Алхимики - Рудольф Баумбах

— Очень хорошо, Фриц, — хрипло сказал аптекарь, — ваше счастье! Правда, это не тинктура, и большой выгоды ждать нельзя: киноварь стоит дорого, а золота выходит мало. Но все-таки вам удалось добыть чистое золото!

После долгой паузы он сказал неуверенным голосом:

— Фриц, ведь я вам друг…

— Совершенно верно, господин Томазиус! Бог знает, что вышло бы из меня, если бы вы не приняли во мне горячего участия!

— Я вовсе не это имел в виду, Фриц. Видите ли, я богат, богаче, чем вы думаете… Мне хочется вас осчастливить. Фриц, заклинаю вас, — продайте мне вашу тайну! Мне уже пятьдесят пять лет. Всю жизнь я мечтал открыть эту великую тайну. И теперь вот — как снег на голову — такой случай, такой счастливый случай! Продайте мне вашу тайну, уступите мне славу и честь открытия. Я дам вам много денег, — вам хватит на всю жизнь.

— Господин Томазиус, — сказал Фриц срывающимся голосом, — я продам вам свою тайну!

— Вы — золотой человек!

— Я уступлю вам и честь и славу, если вы…

— Что, что? Да, скорее же, наконец! Чего ты хочешь от меня — о, сын мой?

— Выдайте за меня Эльзу! — тихо сказал Фриц и опустил глаза.

— Ай, ай, — простонал аптекарь, — об этом я не думал. Бедный мальчик! Выбрось это из головы: все равно ничего не выйдет! Конечно, Эльза должна была прийтись тебе по вкусу, — она ведь самая красивая девушка в городе, во всей нашей стране! Но, милый мой мальчик, лучше выбей эту дурь из головы! Послушай, Фриц! Я тебя озолочу, отдам тебе аптеку, — ведь это предприятие очень, очень выгодное. Я сосватаю тебе какую хочешь девицу — и богатую, и красивую, например, бургомистерскую Кэтхен, — ее непременно отдадут за тебя! Кстати, бургомистр — мой свояк. Но Эльзу не отдам!

— Почему же вы отказываете мне в руке вашей дочери? — спросил Фриц упавшим голосом. — Чем я плох?

— Я бы с удовольствием сделал тебя своим зятем, ответил Томазиус, — но, видишь ли, Эльза — мое единственное дитя, она для меня дороже жизни, я не могу ее принудить выйти за тебя замуж! Магистр, магистр Ксиландер покорил ее сердце своей ученостью и тонким обхождением, и ни о ком другом она и слышать не хочет! Поэтому, как только Эльза подрастет, она выйдет за него замуж. Откровенно говоря, ты был бы мне даже приятнее в качестве зятя: стихов ты не пишешь, ты фармацевт, и аптека осталась бы в нашей семье. Однако, из этого ничего не выйдет. Забудь об Эльзе!

Фриц Гедерих страшно побледнел. Значит, она только играла с ним! Какой же он был глупец! Ну, а теперь все, все кончено! Он закрыл лицо руками.

— Бедный юноша, — пробормотал аптекарь. — Слушай, Фриц, твои сердечные раны скоро заживут, я знаю это. Будь же мужчиной, Фриц! Зятем моим тебе не быть, но ты мне и без этого дорог. Пойди теперь, отдохни! Приготовлением тинктуры займусь сегодня я сам: мы не должны пренебрегать этой работой, несмотря на твое открытие! Ну, а завтра, когда ты успокоишься, мы приступим к опыту над большим количеством киновари, и заодно поговорим о нашем деле.

Он крепко пожал руку бакалавру, и тот вышел из лаборатории. Фриц чувствовал себя совсем подавленным.

* * *

Хозяин «Золотого Гуся» высоко задрал свой багровый нос: он был очень доволен приездом князя.

На время торжеств работа в городе прекратилась, и харчевня была полным-полна. Зимой в ней всегда было очень тепло, а летом прохладно. Маленькие оконца пропускали так мало света, что уже в четыре часа пополудни можно было пировать при зажженных свечах; а вино тогда, как известно, вкуснее, чем при дневном свете. Что касается самого вина, то оно было здесь очень хорошее; правда, хозяин разбавлял его водицей, однако, не больше, чем все прочие благочестивые трактирщики.

За лучшим столом восседали старшие цеховые мастера. Здесь говорил больше других толстенный мясник. В молодости ему довелось постранствовать по белу свету. Одно время он даже состоял на службе у самого всесильного герцога Фридландского, и при каждом удобном случае начинал рассказывать про этого великого человека. Сегодня он заявил, что заметил сходство между князем и герцогом, и стал говорить об этой блестящей поре своей жизни. Но никто его не слушал: сегодня разговоры шли только о въезде нового государя.

Трактирщик сновал, как угорелый. Дела — хоть отбавляй! То он спускался в погреб, то разносил кружки или, почтительно склонив голову, стоял за стулом какого-нибудь важного гостя и докладывал ему о достоинствах вина. Затем стремглав бежал на кухню и тотчас же возвращался оттуда, чтобы отметить число выпитых кружек. При этом он всегда был в самом веселом расположении духа, умел с каждым перемолвиться словечком, обо всех заботился, но и себя не забывал, — то и дело прочищал горло пивцом.

У трактирщика была и другая причина радоваться приезду князя, который снял весь второй этаж его дома, вместе с кухней. Княжеские слуги внесли туда какие-то тяжелые ящики и осторожно поставили их в снятых комнатах. Затем явилось двое неизвестных, — трактирщик решил, что, судя по носам, они — чужеземцы. Один из них, высокий и с длинной бородой, имел вид начальника, другой был, по-видимому, его подчиненным. Бородач заказал дорогой обед на две персоны. Подав кушанья и вина, трактирщик встал в сторонке и начал рассматривать своих почетных гостей, но бородатый барин самым бесцеремонным образом вытолкал его и запер дверь.

Итак, трактирщику было известно только то, что оба чужеземца принадлежат к свите князя. Об их отношениях к князю он ничего не знал, да и не тужил об этом. «Рано или поздно узнаю, кто они такие», — думал он про себя.

Откушав, чужеземцы начали распаковывать ящики, из которых извлекли множество приборов — какие-то бутылки, тигли, колбы, ступки; для чего они предназначались, угадать было нелегко. Все эти приборы были расставлены в кухне и в самой большой комнате. Теперь квартира походила на тайную лабораторию господина Томазиуса, но были здесь и другие примечательные вещи, например, карта звездного неба, подзорная труба и два скелета.

Когда все было поставлено на место, неизвестный с длинной бородой окинул взглядом новую лабораторию и затем вместе со своим спутником вышел в соседнюю комнату, — где находился разный домашний скарб.

— Не унывай, — сказал он, — все — к лучшему.

— Ах, учитель, — возразил другой, — я все чего-то боюсь; вам не следовало бы приезжать