Сквозь тьму с О. Генри - Эл Дженнингс

Как-то утром газеты вышли с кричащими заголовками — украденные драгоценности нашлись! Тайна Бриллиантового Вора перестала быть тайной.

Вся тюрьма всколыхнулась от подозрений и слухов. Мы понимали: так это дело не останется. И ждали.

Но Бриллиантовый Вор не говорил ничего. Любопытство никому не давало покоя, и в каждой камере, в каждом корпусе звучали одни и те же вопросы:

«Кто настучал?»

«Что произошло?»

Вскоре ответ был получен. Внезапно был совершён столь жестокий акт мщения, что каждому стало ясно, кто предатель. Как-то в один прекрасный день Бриллиантовый Вор прокрался по коридору, в руке у него была бутыль. Он точно рассчитал время и оказался у двери издателя как раз тогда, когда тот входил в свою камеру.

По всему коридору разнёсся страшный крик, жуткий, выматывающий душу вой. Издатель распростёрся на полу, всё его лицо было опалено и распухло от вылитой на него страшно едкой карболовой кислоты, а один глаз вытек. Когда он выписался из больницы, он бы крив на один глаз, лицо его представляло собой один сплошной ком плоти, изрезанный ужасными шрамами. Так выяснилось, что это он завоевал доверие Бриллиантового Вора и предал его.

«Семьдесят пять» — так называлось наказание, назначенное Бриллиантовому Вору за нападение на своего собрата-заключённого. Вор был высоким, стройным мужчиной, элегантным и мускулистым, словом, обладал красотой мраморной статуи.

Тюрьма — не то место, где можно что-либо сохранить в тайне. Меньше, чем за час вся кутузка знала, что теперь Вору достанется по полной. Я шёл из отдела перемещений и по дороге заглянул сверху в проём лестницы, ведущей в подвал. От Вора, привязанного поперёк большой лохани, с ногами, завёрнутыми под неё, а руками, растянутыми поверху, уже оставалось одно лишь кровавое месиво.

Он не издал ни единого стона. Нужно было быть чудовищем — а охранники, проделывая подобные процедуры сотни раз, таковыми и становились — чтобы продолжать избивать это измочаленное тело тяжеленными палками с острыми, как бритва, краями. Кожа была содрана и сквозь окровавленное мясо белели кости. Он уже давно потерял сознание, но безжалостное избиение длилось и длилось.

Палачи остановились. Через полчаса Вор пришёл в себя. Его снова вздёрнули. Заместитель начальника вперился в него взглядом.

— А ну давай, раскаивайся! — загремел он. — Говори, что будешь соблюдать правила!

Изуродованная, истекающая кровью жертва, человек, который не мог ни стоять, ни говорить, поднял серое, с печатью смерти лицо. После долгого молчания с уст его сорвалось хриплое проклятие:

— Да….…. я его, жаль только, что и второй глаз ему не выело!

Они снова растянули его на лохани и забили до смерти. Переломанные кости, изувеченная плоть… Они работали палками, пока в лохань не свалилась бездыханная, бесформенная масса.

Вот что значило «семьдесят пять» в каторжной тюрьме Огайо в 1899 году.

И эти люди называли убийцей меня — меня, который никогда не совершал преднамеренного убийства! Я стрелял, да, — метко и быстро, но только ради самозащиты. Я был бы чудовищем, если бы убивал так, как они — подло и грязно.

Если бы этот палач-заместитель осуществил свою угрозу, он бы сдох, как собака, и он это знал.

Меня понизили в ранге до четвёртого разряда, обрядили в чёрно-белую полосатую робу, присоединили к группе узников, находящихся под особо строгим надзором, и отправили работать по контракту в тюремную слесарную мастерскую.

Лишение свободы, изоляция, жесточайшая дисциплина совсем лишили меня присутствия духа. До меня не доходили никакие вести. Никто не приходил ко мне — не разрешено. Ни газет, ни книг — не разрешено.

Тогда я симулировал болезнь — лишь бы дать о себе знать Портеру.

Тюремный коновал измерил мне температуру. Билл вышел из аптекарской. Разговаривать со мной ему не разрешалось. Но сам его внешний вид говорил о многом. На лице его отражались горечь, печаль и заботы. Он кивнул мне и отвернулся. Я понял, что он пытался сделать для меня что-то, но ему не удалось. Не в его силах было помочь мне.

Я вернулся в слесарку. Тяжелее работы в тюрьме не было. Подрядчики с воли платили государству что-то около 30 центов в день за наём людей. Если ты не выполнил дневную норму, тебя сажали в карцер. Дважды за три дня Маленького Джима, негра, «напоили водой».

Делалось это так. Через шланг с узким носком — всего четверть дюйма в диаметре[25] — струя воды под давлением в шестьдесят фунтов[26] направлялась прямо на заключённого. Сила удара была колоссальной. Голову несчастного накрепко привязывали, а струя воды, твёрдая, как сталь, била ему в лицо — в глаза, в ноздри… Давление заставляло его открыть рот. Мощный поток устремлялся через глотку в желудок и буквально разрывал его на части. Никто не мог выдержать такую «поилку» дважды и остаться в живых.

Тем утром Маленький Джим прошёл мимо моего верстака.

— Мистер Эл, они снова дали бедному Маленькому Джиму воды, — прошептал он, сделал шаг, свалился на пол и алый фонтан ударил из его рта. Ещё до того, как его доставили в больницу, Маленький Джим умер.

После этого утра я стал конченым человеком. Все надежды и упования испарились. Но Билл Портер спас меня.

Он послал мне сообщение по «тюремному телеграфу»: оно шло от одного узника к другому и наконец мне украдкой прошептали в ухо:

— Не падайте духом. Я хлопочу за вас. Приходит новая метла.

Глава XVI

«Новая метла» — значит, в тюрьме будет новый начальник, и, как следствие, вся администрация обновится. В подобное время, в ожидании перемен, тюрьму всегда трясёт, как в лихорадке.

Я работал в слесарке. К моему станку подрулил надзиратель и жестом поманил меня за собой. Есть что-то невыразимо зловещее в приглушённых голосах и тихой, неслышной походке обитателей тюрьмы. Не промолвив ни слова, даже не зная, куда меня зовут, я отправился за надзирателем.

Подходя к вещевому складу, я понял, что уже не являюсь заключённым четвёртого разряда. Надзиратель спросил:

— Ты как, сможешь сыграть на тубе в воскресенье? Тебя переводят обратно в оркестр.

Музыканты в тюрьме — редкость. А я был одной из главных нот в оркестре до того, как меня швырнули в одиночку.

В воскресенье состоится официальное вступление в должность нового начальника, соберётся человек семьсот гостей. Начальник произнесёт речь для тысячи семисот заключённых. Мы, музыканты, будем развлекать гостей.

Проходя через кабинет капеллана по дороге в библиотеку, где собирался оркестр перед выходом на подиум, я увидел Билла Портера — как всегда, исполненный достоинства, он стоял у двери. Однако выглядел он чем-то озабоченным, даже, можно сказать, подавленным. Он поздоровался со мной.