Тюфяк - Алексей Писемский

- Посмотрите, им уж хлеб нейдет на ум, - заметил армейский офицер сидевшему около него молодому человеку с решительными манерами, с которым мы еще в собрании познакомились.

Молодой человек с прическою a la diable m'emporte[17] сделал гримасу и, проговоря: "Это все глупости!", залпом выпил стакан красного вина. После ужина бальные гости все разъехались, остались одни только непосредственные участники свадьбы. Молодых проводили в спальню с известными церемониями. Видимым образом, кажется, все шло своим порядком. Впрочем, Перепетуя Петровна никак не могла удержаться, чтобы не высказать своего неудовольствия Владимиру Андреичу.

- Позвольте вас поблагодарить за ваше внимание и угощение, - говорила она, прощаясь с хозяевами. - Мы хоть, конечно, и небогаты, но все-таки понимаем что-нибудь и постараемся с своей стороны отплатить тем же, что сами получили. - Проговоря это, она раскланялась и ушла в лакейскую.

На другой день свадьбы в чайной дома Кураевых происходил следующий разговор, который ключница Максимовна, пользовавшаяся от господ большим доверием за пятнадцатилетние перед ними сплетни на всю остальную братию, вела с одною ее знакомой торговкою.

- Ну что, матушка Марья Максимовна, каков ваш молодой-то барин? спрашивала та.

- Смирненек очень, Федотовна; не под пару нашей-то, я люблю сказать правду: ей бы надобно муженька посердитее, чтобы побранивал да пошколивал. А этому она скоро голову свернет.

- Вишь ты, какое дело! - заключила глубокомысленно торговка.

XII

ДОМАШНИЕ СЦЕНЫ

Более полугода прошло после женитьбы Павла. Наступила снова зима, снова начались удовольствия. В городе ничего не случилось достопримечательного. Значительной перемены в жизни главных лиц моего рассказа никакой не было. Павел жил с женою и с матерью; Кураев не уезжал еще в Петербург; хорошие приятели его по сю пору еще не приискали ему там частного места. Лизавета Васильевна жила в деревне; Перепетуя Петровна решительно разошлась с своим родным племянником, даже голубушку-сестрицу третий месяц не видала. Она некоторым образом действительно была права в своем неудовольствии на Бешметевых: во-первых, если читатель помнит поступок с нею Владимира Андреича на свадьбе, то, конечно, уже согласится, что это поступок скверный; во-вторых, молодые, делая визиты, объехали сначала всех знатных знакомых, а к ней уже пожаловали на другой день после обеда, и потом, когда она начала им за это выговаривать, то оболтус-племянник по обыкновению сидел дураком, а племянница вздумала еще вздернуть свой нос и с гримасою пропищать, что "если, говорит, вам неприятно наше посещение, то мы и совсем не будем ездить", а после и кланяться перестала. Она уж сама не станет заискивать: извините - не такого характера, и потому совершенно прервала с неблагодарными всякое сношение и подала на Павла ко взысканию вексель. Впрочем, она очень тосковала, что не видит бедную сестрицу, и каждый день посылала Палашку наведываться о ее здоровье, а тут, к слову конечно, спрашивала, каково поживают и молодые. Палашка обыкновенно на вопрос Перепетуи Петровны сначала отвечала, что все - слава богу! - хорошо, а уж после кой-что и порасскажет. Из рассказов ее Перепетуя Петровна узнала, что Владимир Андреич по сю пору еще ничего не дал за дочкою; что в приданое приведен только всего один Спиридон Спиридоныч, и тот ничего не может делать, только разве пыль со столов сотрет да подсвечники вычистит, а то все лежит на печи, но хвастун большой руки; что даже гардероба очень мало дано всего четыре шелковые платья, а из белья так - самая малость. Хозяйством молодая барыня ничего не занимается, даже стол приказывает сам Павел Васильич, а она все для себя изволит делать наряды, этта на днях отдала одной портнихе триста рублей; что молодые почивают в разных комнатах: Юлия Владимировна взяла себе кабинет Павла Васильича и все окошки обвешала тонкой-претонкой кисеей, а барин почивает в угольной, днем же постель убирается; что у них часто бывают гости, особенно Бахтиаров, что и сами они часто ездят по гостям, - Павлу Васильичу иногда и не хочется, так Юлия Владимировна сейчас изволит закричать, расплачутся и в истерику впадут. Слушая эти рассказы, Перепетуя Петровна обыкновенно приговаривала: "Так ему, дураку, и надобно, - еще по щекам будет бить; как бы родство-то свое больше уважал да почитал, так бы не то и было!"

Вечером накануне Нового года Павел сидел в комнате у матери. Старуха целую осень заметно слабела, а этот день с нею повторился параличный припадок; послали за доктором, который поставил ей около десятка горчичников и обещался ночью еще раз заехать. Видно было, что он даже опасался за жизнь больной, которая была в совершенном беспамятстве и никого не узнавала. Павел послал сказать Перепетуе Петровне и отправил нарочного к сестре. Несмотря на болезнь матери, Юлии Владимировны не было дома - она находилась у модистки, где делалось для нее новое платье, в котором она должна была явиться на бал в дворянское собрание. Павел был худ и бледен. Видно, золотое время для новобрачных не слишком-то счастливо прошло для него. Он сидел около больной и держал ее за руку; ключница Марфа стояла в ногах, пригорюнившись, и вздыхала; молодая горничная девка приготовляла новый горчичник, перемарав в нем руки и лицо. Приехала Юлия Владимировна в сопровождении гризетки, бережно несшей новое платье. Сначала она прошла в свой кабинет, или, как она его называла, будуар, и еще раз начала примеривать обнову. Платье сидело необыкновенно ловко. Юлия Владимировна с полчаса любовалась пред большим зеркалом своим платьем и собой; она оглядывала себя во всевозможных положениях - и спереди, и с боков, и загибала даже голову, чтобы взглянуть на свою турнюру, и потом подвигала стул и садилась, чтоб видеть, каково будет платье, когда она сядет. Платье было отличное. Переодевшись, Юлия Владимировна вошла в комнату больной.

- Что ж вы не сбираетесь? По сю пору не бриты, - сказала она, даже не поздоровавшись с мужем.

- Я сегодня не могу ехать, Юлия, - проговорил Павел.

- Вот прекрасно! Вот хорошо! - вскрикнула Юлия каким-то неприятно звонким голосом. - Зачем же я платье делала? Зачем вы это меня дурачите?

- Вы видите, матушка умирает.

- Скажите, пожалуйста, что выдумал! Во-первых, матушка не умирает, а обыкновенно больна; а во-вторых, разве вы поможете, что тут будете сидеть?

- Воля твоя, я не в состоянии.

- И вы это решительно говорите?

- Вы знаете, когда можно ехать, я еду.

- Нет, вы скажите мне, что вы решительно не хотите ехать.

- Я не могу ехать.

- Очень хорошо! Отлично! Вы думали меня испугать - ужасно испугалась, я одна поеду.

Павел ничего не отвечал.

- И непременно поеду. Нарочно, знал, что мне хочется, выдумал предлог, какого совсем нет.

- Предлог у вас перед глазами, Юлия.

- Никакого у меня нет перед глазами предлога, а есть только ваши выдумки... Я одна поеду.

Проговоря это, Юлия вышла в угольную и, надувши губы, села на диван. Спустя несколько минут она начала потихоньку плакать, а потом довольно громко всхлипывать. Павел прислушался и тотчас догадался, что жена плачет. Он тотчас было встал, чтоб идти к ней, но раздумал и опять сел. Всхлипывания продолжались. Герой мой не в состоянии был долее выдержать свой характер: он вышел в угольную и несколько минут смотрел на жену. Юлия при его приходе еще громче начала рыдать.

- О чем же вы плачете? - спросил он.

- Всегда напротив, - говорила сквозь слезы Юлия, - если бы я знала, я просила бы папеньку. Как я поеду одна? Зачем же я делала платье? Вечно с вашими глупостями; я не служанка ваша смеяться надо мной; поутру сбиралась, а вечером сиди дома!

- Ах, как вы малодушны!

- Сам ты малодушен - тюфяк!

Павел улыбнулся и сел около жены, но Юлия отодвинулась на другой конец дивана.

- Не извольте садиться около меня... неблагодарный... вчера что вечером говорил?

- Я и теперь скажу то же.

- Очень нужны мне твои слова, притворяется туда же: умереть для вас готов, а съездить на вечер не хочется!

- Как вы несправедливы ко мне. Что, если мы поедем, а матушка умрет, что даже посторонние скажут? С какими чувствами мы будем веселиться?

- Вот прекрасно - с какими чувствами! Не прикажете ли все сидеть да плакать? Подите вон: видеть вас не могу! Наказал меня бог, по милости папеньки. Наденька теперь, я думаю, уж совсем оделась. - При этих словах Юлия снова залилась слезами и упала на подушку дивана.

- Юлия! Это ведь смешно - вы ребячитесь, - сказал Павел, подходя снова к жене.

- Отойдите от меня! - вскрикнула Юлия, оттолкнув мужа рукой, и продолжала плакать.

Павлу жаль было жены: он заметно начал сдаваться.

- Не плачьте, Юлия, я поеду, - проговорил он.

Юлия не унималась.

- Я поеду, я пойду сейчас бриться. Ну, вот видите, я пошел бриться, говорил Павел и действительно пошел в залу.