Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II - М. Дитерихс

Государь верил, что нравственно-религиозная идея государственного единения не умрет в русском народе. «Все это временное, все это пройдет и народ снова вернется к прежнему», - говорил Он в Тобольске окружавшим Его лицам. Это было как болезнь, которая для выздоровления требует временной перемены климата, временного простого перемещения больного из одного места в другое. Поэтому отречение Его от престола нисколько не знаменует, что Он убедился в необходимости для русского народа конституционного образа правления и перестал верить в святость и величие русской исторической идеи о власти. Он продолжал ее носить в себе до конца, до своей мученической кончины, причем и большинство охранников, окружавших Его в Екатеринбурге, продолжали видеть в Нем Царя и не могли себя переделать.

Вот те элементы «глубокого сознания» нравственной ответственности за судьбы Родины, которые обусловливали глубину и болезненность душевной драмы, переживавшейся Императором в дни 12-17 июля, в период, предшествовавший объявлению общей мобилизации. Но они еще не исчерпывали полностью всего того душевного состояния Царя в эти дни, которое Он сам определил словом «пытка».

Сознавая ужас возможной европейской войны и, главное, страшный риск, которому подвергалась судьба Родины, Царь считал, что Его долг как истинного носителя идеи русского Самодержавия, как Помазанника Божья и как человека использовать предварительно все средства в своем беспредельном служении на благо Богом вверенного Ему народа, для ограждения его будущей судьбы от исключительного искушения и безусловной опасности, которые несла для него европейская война. Во исполнение своего долга до конца Он, презиравший Вильгельма, приглашал его быть арбитром в споре между Россией и Австро-Венгрией по Сербскому вопросу и убеждал оказать влияние на Австрию, дабы удержать ее от непоправимого шага. Но в отношениях своих министров и высших военных сановников к принимавшимся Им мерам мирного порядка Государь не чувствовал той глубины сознания опасности для России надвигавшейся бури, которым было проникнуто Его мировоззрение, и те настойчивость и нетерпение, с которыми добивались вырвать от него необходимый указ, ясно указывали Ему на Его одиночество и непонимание Его ближайшими сотрудниками тех действительных побуждений нравственной ответственности за судьбы Родины, которые руководили Им в эти тяжелые дни. Такое непонимание Царя приближенными в важных случаях государственной жизни России происходило уже неоднократно. Вернее, это было не непонимание, а неточное усвоение глубины побуждающих причин, глубоких исходных начал мысли, мнения или действий Императора, явившееся вследствие того явления, что с первого дня царствования Императора Николая Александровича в обществе составилось о Нем мнение, в большинстве случаев совершенно не согласовавшееся с Его действительным обликом, не только как Самодержца-Правителя, но даже просто как человека, семьянина. Поэтому каждый из докладчиков приближался к Царю с заранее закрытой в себе способностью проникнуть в глубину исходных положений мысли Государя и улавливал лишь ту более внешнюю часть побуждающих причин, существование которой допускалось им в натуре Царя по искаженному и предвзятому представлению о Нем. Для Царя же это расхождение с приближенными выявлялось не по форме, а по духу и тем болезненнее отражалось оно на душевном Его состоянии. В дни же, предшествовавшие войне, кроме того все внутреннее политическое состояние России находилось в таком бурном положении, что возбуждало в душе Царя мучительный вопрос: сможет ли Россия проявить исключительную твердость, стойкость и внутреннюю спайку, дабы выдержать надвигающуюся ужасную внешнюю угрозу, и не только выдержать, но и победить во что бы то ни стало, какой бы то ни было ценой жертв и лишений. И на этот-то важнейший вопрос недостаточно глубокое сознание приближенными грядущих испытаний и искушений менее всего давало Ему удовлетворительный ответ, почему чувство своего одиночества в нравственной ответственности за судьбы Родины превратилось в эти дни в мучительную пытку.

«Вы не поверите, как я счастлив выйти из этой ужасной неизвестности», - сказал Он Жильяру, когда после объявления войны на обращение к представителям Государственной думы Он получил ответ ее представителя: «Дерзайте, Государь, русский народ с Вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство родины не будет ограждено». Сразу прекратившиеся беспорядки и забастовки, волна широкого патриотического подъема, непритворно охватившая массы населения, верноподданнические встречи и манифестации в честь Царя всюду, где Он ни появлялся, стройность прошедшей мобилизации и порядок, водворившийся в работе тыла и железных дорог, дали основания Царю ухватиться за желанную веру, что народ инстинктом понял Его, проникся Его сознанием серьезности предстоящей грозы, и что Государственная дума является действительной представительницей народа, в которой Он найдет опору в то неизбежное время, когда остынет первый пламенный порыв массы, когда появятся первые испытания ужасной борьбы и когда потребуется несравненно больше сознательного патриотизма для сохранения нужного государственого единения в целях преодоления грозных препятствий и поддержания в массах силы убеждения, что только победа может спасти страну от политической смерти.

Но уже в 1915 году, через десять месяцев после начала войны, Государю пришлось убедиться, что и Государственная дума Его не понимает, как не понимали Его и министры, и в глубине своего сознания не располагает той прозорливостью последствий ужасной борьбы, которой мучился и страдал за Россию ее Верховный Вождь.

Когда, после первых месяцев блестящих удач на Галицийском фронте и упорнейшей, кровавой борьбы с главнейшим противником в Привислинском крае, выяснилось, с одной стороны, очевидность затяжного хода войны, и с другой - необеспеченность по вине агентов правительственной власти и деятелей общественных организаций армий различного рода предметами боевой потребности, что в совокупности сильно повлияло на падение активного духа особенно внутри страны, Государю, опираясь на заверения Думы в 1914 году, представилось настоятельно необходимым для вызова новой патриотической вспышки общего единения во имя победы слиться снова с народом через его представителей в Думе.

«Да не будет в России на все время военных действий никаких партий, кроме одной партии - войны до конца ; никаких программ, кроме одной - победить. От вас история ждет ответного голоса земли русской», - передал в своих словах Горемыкин собранной Государственной думе призыв Государя.

«Государь Император ожидает от всех верных сынов России, без различия взглядов и положений, сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии», - повторил за первым тот же призыв генерал Поливанов.

В ответ Государь услышал громкие слова: «У нас есть выход вместо слов доказать нашу любовь и нашу благодарность не словами, а делом» - ценность коих, как сознательных по текущему моменту, совершенно аннулировались для Государя последовавшими за ними комментариями.

Националист граф В. Бобринский пояснил их: «…Если правительство докажет, что оно действительно обновленное правительство, достойное России, то оно найдет полную с нашей стороны поддержку и полное радостное сотрудничество».

Октябрист Н. В. Савич заявил: «"Но прежде чем приступить к созидательной работе, надо проанализировать все причины, вызвавшие неблагоприятные условия… Одно из зол нашей государственности состоит в том, что в то время, как мелкие проступки мелких чиновников караются по всей строгости законов, служебные упущения и служебные преступления высокопоставленных лиц остаются безнаказанными».

Прогрессист Ефремов объявил: «Фракция прогрессистов считает, что критическое положение, в которое старая система управления поставила Россию, повелительно требует изменения самого духа государственного управления и призыва к власти министерства национальной обороны, составленного из людей страны, независимо от их партийности принадлежности, ответственного перед народным представительством».

Кадет Милюков потребовал возвращения из ссылки пяти большевистских руководителей (в числе их был и Лейба Бронштейн) и заявил, что «нужна политика власти, не связывающая живых сил народного почина… которые сразу исправят те функциональные расстройства народной жизни, которые теперь вызваны не столько войною, сколько неумолимым вмешательством власти».

Прогрессист-крестьянин Евсеев потребовал закона о пенсиях, о трезвости «на вечные времена», о земельном наделе, о волостном земстве, о подоходном налоге, о наказании виновных, не оправдавших доверия Государя, и о взятии в армию чинов полиции.