Правдивые истории еврейского местечка Черняхов - Идл Айзман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лето. Утро. Мне семь лет. Или десять, или двенадцать… Я просыпаюсь рано от запаха жареной картошки и свежевымытого пола. Комната залита светом, поют птицы и в окна заглядывают ветки вишен с красными, спелыми ягодами. Тётя Рива только что вымыла полы и вытряхнула самодельные дорожки, связанные крючком из лоскутов ткани моей бабушкой Фаней. Бабушка жарит молодую картошечку с яйцом, ставит на стол тарелку со свежими огурчиками и помидорчиками. Я встаю, умываюсь над ведром под ручным умывальником, и мы втроём садимся завтракать. Картошка с корочкой, базарные яйца, вбитые в картошку, зелень, вымытые и аккуратно нарезанные овощи, серый свежий, ещё тёплый хлеб, намазанный маслом и посыпанный солью, чай в стаканах из тонкого стекла в подстаканниках. Как же я любила этот чай! После завтрака всё тщательно убиралось со стола, потому что на этом столе бабушки кроили: баба Фаня кроила платья для клиенток, а тётя Рива валенки и балетки. А потом каждая садилась к своей древней, как мир, швейной машинке «Зингер», а я устраивалась между ними на старом диванчике с журналами мод 1956 года. Эти журналы и по сей день у меня. Бабушек нет, машинок, валенок, стаканов в подстаканниках нет, ничего нет, а вот журналы и старые нитки – есть! Иногда, когда мне бывает особенно грустно, я, чтобы вернуться в детство, беру в руки эти журналы, закрываю глаза – и вот я, маленькая, сижу на диванчике и рассматриваю журналы мод под мерное жужжание двух швейных машинок.
Тётя Рива шила валенки вручную, поскольку машинок, которые брали бы два слоя толстенного войлока, не было. Балетки – совсем другое дело: машинка тёти Ривы была настроена на довольно тонкую свиную кожу для этих незатейливых сандалий. Она шила верх из двух частей, потом пробивала дырочки специальным старым дыроколом и вставляла тоненькие полосочки из искусственной кожи разных цветов для красоты. Полосочки она иногда доверяла вставлять мне. Потом она относила верхушки балеток в артель, и там уже их пришивали к подошве на специальном оборудовании.
С валенками всё было сложнее. Тётя Рива брала в руки довольно толстую иголку с большим ушком и продевала в неё такую же толстую и прочную нить. А потом стежок за стежком она сшивала две половинки. Мне кажется, ёлочкой, но я боюсь ошибиться. Потом она просовывала палку и своими хрупкими на вид руками, выворачивала валенки на лицо. Так что, какая это была тяжёлая работа, я знаю не понаслышке.
Вот и сейчас, читая дневники деда Изи, я прямо-таки почувствовала запах войлока и газовой лампы, и до того хорошо мне стало – не поверите! Возвращаться в детство – это всегда здорово…
Но давайте вернёмся в детство нашего Арончика, на кухню, где в поте лица, по ночам, трудились Бейла и Мендл, чтобы заработать пару лишних копеек для себя и своей семьи.
Почему они шили ночью? Потому что страшно боялись фининспектора. Этого фининспектора Арончик никогда в жизни не видел, но тоже очень его боялся, и было отчего.
Глава шестая
«Свадебный калач» и страшный фининспектор
Две комнаты в доме, как я уже писала, родители Арончика сдавали жильцам. Со временем жильцы съезжали, заезжали другие: кто-то строился, а кто-то вообще уезжал из местечка – о том история и дневники умалчивают. Но свято место, как известно, пусто не бывает. Правда, одну комнату было решено отдать бабушке Миндл и Арончику, а вторую на семейном совете всё же было решено сдавать.
В славном городе Черняхов жил был богач, имя которого мы не знаем, но знаем лишь, что у него был сын Мойше. Не повезло этому богачу, ибо денег у него было много, а вот ума единственному сыну богача Бог не дал. Так они и жили втроём: богач, его деньги и его немного мешиганэ сын. Уж не знаю, как удалось богачу найти для сына невесту, но он её таки нашёл! Сказать, что Хана была нормальной невестой, – это было бы сущей неправдой: невеста была под стать сыну, тоже немного безмозглой.
Представьте себе: идут по улице Мойше маленького роста с большой бородой, из-за которого почти не видно было его лица, и его жена Хана, которая, несмотря на отсутствие мозгов, была почти красавицей, хоть и на голову выше мужа. К тому же размер ноги у неё были сорок первого размера, в то время как Мойше носил обувь тридцать шестого размера. Несмотря на несметные богатства отца, Мойше всегда был один и тот же пиджак с большими дырами, потому что Хана никогда не держала в руках иголку – не умела и не хотела делать ничегошеньки.
Каким образом их поженили, знает разве что сам Бог, но, видимо, кто-то очень хорошо постарался объяснить этим двум недалёким молодым людям, что молодожёны должны делать ночью. А может, им вообще ничего не объясняли – природа сама взяла своё. Но как только наступала ночь, из комнаты, где поселились молодые, а они поселились в доме родителей Арончика, раздавались такие охи и стоны, что просыпался почти весь дом. Бейлу и Мендела это даже радовало: за криками новобрачных не было слышно того, что творилось на кухне! Малыши спали в дальней комнате и, набегавшись за день, не проснулись бы, даже если бы взорвалась бомба. А вот Арончик с бабушкой Миндл спали за стенкой от квартирантов, просыпались от этих криков и засыпали только тогда, когда засыпали молодые. Бабушка всё прекрасно понимала, а вот Арончику нужно было как-то объяснить, что там происходит. И тогда находчивая бабушка Миндл стала придумывать истории про страшного ФИНИНСПЕКТОРА, который пытает молодых людей, чтобы они рассказали, кто в этом доме шьёт валенки. Таким образом, она убивала двух зайцев: Арончик чётко знал, что какой бы фининспектор не пожаловал в их дом, о том, что родители шьют валенки, нужно было молчать намертво, как молчат замученные «герои» из соседней комнаты. И во-вторых, он почти не обращал внимания на их чудачество, поскольку героизм затмевал неприязнь и брезгливость. К тому же бабушка строго-настрого запретила Арончику спрашивать о пытках этих двоих, ссылаясь на то,
