Письма. Дневники. Архив - Михаил Сабаников

Сережа Сабашников (всадник справа). 1915 г.

Вот тронулись. Совсем темно. Автомобиль впереди. Останавливается на каждом повороте или перекрестке. Сережа верхом впереди арб. Волков сзади, тоже верхом. Так добираемся до шоссе около Сусников, и затем автомобиль, уже не останавливаясь больше, уносит меня, раненого и Милановского в Шестаково. Перед тем как отпустить нас вперед, Сережа достал взятый им кусок шоколада и, несомненно, довольный своим трудом и своими стараниями, поделился шоколадом с Милановским, Панариным и раненым, лежавшим в моторе.

Но меня уже ничто не удивляло – ни шоколад, ни гармония, ни сбор цветов, и я не хотел обмениваться мнениями и замечаниями с сидящим рядом со мной на «облучке», если так можно выразиться, применительно к автомобилю, Милановским. Эти безропотные страдальцы, которых мы везли, и наши милые санитары, ловкие и внимательные, с чувством подходившие к раненым и умевшие им действительно помочь, и среди них Сережа – вот чем полна была душа моя. Я радовался, что он цел и невредим, и радовался, что он такой, каким я его сегодня видел. Ты бы гордилась своим сыном.

В 4 часа ночи мы все ужинали у нас в комнате, сидя на наших кроватях, расставив блюда с холодными остатками ужина на поставленные «на попа» чемоданы, при свете огарка тобой купленного.

4-е июня

Утром получаю телеграмму от штаба 53 дивизии – прислать летучку немедленно в Погрантышки, что рядом с Сусниками, откуда летучка ушла по указанию штаба 2-го июня. Телеграфирую, что еду в Мацково лично распорядиться переводом летучки из Мацково в Погрантышки. Не понимаю, почему штаб не уведомит летучку сам, ибо находится рядом с ней. Если перевод вызван опасностью обстрела, то ведь здесь каждые полчаса ценны, а мне, чтобы добраться в летучку, нужно 10–12 верст по пескам сделать. Пока собирают автомобиль, приезжает фон Резон и передает что-то доктору. Доктор не разобрал в чем дело, а фон Резон уехал. Вот как дела делаются!

Сажусь с Бимбаевым на Комаровский автомобиль и нагоняю фон Резона в Вицгайло, куда перешел 2-го Пермский лазарет, оставивший Мацково. С первых же слов заметна какая-то натянутость. Пермяки обижены, что наша летучка заняла ими покинутое место. Сговариваемся разделить сферу влияний. Мое заявление, что нас уже просил штаб перевести летучку в Погрантышки, видимо успокаивает, но все же сговариваемся ехать вместе в штаб, чтобы установить сферы действия.

Пермяки поедут на лошадях, а мы мотором. Дорогой пресмешной случай. Мотор засел в лужу, из которой никак не удается его вывести. Чем больше стараний, тем глубже засасывается машина в эту странную лужу, будто по мерке мотора сделанную: края твердые, крутые, сухие, а сама лужа будто без дна. Пришлось лопатами расширять выезд, позвать добрых поселян на помощь и веревкой тянуть мотор вон из грязи. Когда Бимбаев, я и два крестьянина во всю силу напряглись, веревка лопнула, и мы все четверо полетели вверх тормашками, подняв столб пыли. Смеху было немало.

Но вот мы в штабе. Входят без доклада и без стука в дверь. На покойном кресле в пустой комнате перед картой, разложенной на единственном столе, покойно спит начальник дивизии – старичок, очень милый и расположенный к нам. «Согласно вашей телеграмме еду перевезти нашу летучку в Погрантышки». «Ну вот и отлично: мы вам туда поезд дадим!» «Ваше превосходительство – Погрантышки не находятся на ж.д.» «Ах, как это вам неудобно будет, но зато уж в Мацкове поезд будет к вашим услугам». «Ваше превосходительство, чтобы придти в Погрантышки, наша летучка должна уйти из Мацкова». «Да мы вас в таком случае не пустим. Все нас бросили на произвол судьбы, и не приди вы, наши раненые остались бы без перевязки. Теперь и вы нас хотите покинуть». «Ваше превосходительство, мы из штаба вашего телеграмму получили», – читаю депешу. Генерал в волнении встает, и слышу: будит в соседней комнате начальника штаба и дивизионного врача.

Всеобщее полное недоумение. Оказывается, думали, что мы можем выделять неопределенное количество летучек. Я готов был на формирование 3-й летучки, но при наличности Пермского лазарета, желающего перейти обратно в Мацково, я не вижу смысла это делать и предлагаю нашу летучку «А» перевести в Погрантышки, раз штаб это уже решил и там летучка нужна, а пермяков вернуть в Мацково. С трудом мирится генерал, не желая терять полюбившуюся ему летучку нашу из вида. Но вот приезжает фон Резон и кончаем на этом – мы в Погрантышках, а пермяки – в Мацкове!

Вечером в Мацково прибыли пермяки, а ночью летучка наша ушла в лесную сторожку на ночлег, чтобы утром перейти в Погрантышки.

5 VI

В Погрантышках нет ни одного подходящего под лазарет двора. В одной низкой темной халупе живут 5 семей, все беженцы, бросившие свои дома у самых позиций. Куча детей, старухи, какие-то увечные старцы. Чтобы занять эту единственную по расположению к шоссе подходящую халупу, надо выселить всех приютившихся в ней. Нет ничего проще. Сказать старшему, или сказать тому, кто подвернется, что дом нужен, и все обитатели, хозяин и гости, оставят дом беспрекословно. Никто даже не спросит, куда ему деться. Это его забота, и офицеры не виноваты, если халупа им нужна. Для верности надо только бумажку на дверь наклеить с означением, что она занята Бурятским отрядом. Но это только для того, чтобы какая-нибудь часть войсковая или другой отряд не вздумал занять облюбованное нами помещение.

Сначала мне трудно было проделывать эту операцию. Как я просил В. Н. Полетаеву не занимать для своей летучки лишнюю комнату, без которой, по-моему, можно было обойтись и которой хозяйка, по-видимому, особенно дорожила. Но теперь я проделываю эту операцию спокойно и деловито, стараясь лишь ограничиться самым необходимым и стараясь не создавать для жителей безвыходного положения. Вот эту халупу в Погрантышках мы с Боссом не решились занять, и после долгих поисков мы вернулись всё же опять к Сусникам, но остановившись теперь на крайнем дворе, самом близком к Погрантышкам и самом удаленном от окопов. Конечно, при желании он может быть срыт с земли в несколько минут снарядами германскими, но наша задача была найти укромный уголок, не удаляясь слишком от линии. Избранный нами двор за холмом, укрыт и незаметен неприятелю, да и поблизости, кажется, нет интересных для него целей.

Не хотелось ни Боссу, ни всей летучке перебираться на новое место. Случайно на одну ночь занятый домик лесничего представлял заманчивый уголок. Кругом лес, со всеми лесными прелестями, благоухание цветов, пение птиц, прохлада, дичь, приятные прогулки… В доме так всё уютно, удобно. Лесничий был немец. Рояль в гостиной. Комфортабельная мебель. На стене вышитые хозяйкой по-немецки надписи – смесь благочестия и домовитости. Правда, когда немцы достигнут конца своего развития – высшего своего предела, у них явится немецкий свой Конфуций, который, подобно китайскому, переложит в религиозные постановления правила, как подметать пол, мыть руки и почитать родителей. Но они еще не достигли своего зенита, немцы, а пока что немец-управляющий выслан, дом пуст, цветы без хозяина, рояль без музыканта, и поучения на стенах вызывают лишь усмешки случайно заезжающих сюда при разведках офицеров.