Ангелы - Дарина Грот

На кой черт заставлять несчастных студентов сочинять бредни сумасшедшего в виде доклада, чтобы потом все мучились? Для того чтобы руки перестали потеть, когда с людьми разговариваешь и рожа не бледнела? Это, конечно, развитие нужной привычки, но это же просто невозможно, когда всем насрать!

В итоге вырабатывается немножко другая привычка – университет убивает не боязнь быть оратором и выступать перед людьми, он развивает черту пофигизма: меня не слушают – плевать, на меня не смотрят – плевать, я обложался – плевать и так далее. То есть, начиная с университета молодежь поощряют, делая из людей живых роботов, убивая одну за другой эмоцию и чувство. Весь мир насрал на себя и наслаждается, прибывая в этом чудном говнице! И чего ж я так расстраивался? Если везде одна и та же однородная масса – надо радоваться! В университете общество учили прибывать в этой массе, не обращая внимания на то, что масса эта – говно! Все происходит путем лишения человека чувственности и понимания.

– Где ты был? – в курилке появился Люцифер с красной рожей – видимо бегал много на физкультуре. – Бакасо сегодня, как Сатана! Всю группу! Загонял!

– Мы завтракали! – ответила вместо меня Роза.

– Да! – подтвердил я.

– Засранцы! Подставили меня, бросив одного… Ну да черт бы с этим! Там была девушка из 2В. Мне показалось, что я влюбился! – Люцифер, наконец, прикурил сигарету.

Я улыбнулся, услышав такое заявление. После незабываемого секса в мужском туалете мое настроение было на высоте, и даже такое мерзкое лицо Люца не смогло мне его испортить.

– Ты не можешь влюбиться! – сказал я, крепко прижимая к себе Розу. – Ты вообще знаешь, что такое влюбиться? Когда-нибудь слышал слово «любовь»?

– Я все время влюбляюсь в девушек… – Люцифер улыбнулся и окинул всех стоящих людей в курилке.

– На одну ночь? – внезапно спросила Роза.

Я перевел на нее глаза и снова улыбнулся.

– А что, надо обязательно любить всю жизнь? – удивился он, как будто у него денег попросили.

– А как можно любить одну ночь? – не успокаивалась Роза.

Я молча наблюдал за разгорающимся спором между чудищами с разных миров.

– Как? Роза! Прекрати задавать глупые вопросы! Я слышу из вашей комнаты по ночами звуки любви, когда мой брат тебя любит, и, судя по этим звукам, ты не против ночной любви? – он гнусно улыбнулся, облизнув губы, неотрывно смотря в ее голубые глаза, которые были полны удивления и я бы даже сказал приятной для меня агрессией.

– Конечно, не против, хотя тебя это вообще не должно касаться! Дело в том, что меня любят не только ночью, но еще и днем и утром и вечером, на что ты, категорически не способен!

– Видишь ли, дорогуша! У нас с тобой разные понятия о любви, а на самом деле она одна! Это ты просто хочешь быть любимой каждую секунду, а в реальности мы вас любим по ночам. Только вот мне хватает смелости признаться всем, что у меня столько этой любви, что я хочу поделиться с ней со всеми женщинами!

– Люцифер, какая связь между сексом и любовью? – спросил я, все также улыбаясь.

Спор казался мне смешным, с учетом того, что я не особо понимал, чего они хотели доказать друг другу.

– Ох, братец! – Люц бросил на меня недовольный взгляд. – С тобой у нас вообще нет ничего общего, кроме рож!

– Видимо, как и со всеми! Люди живут вместе всю жизнь, а не по ночам! У них есть дети, работы и все такое. Неужели ты думаешь, что это все писькина любовь? – Роза гордо вскинула голову.

– Лапушка, я не сказал, что я люблю, я сказал, что влюбился. С чего вы вообще навешали на меня ярлыки конченого скота? Девушки сами ложатся ко мне в постель, я их не насилую и не заставляю! Да и вообще! Какое ваше дело? Хочу – влюбился, захотел – потрахался! Сидите и любите друг друга днями и ночами!

Люц раздражался. Вообще он не любил спорить с девушками, ибо его любви просто не хватало на ссоры. Его любовь обычно исчезала с рассветом, как летучая мышь.

– Знаешь, звучит, как зависть! – Роза подалась вперед, гневно сузив глаза. – Ты просто неудачник! Тебе не везет с девушками, но ты не можешь в этом признаться, потому что врешь сам себе! И к тому же ты завидуешь нашей любви!

– Вашей любви? Не смеши меня! Где была ваша любовь, когда мой брат валялся на полу на кухне, пьяный и в соплях, в то время как ты нежилась в его постели…

– Люцифер! – строго сказал я.

Вот чего я не хотел, так это, чтобы они переходили на личности. Мне было плевать на то, как Роза обзывала его, что говорила, но ему я не позволял говорить о ней гадости в моем присутствии.

– Что? – возмутился он, переводя на меня взгляд.

Нахмурившись, я молча смотрел ему в глаза, давая понять, что он не должен так разговаривать с Розой. И Люцифер это прекрасно понимал. Ему не надо было говорить или что-то объяснять – он отчетливо понимал тишину, возникшую между нами.

Возможно, Роза немного ошиблась, говоря о чувства и переживаниях Люцифера: он не завидовал, он – ревновал.

– Нам пора на пару… – тихо сказала она, делая шаг назад.

Я не понимал, как же они смогли тихо и мирно разговаривать о погоде, когда они терпеть друг друга не могут. По крайней мере, после того представления я немного успокоился в своих переживаниях насчет их двоих.

Идя к кабинету, я все-таки решил сосредоточиться на идиотизме, который меня ожидал: то есть на своем докладе.

Лафортаньяна была еще той гадиной. Ей могло не понравиться мое выступление из-за внешнего вида, из-за интонации, с которой я произношу то или иное дурацкое слово, из-за торчащего волоска на голове в другую сторону. Да чего тут говорить! Она могла выгнать меня и не поставить зачет из-за всего, из-за всей той шизоидной чуши, которая приходила ей в голову. А мне вовсе не хотелось страдать из-за ее не здоровой мозговой деятельности.

– Здравствуйте! – Лафортаньяна вползла в аудиторию, как обычно с пучком на голове и высокомерным лицом.

Я горько улыбнулся. Ну что за выродок позволил работать такой вот выдре с детьми? У них же моральная травма на всю жизнь останется и кошмары будут сниться до конца дней.

Профессор заняла свое привычное место у доски за огромным столом и молча смотрела на нас. На ее парах была такая тишина, словно все студенты, включая эту кикимору, умерли. Почему-то она всегда, перед тем как начать что-то вещать внимательно разглядывала наши потухшие рожи. Может, запоминала. Или вспоминала. Но это было не просто так – это точно!

– У нас осталось четыре семинара до конца семестра. – Она соизволила начать говорить. – Два из них я отвожу на должников, то есть сегодня и следующий семинар. В оставшиеся два мы занимаемся в обычном ключе. Ясно? – надменно спросила она, приподняв брови.

Черт возьми! Откуда в ней было столько пафоса? Что надо сделать в жизни, чтобы так нездорово гордиться собой? Я ни хера не понимал, но всем сердцем ненавидел эту мразь. Она смотрела на меня и на брата, сидящего в соседнем ряду на предпоследней парте. Пафосная выдра не могла определить, кто из нас обложался в течение семестра и кому надо отдуваться с докладом. Я решил не провоцировать женщину в возрасте и с климаксом, и сам сознаться, что я – тот несчастный гондон, который посмел схватить долг у такой звезды.

– Эээ… Профессор? – начал я, поднимаясь из-за парты. – Я бы хотел…

– Что? – вскрикнула она, строго разглядывая мое лицо и одежду.

Тут я все понял.

– Я Вас о чем-то спрашивала?! Кто Вам разрешил вставать и разговаривать со мной в один голос?

– Я думал, Вы договорили…

– Неужели?! Вы еще хотите пререкаться со мной? Что за распущенность и хамство? Никаких уважительных манер к людям, от которых зависит Ваша сессия, мистер Гавриил!

Я достаю пулемет и выпускаю в нее добрый десяток пуль очередью, потом кидаю коктейль Молотова и эта дрянь мгновенно вспыхивает, но остается живой. Она орет и корчится, истекая кровью и пытаясь вырваться из огня – вот, что творилось на тот момент в моей голове, пока Лафортаньяна с пеной у рта орала, какой я невоспитанный и дерзкий мудак. Вот сука! Узнав, кто из нас должник, она сразу же решила показать свое превосходство! Мол, на колени, щенки!

Она хотела услышать от меня сердечные извинения и мольбы о пощаде, но я настолько осатанел, что просто не мог выговорить ни одного слова. Я просто молчал, глядя на сварливую бабу. Она орала и орала, и мой мозг решил абстрагироваться от этого идиотизма: я вспомнил похороны матери.

Я стоял у гроба в черном костюме – это был чуть ли не единственный раз, когда я носил костюм. Крышка гроба была закрыта так, как пост-месиво смотреть не кому не хотелось. Я не плакал, честно, мне хотелось, но я не мог. Рядом стоял Люцифер, и он тоже не плакал.

Тишина.

Одна лишь мерзкая птица на дереве кудахтала, словно курица. Когда гроб засыпали землей, я смотрел то вдаль, то на очередную горсть земли, рассыпающуюся по крышке гроба. Больно? Отчаяние? Нет. Просто, обычно. Мне даже показалось, что мне как-то было легко. Просто, когда от сердца отрывается уже мертвая половинка, заполненная мертвой любовью к кому-либо и закапывается в землю, становится легче, не так тяжело. Легко, как обычно.