История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - Уильям Теккерей

Пен, покраснев, подтвердил, что писал к ней.

— Верно, стихи? И прозу тоже? Было время, я и сам баловался стихами. Помню, когда я только вступил в военную службу, я для всех товарищей по полку сочинял стихи; иногда получалось очень мило. Еще недавно я беседовал с моим старым другом генералом Хоблером: в 1806 году, когда мы стояли на мысе Доброй Надежды, я набросал для него несколько строк — так поверишь ли, он их до сих пор помнит от слова до слова: старый мошенник пускал их в ход не раз и не два, он даже проверил их на миссис Хоблер — а за ней дали шестьдесят тысяч фунтов. Так, значит, ты писал стихи, Пен?

Пен снова покраснел и подтвердил, что, точно, писал стихи.

— А отвечает твоя красавица стихами или прозой? — спросил майор, поглядывая на племянника с очень странным выражением, словно говоря: "О, святая простота! Мозес и зеленые очки!"

Пен снова покраснел и признался, что она к нему писала, только не стихами, и тут же прижал левым локтем боковой карман, что майор, этот стреляный воробей, не преминул заметить.

— Письма, я вижу, при тебе, — сказал он, кивая Пену и указывая на собственную грудь (простеганную до очень мужественного вида заботами мистера И. Штульца). Ладно уж, чего там. А я бы охотно взглянул на них одним глазком.

— Да я… — начал Пен, крутя между пальцами стебельки от клубники. Я… — Но фраза эта осталась незаконченной; ибо смущенная физиономия Пена была так уморительна, что майор, не в силах больше сдерживаться, громко расхохотался, а глядя на него, Пен и сам покатился со смеху.

В таком веселом расположении духа они и ввалились в гостиную к миссис Пенденнис. Она еще из-за двери с удовольствием прислушивалась к их смеху.

— Ах ты хитрец! — сказал майор, кладя руку на плечо юноше, а другой шутливо похлопывая его по карману. Там и правда захрустела бумага. Пен обрадовался… загордился… возликовал… Одно слово — слюнтяй!

За чаем оба держались превесело. Любезность майора не знала границ. Никогда еще он не пил такого вкусного чая, а такого хлеба нигде, кроме как в деревне, и не бывает. Он упросил миссис Пенденнис спеть им романс. Потом захотел послушать Пена и не мог налюбоваться красотой его голоса; велел ему принести рисунки и карты и расхвалил их как свидетельство исключительных способностей; отметил, что французское произношение у Пена отличное, словом, льстил простодушному юноше с великим искусством, как поклонник — своей возлюбленной. И когда настало время спать, мать и сын разошлись по своим комнатам, совершенно очарованные добротой майора.

У себя в спальне Элен, вероятно, как всегда, сотворила молитву; Пен же, перед тем как уснуть, перечитал письма Эмили, точно и без того не знал их наизусть. Надобно заметить, что этих посланий было всего три, и чтобы запомнить их содержание, не требовалось особенных усилий.

В письме э 1

"Мисс Фодерингэй шлет мистеру Пенденнису привет и признательность и от имени своего папеньки и своего собственного имеет честь благодарить его за _восхитительнейшие подарки_. Их будут _бережно хранить_; и мисс Ф. и капитан К. никогда не забудут, какой _дивный вечер_ они провели в _прошедший вторник_".

Письмо э 2 гласило:

"Дорогой сэр, в будущий вторник мы собираем за своим _скромным столом к раннему чаю_ несколько _близких друзей_, и я по этому случаю надену _восхитительный шарф_, который вместе с _дивными стихами_, при нем присланными, я буду _хранить как зеницу ока_; и папаша просит меня передать, что будет счастлив, ежели Вы почтите своим присутствием "сей праздник разума, общенье душ", так же как искренне Вам признательная — _Эмили Фодерингэй_",

Письмо э 3 было несколько более секретного свойства и показывало, что дело значительно продвинулось:

"Ваше вчерашнее поведение _непростительно_. Почему Вы не дождались меня у театра? Папаша не мог проводить меня по причине глаза: он в воскресенье вечером зацепился за ковер на лестнице и упал. Я видела, Вы весь вечер смотрели на мисс Дигл. Вы были _так очарованы_ Лидией Ленгвиш, что на Джулию и не взглянули. Я _так сердилась_, что чуть не задушила Бингли. В пятницу я играю _Эллу Розенберг_. Вы придете? _Мисс Дигл тоже участвует_. — Ваша Э. Ф."

Эти три письма мистер Пен время от времени перечитывал во всякие часы дня и ночи и прижимал их к сердцу с восторгом и жаром, каких, несомненно, заслуживали столь замечательные сочинения. Не менее тысячи раз он поцеловал надушенную атласную бумагу, освященную рукой Эмили Фодерингэй. Это было все, что он получил за свою страсть и огонь, клятвы и уверения, рифмы и метафоры, бессонные ночи и неотвязные мысли, страдания, сомнения и страхи. Ради этого ослепленный юноша поставил на карту все, что имел: подписался на сотнях векселей, отдав свое сердце "предъявителю"; связал себя на всю жизнь, а взамен получил ломаный грош. Ибо мисс Костиган была девица столь благонравная и столь отменно собой владела, что ей и в голову бы не пришло дать больше и сокровища своей любви она приберегала до того дня, когда сможет оделить ими своего избранника с благословения церкви.

Но мистер Пен был доволен и тем, что имел; он еще раз с упоением перечитал свои три письма и отошел ко сну в полном восторге от доброго лондонского дядюшки, который, конечно же, со временем уступит его желаниям, короче — в идиотском состоянии полного довольства собой и всем на свете.

Глава IX,

в которой майор открывает кампанию

Всякий, кто сподобился доступа в избранные круги общества, вынужден будет признать, что жертва, на которую пошел майор Пенденнис, свидетельствовала о необыкновенном его великодушии и родственной привязанности. Он махнул рукой на Лондон в мае — на газеты по утрам дневные паломничества из клуба в клуб — конфиденциальные визиты к знатным леди — верховые прогулки в Хайд-парке, обеды, кресло в опере, субботние и воскресные вылазки в Фулем или Ричмонд, большие приемы, где можно удостоиться поклона милорда герцога или милорда маркиза, а наутро прочесть свое имя в светской хронике "Морнинг пост", и не столь пышные, но тем более уютные и восхитительные сборища в тесном кружке избранных, — от всего этого он отказался ради отшельнической жизни в скромном деревенском доме, где все его общество составляли скудоумная вдова с балбесом-сыном, недотепа-учитель и десятилетняя девочка.

Он пошел на это, и жертва его была тем огромнее, что мало кто знал, сколь она велика. Письма ему пересылали в Фэрокс, и он со вздохом показывал Элен бесконечные приглашения. Он строчил отказ за отказом — то было зрелище прекрасное и трагическое… по крайней мере, для тех, кто способен был оценить все печальное величие его самопожертвования. Элен не была на это способна, — благоговение, с каким майор поминал придворный адрес-календарь, и всегда-то вызывало у нее улыбку; зато юный Пен с почтением читал имена и титулы, которые его дядюшка выводил на своих ответных письмах, а истории из жизни великосветского общества выслушивал с неизменным интересом и сочувствием.

Вместительная память старшего Пенденниса была битком набита такими увлекательными историями, и он, не скупясь, угощал ими Пена. Он помнил имена и родословные всех, кто включен в "Книгу пэров", а также их родственников.

— Милый мой, — говаривал он с проникновенной искренностью и серьезностью, — поверь, что чем раньше ты начнешь заниматься генеалогией, тем лучше; очень тебе советую ежедневно почитывать Дебретта. Не столько часть историческую (ибо родословные, между нами говоря, часто недостоверны, и мало найдется семей с такой ясной линией, как у нас), сколько описание браков и семейных связей. Мне известны случаи, когда незнание этого важного предмета стоило человеку его карьеры. Да вот, только в прошедшем месяце, на обеде у милорда Хобаноба, один молодой человек, не так давно принятый в нашем кругу, некий мистер Сосунок (он, кажется, даже написал какую-то книгу), весьма неуважительно отозвался об адмирале Баусере в том смысле, что он готов служить любому министру. А кто бы, ты думал, сидел рядом с мистером Сосуноком и напротив него? Рядом с ним сидела леди Грампаунд, дочь Баусера, а напротив — лорд Грампаунд — его зять. Молодой человек знай отпускал шуточки по адресу адмирала, воображая, что очень всех веселит, но ты можешь себе представить, что испытывала леди Хобаноб, — да что леди Хобаноб, все благовоспитанное общество, собравшееся за столом, — когда этот несчастный intru [15] так себя конфузил. Уж он-то больше не будет обедать на Саутстрит, можешь мне поверить.

Такими речами майор развлекал племянника, когда проделывал свой двухчасовой моцион на террасе перед домом либо когда они вместе сидели после обеда за вином. Он сетовал, что сэр Фрэнсис Клеверинг после женитьбы не поселился в своем поместье, которое могло бы стать средоточием лучшего местного общества. Он сокрушался, что лорд Эйр не живет в деревне — не то он, майор, мог бы представить ему Пена. "У него есть дочери, — говорил майор. — Как знать? Ты мог бы жениться на леди Эмили или на леди Барбаре Трехок. А впрочем, мечтать теперь поздно. Ты сам избрал свою долю, мой бедный мальчик, винить тебе некого".