Дорогие американские авиалинии - Джонатан Майлз

Через два с половиной месяца я сделал ей предложение. Конечно, письмом. После одной особенно скверной разгульной ночи, когда меня отделали какие-то студенты на тусовке, куда Гжегож притащил меня, а потом бросил одного. Я был там единственный старше двадцати пяти, и, очевидно, парней разозлили мои невинные заигрывания в два часа ночи с одной маленькой птичкой в поддельных «ливайсах». Я предполагаю — и вполне понимаю, — что им надоели богатые иностранцы, пытающиеся укладывать их женщин. Они и от русских натерпелись, а теперь извольте состязаться с этим американским рифмоплетом, который надрался и блеет что-то из Китса. Один из них, захватив меня в полный нельсон,[77] поднял за подмышки, второй выволок нас за дверь, на лестницу. Они протащили меня до половины лестницы, а потом швырнули вниз. Может, водка виновата, может, перила, может, их сочетание, но я вырубился на час или два. Хочу сказать, пробуждение было не из приятных. О нас, пьяницах, говорят «низко пал», но в тот раз это было слишком буквально. Если бы в тот момент моя душа могла покинуть тело, подняться, выскользнуть и двинуться прочь, бросив смятую бренную оболочку прямо у подножия лестницы… что ж, как ни жаль, но я не умел проделывать этот волшебный фокус, так что вопрос остался неразрешенным. Домой я приплелся на рассвете, на всех известных мне языках повторяя слово «хватит». Пока над Краковом занимался рассвет, я написал Маргарет письмо с предложением руки и сердца, запечатал конверт, проглотил таблетку ибупрофена и, как порядочный вампир, проспал до наступления темноты.

Маргарет ответила по телефону. Примерно через полторы недели. В ее голосе слышался какой-то скрипучий призвук, которого я не помнил; казалось, повизгивает какое-то механическое приспособление, будто в гортани заржавел шарнир, и Маргарет надо прополоскать горло машинным маслом. Я спросил, не простужена ли она, и она ответила, что нет. «Наверное, помехи на линии», — сказал я. Как вы уже знаете, Маргарет приняла мое предложение («Да, она говорит — да»), и мы принялись обсуждать свадьбу. Вернее, Маргарет принялась. Она знала «межконфессиональную священницу», которая скрепляет браки прямо у себя на дому, я сказал, что это будет шоколадно. Мне было почти сорок лет, и до тех пор я ни разу в жизни ни о чем не сказал «шоколадно», даже о шоколаде. Это был или совсем уж шоколадный знак, или явно дурное знамение.

Маргарет встретила меня в аэропорту Кеннеди. Мне повезло, что она держала плакат (ЕЩЕ, ОНА ПОЛУЧИТ ЕЩЕ; очень мило, хотя эта фигура речи уже начала утомлять), потому что я ее не узнал. Меня оправдывает то, что Маргарет была в другом платье и возмутительно коротко острижена. И еще я прежде не замечал, что у нее плоскостопие. У моей невесты оказалась четвертая степень. Маргарет хотела наброситься на меня прямо в аэропорту, но я, как только мог ласково, предложил не задерживаться — и не только потому, что аэропорты кажутся мне убийственно неподходящим местом для страсти. Фермерский домик в Коннектикуте оказался взаправдашним фермерским домиком — где-то под виниловой облицовкой, — но сама ферма исчезла не один десяток лет назад. Таунхаусы 70-х обступили ее как архитектурные сорняки. Как и писала Маргарет, рядом было озеро, покрытое пленкой ряски антифризного цвета; когда-то дом от озера отделял широкий луг, но теперь на лугу строились два новых дома, заткнувших последнюю отдушину в округе. Маргарет сказала, что на озере у нее привязан водный велосипед. Голубого цвета. Она советовала мне сделать кружок.

Именно этим я по большей части и занимался: кружил. С утра я отправлялся на озеро, когда-то с газеткой, но обычно без, выгребал на середину и часами торчал там и пил. Ряска тут же затягивала черный глянцевый след моего велосипеда, и я напивался до неподвижности поплавка. Даже следующий день после нашего бракосочетания — безупречно светской церемонии обмена клятвами, который засвидетельствовали младшая сестра Маргарет и ее заведующий кафедрой, — я встретил на озере, а не на своей молодой жене. Сказать по правде, в спальне у меня возникли трудности; моему телу почему-то не особенно интересно было там находиться. Все мои потуги под одеялом неизменно вызывали у Маргарет только вздох разочарования. Она натягивала на свои безвеснушчатые груди простыню, и мы молча лежали и разглядывали трещины на потолке. Их развлекательный потенциал равнялся нулю. Каждый вечер одно и то же шоу.

Иногда, прохлаждаясь на катамаране, я видел, как детишки ловят рыбу с дамбы на том конце озера, но при мне никто из них ни разу ничего не поймал. Я отдавал должное их вере. Я смотрел, как жарят гамбургеры, как постригают лужайки. Однажды я видел, как парень в джинсовых шортах, устав дергать пусковой шнур непослушной газонокосилки, поднял чертову железку над головой и швырнул ее об лужайку в сторону озера, а потом еще наподдал ногой для пущего эффекта. Без всякой романтики эта сцена напомнила мне ту ночь, когда я сделал Маргарет предложение; да, я и был той косилкой. Когда парень поднял глаза и заметил, что я смотрю, то показал рукой на машинку, как бы обличая. Я ничем не ответил. Иногда на берегу озера я замечал и Маргарет, свою молодую жену, она провожала меня таким же взглядом, как я того истребителя косилок. Иногда она махала мне. Иногда я махал в ответ. Бывало, она оставляла на берегу корзинку с обедом: холодного цыпленка с лимоном или что-нибудь еще, нож и вилку, перевязанные ленточкой. Эта ленточка добивала меня. О, какого же дурака я свалял на этот раз.

Конец этому положила Маргарет. Вернее, Маргарет объявила конец вслух. У меня не хватало духу.

— Это глупо, — буднично сказала она однажды вечером. — Ты меня не любишь.

— Хочу полюбить, — сказал я.

— Но так не бывает, — сказала она. — Тут сила воли ни при чем.

Мы приняли этот исход удивительно ровно. Точнее, Маргарет приняла, а я был как всегда. Она сказала, что чувствует себя в первую очередь дурой. Такое счастье было общаться, сказала она. Наша связь казалась такой счастливой, такой крепкой. Маргарет призналась, что в последние дни в глубине души чувствовала, будто ее провели, будто она попалась на крючок какого-нибудь волоокого афериста. Но она поняла, что это не ее надули, а меня. Я сам себя облапошил. Я вяло возражал, но только для виду. Потом Маргарет ушла варить кофе, и когда она принесла и поставила передо мной кружку, то горько рассмеялась и сказала:

— Никогда в жизни бы не подумала, что докачусь до шутовского замужества. Боже мой, боже мой. Что ж, Лорна (Лорна — это ее сестра) вычислила тебя с самого начала. Она сказала, что никто не женится после одной-единственной встречи. Я велела ей расслабиться. Сказала, что нельзя отказываться от любви только потому, что она не является к твоим дверям облаченной в костюм и с букетом роз в руках. Иногда она, ну не знаю, влетает в окно.

— Как комар, — сказал я.

— Меня бесит, когда она оказывается права.

— Мы могли бы пойти к консультанту, — предложил я.

— Ай, Бенни, — сказала она, — заткнись.

Вернемся в настоящее, а вернее, в ближайшее прошлое.

— М-м, — ответил я Жевуну, — вообще-то, наверное, обижал.

Она вскинула брови.

— Всегда есть завтра, — сказала она.

— Господи, да я ж не видел ее с…

— Чтобы исправиться, — сказала она. — Всегда есть завтра, чтобы стать добрым. Ну-ка.

Она порылась в своем подсумке и извлекла на свет ту карманную игорную рулетку.

— У меня там шконку сейчас займут, так что вам придется по-быстрому. Но все же испробуйте разок. Давайте.

Почему бы и нет? Я тиснул наглую овальную кнопку под экранчиком. Два бара и вишенка. Тепло, но даже не на сигару, а вернее — не на сигарету.

— Еще разок, — сказал я.

— Единственный способ выиграть, — сказала она.

И справедливо, как оказалось. Три семерки! «Джекпот!» — заорал я. Считай бабло! Я показал экранчик Жевуну и выкинул пару неуклюжих коленец, шаркая по тротуару. Носильщик на миг оторвался от своего несчастного ногтя и глянул на меня, и если бы он тут же не вернулся к своему занятию, я бы, наверное, протянул ему пятерню. Держи пять, я выиграл, чувак! Смотри и плачь. Здесь, в аэропорту, заперта не одна тысяча человек, но в ту минуту я единственный танцевал. Представьте-ка.

— Ну видишь? — вопросила старушка-Жевун. — И не знал же, что удача ждет, так? Пошли дела, а?

— А что я выиграл? — спросил я.

— Выиграл? — Она подумала секунду. — Ну, не деньги, если ты на это намекаешь. Но баллы.

— О, — сказал я, сдуваясь, — и что эти баллы мне дают?

Старушка посмотрела на меня как на полного идиота.

— Счастье, — сказала она, мягко забирая у меня машинку.

Дорогие Американские авиалинии, сдается мне, что вы могли бы выгодно вложиться в эти забойные карманные автоматы. Вот смотрите, как можно устроить: вместе с посадочным талоном пассажирам выдают машинки. На посадке, за полчаса до времени вылета, все одновременно должны крутануть барабан. Если у всех одновременно выпадет джекпот, наступает общее ликование и самолет вылетает по расписанию. Если же нет, все ждут час и пробуют снова. Для вас выгода в том, что мы, пассажиры, будем роптать на невезение, а не вас проклинать. Виноватым окажется рок, а не бедные стюарды на терминалах, которые в моем сценарии просто пожимают плечами, улыбаются и желают нам удачи на следующий раз. Самолеты будут взлетать в обычном ритме, но народный гнев обратится не на вас. Понимаете? Я отдаю вам эту идею даром, но буду рад, если вы упомянете меня в пресс-релизе. Мать возгордится, что про меня пишут в деловых изданиях! Вот, берите мои слова: «Американцы любят азартную игру, но главная наша игра — выезд в аэропорт — долгие годы находилась в позорном небрежении, — говорит Бенджамин Форд, транспортный консультант, разработавший свою систему для техасской авиакомпании. — „Взлетный джекпот“, торговая марка Американских авиалиний, — игра, где все целиком зависит от случая, она забирает розыгрыш полетов из рук корпораций и передает его в руки людей». Подправьте как надо — и вперед.