Подари мне горы! - Кэй Мортинсен

— Бардалф. — Она подсела к нему на дерево. — Если тебе действительно не все равно…

— Разумеется. Ведь я же вижу, как ему хочется стать живой, активной частичкой этого яркого, сумасшедшего, безумно интересного мира, в котором мы живем. — На несколько мгновений он весь ушел в себя, потом улыбнулся, взглянув на нее своими темными сияющими глазами, и сказал: — Именно поэтому я преисполнился решимости вытащить вас обоих из вашей улиточной раковины. Твой подрастающий отпрыск должен взять свою жизнь в свои руки. И чем раньше ты поможешь ему сделать это, тем будет лучше. Для всех.

Дженнифер молчала. И он был рад, что она не заговорила сразу. Ему нужна была хотя бы коротенькая пауза, чтобы сосредоточиться и понять, что же на самом деле происходило сейчас в глубинах его ума и сердца, где какой-то тоненький голосок начал все настойчивее твердить ему, что деловое предложение Дженнифер было практично и реально, а он мог бы помочь этой женщине и ее ребенку…

Но уже через минуту здравый смысл вновь возобладал в его раздумьях. Никакой он не чудотворец и не волшебник. И не должен вмешиваться в их дела. Пусть все решает сама. От него требуется только одно: вывести ее из непролазной глуши на верную дорогу.

— Я знаю: ты уверен, что поступаешь правильно… — Дженнифер задержала на нем долгий, печальный взгляд, тяжело вздохнула. — Ты уверен, что если спровадишь нас, то от этого нам станет только лучше.

Порыв ветра взметнул каштановые волосы Дженнифер, на миг скрыв от Бардалфа черты ее красивого лица, к которым он за эти несколько дней уже так привык. Его сердце вдруг ёкнуло, и он с опаской подумал, что эта женщина незаметно становится живой частичкой его плоти и крови, органической клеткой его разбуженного тела. Одно ее присутствие рядом волновало, тревожило, до нестерпимости жгло его.

Тогда чего же ты ждешь? — запрыгал, завертелся в его голове беспокойный бесенок. Разбуди ее. Обними. И поцелуй наконец.

Бардалф слегка тряхнул головой, будто очнувшись от какого-то полудремотного забытья, и сказал:

— Думаю, пока не поздно, нам надо продолжить путь и попробовать найти для тебя какую-нибудь работу.

— Хорошо, — спокойно согласилась Дженнифер. — Но только… подумай все-таки о моем предложении. О том, чтобы мы остались в особняке. Подумай о нем. Взвесь. Пусть оно будет с испытательным сроком. Пожалуйста.

На ее лице была написана неприкрытая страсть и веселое бесстыдство. Или ему так показалось? Он искоса бросил на нее очень беглый взгляд. Нет, такого выражения на лице Дженнифер Бардалф действительно еще никогда не видел. Это было красивое, одухотворенное лицо голой натурщицы, которая никого и ничего не стыдится. Женщина с растрепавшимися каштановыми волосами и небесно-голубыми глазами вся так и светилась, сияла перед ним. И он не выдержал. И впился губами в мягкие, влажные губы, которые сразу поддались, раздвинулись, хотя и робко, неумело, без опыта, но с такой готовностью, откровенностью и жадностью, а сочившийся из них сок был настолько сладок, что Бардалф при всем желании не смог бы сравнить эти губы даже с самыми сладостными плодами земли.

Дженнифер обвила шею мужчины руками и властно притянула его голову к себе, так что их поцелуи стали еще глубже, крепче, больнее. Она стала похожа на проснувшийся бурный вулкан, который время долго держало взаперти, и вот теперь весь его внутренний пыл и страсть, вырвавшись на свободу, стали жадно и яростно проявлять свою стихийную мощь и неукротимость. Целуя Бардалфа, Дженнифер стонала, кричала, плакала, шумно требовала, чтобы он целовал ее еще и еще, сильнее и сильнее, причем делала она все это с таким неистовством и страстностью, что он от безудержного изумления и восторга, казалось, готов был вот-вот лишиться чувств или потерять рассудок.

Когда Бардалф усадил Дженнифер к себе на колени, ее юбка задралась высоко вверх, а ноги непроизвольно легли на его бедра. Они прильнули друг к другу, совершенно не думая о том, что по шоссе мимо них мчатся машины, в которых могли находиться самые разные люди, в том числе и патрулирующие полицейские.

Ее кожа была мягкой, как бархат. Рассыпавшиеся по лицу волосы переливались, словно шелк, и благоухали розмарином. Ее огрубевшие от физического труда руки ласкали его нежнее и возбуждали сильнее, чем холеные пальчики дам высшего света, с которыми ему приходилось общаться. В Дженнифер не было ничего наносного, ее страстность проявлялась самым естественным, а не искусственным образом.

От всего этого у Бардалфа бешено колотилось сердце и сладостно мутился рассудок. Если бы ему посчастливилось оказаться с этой блистательной женщиной в одной постели, то он…

— Бардалф!

Резкий голос Дженнифер не смог остановить его, и он продолжал целовать ее плотно сжавшиеся губы, пытаясь раздвинуть их горячим, трепещущим языком. Но губы не поддавались, несмотря на сладкие судороги, охватившие все ее тело.

— Дженнифер, — умоляющим голосом пробормотал он.

— Нет!

Увидев ее строгое, будто окаменевшее лицо, Бардалф опустил руки. О Боже, подумал он, эта женщина, похоже, глубоко сожалеет о том, что минуту назад позволила ему целовать и ласкать себя.

Дженнифер опустила взгляд на свою задранную юбку, на гладкие, упругие бедра, вызвавшие такой горячий прилив в паху Бардалфа, и в ужасе закрыла глаза; затем поднялась с дерева и отошла в сторону.

Когда она торопливо привела себя в порядок, он увидел, как затряслись ее плечи. Дженнифер плакала. Ему захотелось снова обнять ее и поцеловать, хотелось признаться ей, что из всех женщин, которых он знал в постели, ни одна не возбуждала его так сильно и неудержимо, как она.

Ему казалось, что для Дженнифер у него никогда не будет хватать нежности и ласки, даже если бы они прожили весь остаток жизни вместе.

Немного успокоившись, она схватила сумочку, подбежала к машине и, открыв дверцу, опустилась на переднее сиденье. Бардалф еще несколько минут постоял у поваленного дерева, размышляя о происшедшем. Он знал, что Дженнифер никогда не была девушкой-простушкой, а теперь, после его несдержанных домогательств, отношения между ними могут не только усложниться, но и ухудшиться. И вдруг его как кувалдой ударило по голове — у него мелькнула дикая мысль о том, что теперь, после того как он зацеловал ее всю на этом старом дереве, она не сможет не пойти с ним на интимную близость. Потому что теперь, по естественной общечеловеческой логике, ей придется выбирать одно из двух: или добровольно уехать из Монтроза (чего она до сегодняшних поцелуев делать явно не хотела), или делить с ним общую постель (против чего, насколько он мог судить по ее поведению на сваленном дереве, в душе она явно не возражала).