Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус

Идя за лакеем, Самсонов расслышал за собою чьи-то семенящие шаги, следовавшие за ним в стеклянную галлерею.

Едва он тут присел за один из свободных столиков, как за соседним столиком расположился маленький толстенький человечек, наряженный индейским брамином, и потребовал себе бутылку шампанского.

"А что ж, не угоститься ли мне тоже всласть, пока еще не посадили на хлеб и на воду?" сказал себе Самсонов и приказал подать себе чего-нибудь посытнее. Минуту спустя столик его был уставлен всевозможною «сытною» снедью: был тут и страсбургский пирог, и балык, и ростбиф…

— В буфете y нас, простите, сударь, одна холодная закуска, — извинился прислужник: — горячая будет к ужину. А из вин что прикажете: легкого какого, али старого бургонского?

— Нет ли y вас простого квасу? — Спросил с полным ртом Самсонов, уписывая страсбургский пирог за обе щеки.

— Простого ква-су? — протянул слуга и отрицательно покрутил головой. — Нет-с, простых русских питий y нас не полагается. Из дамских прохладительных есть оршад, лимонад: оршад первый сорт — из миндаля и апельсинов на «гуляфной» воде, а лимонад — на лучшем «ренском».

— Так дай мне хоть лимонаду, что ли.

— И что вам за охота, г-н рыцарь, пить всякую дрянь, коли есть нектар, питье богов? — зоговорил тут брамин и, поднявшись из-за стола с длинногорлой бутылкой в руке, подошел к Самсонову. — Человек! еще один покал.

Характерное картавое произношение с придыханием уже само по себе выдавало в нем семита; а когда он в добавок, задыхаясь, должно быть, под маской, отвязал ее и обнаружил таким образом одутловатое лицо с хищнически-загнутым носом и выпуклыми, воспаленными глазами, — Самсонов тотчас узнал в нем придворного банкира и бироновского советчика, в конторе которого получал уже как-то деньги для своего господина.

— Вы слишком любезны, г-н Липпман… — пробормотал он, не решаясь прямо отказаться. А тот безцеремонно подсел уже к нему и, наливая ему полный «покал», продолжал с тою же развязностью:

— И вам бы, г-н рыцарь, снять свой шлем; разве вам не жарко?

При этом глаза его зорко вглядывались в глазные отверстие шлема рыцаря и в нижнюю часть его лица, видимую из-под слегка приподнятого для еды забрала.

"Гляди, гляди, — меня-то не узнаешь!" думал про себя Самсонов, а на вопрос отвечал, что "нет, не жарко".

— А чокнуться все же можно и осушить покал.

Делать нечего, — пришлось чокнуться и осушить. Игристый напиток Шампаньи разлился y юноши огнем по жилам, ударил ему с непривычки в голову. Он не то, чтобы опьянел, а исполнился беззаветной отваги.

"Погибать, так погибать! По крайней мере натешусь еще над этим мерзавцем".

Он сам уже налил себе второй бокал и с задорной усмешкой спросил банкира, правда-ль, что тот прибыл в Питер лет двадцать назад с грошом в кармане.

— Побольше: с полтиной, — отвечал Липпман, ни чуть как будто не обидясь, а напротив, самодовольно улыбаясь. — Во всяком гешефте, г-н рыцарь, только начало трудно. В первый год из полтины y меня стало пятьдесят рублей, во второй — триста, а в третий — десять тысяч.

— Из трех сот рублей в один год десять тысяч! Это каким же чудом?

— Не чудом, а казенной поставкой. Подрядился я поставить для армии десять тысяч епанчей…

— Десять тысяч епанчей на триста рублей? Значит, одну епанчу за три копейки? Кто вам это поверит!

— Хе-хе-хе-хе! Триста рублей моих пошли только на первую смазку, чтобы получить поставку. (Он наглядно показал пальцами, как смазывают.) Другие брались поставить кто по восемь рублей, кто по семь, а я по шесть рублей за штуку. Ну, поставка и осталась за мною.

— Да по сколько же вам самим обошлась каждая штука?

— По сколько? (Он лукаво подмигнул одним глазом.) По шесть с полтиной.

— Так, стало-быть, в прямой себе убыток?

— Мне епанчи, что поставил, по полтине убытку.

— А то еще за какие ж?

— За те, что не поставил.

— Простите, г-н Липпман, но я вас не понимаю.

— Не понимаете? Ха! А дело, кажется, ясное: по квитанции я сдал будто бы все десять тысяч штук, а взаправду приняли от меня шесть тысяч.

— Так что за непоставленные четыре тысячи вы положили себе в карман ни за что, ни про что, двадцать четыре тысячи рублей?

— "Ни за что, ни про что" — пхе! За труды-с. Да и то не двадцать четыре, а только половину — двенадцать тысяч.

— А остальные двенадцать тысяч пошли в чужие, что ли, карманы?

— А то как же? Известно, за коммиссию, поделились совсем по-братски. Никому не обидно.

— Окроме казны-матушки да бедных солдатиков.

— Казна-матушка не плачет, а солдаты тоже не остались без епанчей.

— Да ведь на четырех тысяч человек их не хватило?

— Новых епанчей не хватило, но старых — сколько угодно. Хе-хе-хе-хе!

И, чрезвычайно довольный эффектом, произведенным на наивного собеседника ловкой аферой, Липпман наполнил оба бокала в третий раз.

— За казну-матушку!

— Не лучше ли за ее грабителей?

Это было уже не в бровь, а в глаз. Банкир не выдержал, быстро встал со стула и прошипел:

— Это вам, сударь мой, так не сойдет!

"Наконец-то отвязался!" — сказал сам себе Самсонов и принялся опять за еду.

Но наесться всласть ему все-таки не пришлось. От входных дверей раздался знакомый ему голос:

— Ба, ба, ба! он и в самом деле тут. А я за него отдувайся!

Перед ним очутился бедуин, в сообществе двух других маскированных. Рыцарь наш едва успел отереть себе салфеткой рот и опустить забрало.

— Чего же ты, Петя, притворялся инвалидом? — продолжал Александр Шувалов. — А Юлиана Менгден мне проходу не дает: "Каин! где брат твой Авель?" — "Дома, говорю, — прикован, как Прометей, к скале-дивану". — "Неправда, говорит, — я сама с ним говорила. Отыщите мне его". А ты, глядь, и вправду тут. Ступай-ка, ступай, пока не совсем еще впал в немилость.

Разуверять теперь в своей личности не приходилось. Промычав что-то себе под нос вместо ответа, Самсонов бросил на стол салфетку и, слегка прихрамывая, точно нога y него еще не совсем в порядке, не спеша двинулся вон из галлереи.

VI. Маски снимаются

В танцовальном зале только-что кончилась опять пауза, и с хор полились заунывно-тягучие звуки «русской», без которой в те времена не обходился ни один бал. Простонародный танец давно уже, однако, не находил в высшем обществе прежнего сочувствие; пары собирались вяло; никому как-будто не хотелось начинать.

Тут в дверях появились рука об руку молодой боярин с