Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

– Очень взрослая, – вздохнула мама. Жене показалось, что она взглянула на него с интересом. – А вам-то, Александр Леонидович, сколько все-таки лет?

– Неважно, – он небрежно взмахнул рукой, точь-в-точь как папа иногда. – Мне уже много исполнилось в этом году.

– Хотите сказать, любви все возрасты покорны? – усмехнулась Женя, слегка уязвленная тем, что смотрится «всего лет на пять младше» мамы.

– Мне тридцать шесть! – спохватился Александр Леонидович и скромно добавил: – Просто я хорошо сохранился. В Лас-Пальмасе лучший в мире климат.

– Я где-то недавно вас видела, – задумалась мама. – Где я могла вас видеть?

– Наверное, на концерте, – предположила Женя. – По программе «Культура» часто показывают зарубежные концерты.

– Да-да, телевизионщики из России снимали мое выступление на Международном фестивале классической музыки в театре Перес-Гальдос, – пришел на помощь скрипач.

– Вы неплохо играете, – улыбнулась мама, и Женя заподозрила, что она о чем-то догадалась.

– Правда? – он просиял, польщенный.

– Неплохо, – подтвердила Женя с досадой. – Я не ожидала от вас такой прыти.

– Спасибо, – музыкант тотчас упреждающе выставил вперед ладони: – Только, умоляю вас, без поклонения! Из-за фанатов у меня образовалась идиосинкразия ко всем видам обожания. Терпеть не могу, если женщины преподносят мне цветы с записочками и открытками.

– Откуда вы знаете, что я люблю розы? – мама любовалась роскошными, традиционно красными цветами.

– Анна Андреевна, как я мог забыть? Я же дарил их вам…

– Когда-то мне дарил розы один человек, – горько сказала мама. – Но вот он-то забыл об этом. Цветы я теперь получаю 1 сентября от учеников. Дачные астры, ромашки, ноготки. Не розы.

– Аня, я понял, – зловеще произнес папа. – Это преступник! В наше отсутствие он явится сюда с отмычкой. Он уже высмотрел, что можно слямзить.

Гость, посвистывая, оглядел гостиную:

– Да тут у вас особо и тащить нечего. Не волнуйтесь, господин Шелкофантиков, Анна Андреевна все вам оставит, когда уйдет от вас.

– Что ты молчишь, Аня?! – рявкнул папа. – Он издевается над моей фамилией, задевает твою честь, а ты ведешь себя как последняя идиотка!

Мама холодно заметила:

– На мою честь со стороны никто пока не покушался. Это ты обозвал меня.

– Ты в своем уме или сбрендила?! – взвился папин тенор.

Басок гостя в ответ тоже максимально повысился и сорвался в фальцет:

– Прошу не оскорблять в моем присутствии Анну Андреевну!

– Кончай цирк, ты, музыкант хренов! – закричал папа обыкновенным измученным голосом.

– Не Хренов, а Даргомыжский, – дрогнул бровью Александр Леонидович.

– Убирайся вон из моего дома! Вон! Вон!

И тут зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал в трубку папа, и розовые пятна на его лице вновь побагровели. – Да, обязательно, но немного задержусь. Семейные обстоятельства… Нет-нет, не дольше. Максимум полчаса. Благодарю.

Метко швырнув трубку на аппарат, он откинулся на спинку дивана и скрестил на груди руки.

– Скажи! Аня! что! у тебя! было! с этим! молодчиком?! – отрывистые слова шипели и щелкали в воздухе с нагаечно-чайниковым присвистом. – Проходимец прямым текстом шпарит, что ты жила с ним до меня и намекает, что собираешься уйти к нему с нашей дочерью. Или… не нашей?! Может, это я рехнулся? Может, я не Евгений Павлович Шелковников, ведущий артист Театра оперы и балета? Кто я тогда? Кто я?! Не стой истуканом, Аня, я спрашиваю, что у тебя было с этим прощелыгой Дрыгомужским?

– Вы обещали не задерживаться, – напомнил гость. – Вам еще на автобусе ехать.

Папа не зря свистел, потому что закипел с новой силой:

– Подлец, негодяй, мазурик!

– Не шумите ради бога, – поморщился скрипач. – Мои музыкальные уши не выносят пошлой брани. Идите, пожалуйста, на вашу репетицию и не беспокойтесь – я вас дождусь.

Рост гостя превосходил классические рамки, а папа оставался в них, даже привстав на цыпочки. Поэтому он вскочил на диван, потряс над головой здоровым кулаком и загремел оглушительно и трубно:

– Аня, кто этот самозванец?!!!

«Борис Годунов!» – ахнула про себя Женя. Папа спутал все голоса, партии и страны. Музыкант заткнул уши пальцами и, нагнувшись к ней, прокричал:

– Вас, родственница, я тоже попросил бы удалиться! У вас же есть своя комната? Нам с Анной Андреевной необходимо побеседовать тет-а-тет!

– Я дочь, а не родственница, – сурово скорректировала Женя. – Вы все забываете и забываетесь, сеньор Даргомыжский! Я не уйду.

Папа снова упал на диван и благодарно моргнул Жене. Ей стало неловко: она все-таки во многом оставалась на стороне чужака.

– Я тоже не уйду, – вызывающе известил папа.

– Они не уйдут, – словно переводчик, перенаправила мама гостю. – Придется беседовать при них.

– Хорошо, – он грозно, не мигая, уставился на папу. – Я жил далеко, но не переставал справляться у приятелей о здешних новостях. Месяц назад один человек из театра поведал мне в письме, что господин Шелкопруд… Шелковников, этот себялюбец, тиран, деспот, превратил свою умницу, красавицу жену в бытовой автомат. Я, порядочный человек, преданный друг Анны Андреевны, не мог оставить ее в сетях обмана и предательства… Приятель рассказал мне всё!

– Карпов? – взволновался вдруг папа, на глазах обливаясь алой краской и потом. – Василий Всеволодович?

Папин лихорадочный взгляд перебегал с музыканта на маму и обратно.

– Какая разница, – отмахнулся тот, как от мухи. – Идите же к своим обожательницам… ненаглядный Женечка.

– Что-о?! – папа перевернулся на живот и принялся биться головой о диванную подушку. Костяшки его пальцев, вцепившихся в подлокотник дивана, побелели.

Мама села на стул и положила букет на телефонную тумбочку. Приподняв взлохмаченную голову, папа мутно глянул на дверь и забубнил монотонно, будто читая по бумажке доклад:

– Мы мирно собирались обедать. Аня чистила морковь. Женя ей помогала. Я готовился к репетиции. И тут вламывается какой-то несусветный хлыщ, вываливает гадости, которых на самом деле не существует…

– Да ладно, – ухмыльнулся «хлыщ», – я уже разговаривал сегодня с вашей пассией.

Папа сжал лицо ладонями и замычал в подушку.

– Я знал, – глухо мычал он, – я знал, что в театре полно врагов! Но чтобы так… чтобы так… Боже, когда это кончится!

– Кончится, – кивнул Александр Леонидович без тени улыбки. – Когда вы вернетесь из театра домой и мы с вами побеседуем по душам.

Подскочив упруго, как мяч, папа заметался по гостиной и уронил еще одну гирлянду.

– Какая низкая, подлая ложь! Не верь, Аня! Это Карпов… Михайлов… Они из зависти распускают обо мне гнусные сплетни!