Жаль, что Штокбергу уже было всё равно. Витька как-то судорожно, обрывками, пожалел об этом и потащился в ванную - его трясло.

   Мотая головой, гадко икая и отхаркиваясь в раковину, Витька умылся и вымыл ру-ки. Потом прошёл в свою комнату, оделся - к счастью, мальчишеская одежда у него всё-таки была. И, выходя в коридор, нос к носу столкнулся с недоумённо уставившимся на не-го охранником...