Золотой песок - Полина Дашкова

Другая дама, представитель комиссии по делам несовершеннолетних при исполкоме, была сдержанней. Она думала о том, что сегодня в исполкомовский буфет завезли несколько ящиков отличных французских кур, а она сидит здесь и не успеет до закрытия буфета. В магазине такие куры дороже ровно в два раза.

Трое врачей тоже думали о чем-то своем и украдкой поглядывали на часы.

– В конце концов, у нас существуют законы, – вещала Галина Борисовна, – неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего, статья сто пятьдесят шестая…

– Да ладно вам, – не выдержал психиатр, – если уж кого и следовало бы лишить родительских прав, то скорее мать, Егорову Оксану Владимировну. Ребенок оказался у нищих после того, как она увезла его из дома. Старший ребенок вообще пропал.

– Мы не можем обсуждать вопрос о лишении Егоровой Оксаны Владимировны родительских прав, поскольку таковая, то есть Егорова, не имеется в наличии, – подавив зевок, заметила исполкомовская дама.

Психиатр и невропатолог стали хором покашливать и покраснели, сдерживая нервный смех. Третий врач, педиатр-терапевт, пожилая женщина с красными от недосыпа глазами, встрепенулась и произнесла:

– Товарищи, давайте закругляться. Ребенок у нас на инвалидность идет, и лучше ему все-таки с отцом…

– Тем более есть вот тут официальное письмо, руководство Аэрофлота ходатайствует за летчика первого класса Егорова Ивана Павловича, характеризует его с положительной стороны. Вы, Галина Борисовна, эту бумагу нам забыли зачитать.

– Правильно, – невозмутимо кивнула Ряхова, – я не зачитала этот документ потому, что в Аэрофлоте сидят не педагоги и не врачи. Может, гражданин Егоров и хороший летчик. Не знаю. Но отец он никудышный, и воспитание больного ребенка доверить ему нельзя.

– А кому, кроме него, этот ребенок нужен?! – повысила голос педиатр-терапевт. – Вам? Мне? У меня своих двое. Или, может, государству? Знаете, господа-товарищи, я хочу сказать, мы здесь воду в ступе толчем. Пусть Галина Борисовна остается при своем мнении. Пусть. Лично я считаю, что нет никаких оснований лишать Егорова родительских прав. Давайте голосовать. Поздно уже.

Все, кроме Ряховой, проголосовали за то, чтобы оставить Федю с отцом. Иван Павлович попросил, чтобы для него сделали копии всех документов, собранных старательной Ряховой.

Галина Борисовна еще долго не унималась. Когда все загремели стульями, поднимаясь, она продолжала кричать, что это дело так не оставит, пойдет по инстанциям. Но никто ее уже не слушал.

Егоров взял отпуск за свой счет и почти месяц провел с Федей в больнице. Официально посещение реанимационного отделения было запрещено. Родителей пускали в палаты только в качестве уборщиц и сиделок. Хочешь быть со своим чадом – изволь мыть полы и кафельные стены до зеркального блеска, таскать горшки и судна, в общем, выполнять самую черную работу, ухаживать не только за своим, но за всеми детьми, к которым родители не приходят, да еще не забывай приносить подарки персоналу, особенно сестре-хозяйке, от второй зависит, пустят тебя завтра к твоему ребенку или скажут «не положено».

Поздними вечерами, возвращаясь домой, он часто доезжал свою станцию, засыпал в вагоне метро. Но это было даже к лучшему. Усталость притупляла страх. Прошла неделя, а врачи все еще не гарантировали ему, что Федя будет жить. О возвращении здоровья, физического и психического, речи вообще не шло.

Его постоянно мучила мысль, что надо предпринять какие-то шаги по поиску Оксаны и Славика. На официальную помощь надежды не было. Но разорваться он не мог. Просыпаясь утром, он мчался к Феде в больницу. Ему казалось, если он сегодня не приедет, оставит ребенка там одного, произойдет самое страшное. И он откладывал поиски на потом.

У него сложился более или менее определенный план. Как только врачи скажут, что опасности для жизни нет, он перестанет приходить в больницу каждый день, попросит соседку Марию Даниловну поездить вместе в метро по той линии, на которой она увидела Федю с нищими. Возможно, кого-то из этих нищих она сумеет узнать, вспомнить. А дальше можно попытаться выяснить, как к ним попал ребенок, где они его подобрали.

Однажды, сидя в глубине полупустого вагона, он услышал жалобный детский голосок:

– Граждане пассажиры! Извините, что обращаюсь к вам…

Он открыл воспаленные глаза и увидел девочку лет двенадцати. Она шла согнувшись. К спине ее был платком привязан спящий младенец. Иван Павлович машинально сунул руку в карман, нащупал мелочь. Девочка заметила это, ускорила шаг, чтобы подойти к нему. Когда она была совсем близко, Егоров вздрогнул так сильно, что несколько приготовленных монет выпало. На девочке была Федина куртка.

Два года назад он купил сыновьям отличные пуховички в дорогом магазине в Осло. Легкие, теплые сверху специальная непромокаемая, непродуваемая ткань, внутри настоящий гагачий пух. Множество карманов, светоотталкивающие серебристые нашивки чтобы ребенок был виден в темноте, когда переходит дорогу. У Славика была зеленая куртка, у Феди синяя.

Синий пуховичок на нищей девочке был порван и запачкан, как будто нарочно. В сочетании с мятой юбкой до пят он выглядел вполне нищенски, хотя стоил почти четыреста долларов.

Девочка наклонилась и стала быстро, проворно собирать монеты у ног Егорова. Ребенок, привязанный к ее спине, чуть не выпал при этом головой вниз, но продолжал очень крепко спать.

– Осторожно, ты его сейчас выронишь, – тихо произнес Егоров.

Девочка сверкнула на Ивана Павловича злыми взрослыми глазами и бросилась к выходу. Поезд выезжал из туннеля. Егоров встал и, стараясь не спешить, направился к соседней двери. Никакого определенного плана у него не было. Он знал только, что действовать надо очень осторожно. Девочка, разумеется, не одна. На станции ее могут ждать взрослые, он читал где-то, что у нищих своя мафия, и детишки, которые попрошайничают в метро и в электричках, обязательно имеют взрослых покровителей-профессионалов. Эти взрослые отнимают у них собранные деньги и взамен обеспечивают ночлег, еду, одежду и относительную безопасность. К милиции обращаться бесполезно. Нищие отстегивают милиционерам на своей территории приличные суммы.

Двери открылись. Девочка вышла и быстро пошла в конец платформы. Егоров заметил, что там, у выезда из туннеля, на лавке, сидит, болтая ногами, мальчишка-оборвыш лет пяти и жадно, быстро поедает картофельные чипсы из большого пакета.

– Девочка, ты не знаешь, как мне лучше доехать до станции «Домодедовская»? – громко спросил Иван Павлович.

– По схеме смотри! – буркнула она не оборачиваясь.

– Подожди, я приезжий, у нас нет метро, я в этой вашей схеме ничего не понимаю. Я заблудился, второй час езжу, помоги, я заплачу сколько скажешь.

– Ну-у, ты тупой, блин, – фыркнула девочка, однако все-таки остановилась, повернулась к Егорову лицом, – полтинник дашь, объясню.

В глазах ее застыла такая взрослая, такая наглая усмешка, что Егорову стало не по себе. А со скамейки слышался заливистый смех мальчишки:

– Ийка, убью, заязя, че пойтинник, бьин, пусть сто дает!

– Я могу и сто, – быстро заговорил Егоров, – скажи, откуда у тебя эта куртка? Не бойся, я не отниму, только скажи.

– Кто ж тебя боится, блин? Двести, – тихо и серьезно произнесла девочка, продолжая смотреть Егорову в глаза.

– Хорошо, двести. Я знаю, что куртку эту ты сняла с мальчика, которого подобрали и заставили просить милостыню вместе с вами. Где его подобрали? Мне нужно знать только это.

– Давай деньги, узнаешь.

Егоров потянул ей две купюры по пятьдесят тысяч. Грязная худая лапка сцапала деньги моментальным красивым движением циркового фокусника.

– А остальное? – нервно сглотнув, спросила девочка.

– Когда скажешь, получишь.

– Пацанчика подобрали на вокзале. Все, давай еще сто.

– На каком вокзале?

– На Белорусском, блин. Давай деньги. Егоров протянул ей сотенную. Девочка, не оглядываясь, рванула в закрывающиеся двери последнего вагона. Вслед за ней протиснулся в поезд мальчишка и даже успел показать Егорову неприличный жест сквозь стекло.

– Ийка-заяза, убью, все хозяйке сказю. Скойко взяя? – жарко шептал Борька-цыган, пока Ира пела свою обычную жалобную песню:

– Граждане пассажиры…

Она сделала вид, что не слышит Борьку. Она медленно пошла по вагону, размышляя о том, что она все-таки везучий человек. Дурачкам-то везет, но и умным тоже иногда.

Мало того, что досталась такая классная курточка, еще попался этот придурочный длинный летчик. Она ведь испугалась сначала, когда он с ней заговорил. Сразу поняла: врет мужик. Никакой не приезжий. Разве обманешь Ирку, которая выросла на вокзале? Сначала испугалась, вдруг он маньяк? Потом напряглась, вдруг сейчас куртку отнимет?

Не отнял, наоборот, двести рублей дал, считай, просто так. Поверил на слово. А она хорошо сообразила назвать не Казанский, где все ее знают, а Белорусский, где она сроду не тусовалась.