На поповских хлебах - Марина Геннадьевна Захарчук

служит литургию. Батюшка отправился в алтарь, а я с детьми осталась в храме. Каково же было моё изумление, когда через некоторое время иподиаконы вывели из алтаря моего батюшку, а владыка провозгласил: «Аксиос!» — и водрузил на него «золотой крест», а затем возвёл в сан протоиерея. Две награды одновременно, да ещё и без предупреждения!

А жизнь наша в Новеньком текла своим чередом. Я уже смирилась и с тяготами деревенской жизни, и с тем, что круг моего общения был ограничен старушками и женщинами, ходящими в храм, и с периодическим исчезновением из магазина самого необходимого. Крупу покупали сразу мешками, а чай, соль и спички порой приходилось «выписывать» из Ленинграда: оставшиеся там друзья иногда присылали посылки. Из-за этих посылок среди моих бывших однокурсников утвердилось стойкое мнение о том, что мы в нашей деревне чуть ли не голодали. Но это совершенно не так! В селе у каждого есть огород и какая-то живность. Едва мы поселились в Новеньком, нас стали навещать прихожане. Кто-то шёл договориться о крещении младенца или освящении дома, кто-то — просто в гости (особенно зимой, когда мало работы). И почти все приносили с собой то ведёрко картошки, то банку огурцов, то кувшин молока или миску творога, то свежеиспечённый хлеб. По праздникам нас оделяли домашней птицей или куском свинины. Некоторые бабульки-прихожанки относились к нам с особой теплотой и лаской и навещали чаще других. Соседки по улице — баба Катя, баба Маня и молодая ещё женщина Нина, у которой было трое детей-погодков, прямо-таки опекали нас, следили, чтоб мы всегда были сыты, и учили меня деревенской жизни. Нина иногда оставляла у меня детей и бегала за восемь километров в соседнее село, где жила её мать.

Хлеб наш насущный

Когда у нас родился первенец, я осталась в Курске под присмотром родных. Но долго не выдержала и через месяц вернулась в село. В Курске мы купили коляску, и, когда я впервые вывезла малыша на прогулку, посмотреть на это чудо на колёсах сбежалась вся улица. Так велика была тогда разница между городской и деревенской жизнью, что я и селяне не понимали друг друга не только в речи, но и в жизненном обиходе. В селе не видели не только колясок, но и сосок-пустышек. На нашего новорождённого Даниила приходили поглядеть по очереди все прихожане. И почти каждый спрашивал: «Что ж, ты его жалеешь?»

Я не могла понять, за что надо жалеть здоровенького ребёнка. И лишь потом кто-то объяснил: по-деревенски «жалеть» означает «любить». Также все интересовались, даю ли я ребёнку «жваники». Оказалось, что это — печенье, пряник или просто хлеб, которые после тщательного пережёвывания матерью скармливаются ребёнку. Такие «жваники» часто использовали вместо соски: завязывали эту массу в тряпичный узелок и давали ребёнку как пустышку. Меня такие советы, естественно, приводили в ужас. За семьёй священника приход и вообще деревенские жители следят особенно тщательно, критично воспринимая каждый шаг. Особенно бурно всякий раз проходило событие рождения у нас ребёнка и, главное, наш выбор имени. Кстати, с именем для первенца у нас чуть было не случился конфуз. Задолго до рождения малыша мы сообща решили: мальчика назовём Даниилом, а девочку — Дарьей. Когда будущая крёстная спросила меня: «Как назовёшь?» — я так и ответила, но добавила при этом: «Я решила…» Присутствующий при этом разговоре муж обиделся и сказал, что теперь решать будет он. И вскоре объявил имя: Гедеон. Пришлось смириться. В роддоме его так и записали. Но когда батюшка отправился получать свидетельство о рождении, он неожиданно всё же записал сына Даниилом. С его рождением тоже вышел переполох. Мои родные настояли, чтобы я приехала на роды в Курск, и последние дни я жила у них. Батюшка приезжал в неслужебные дни. Однажды, уезжая от меня на службы, муж пошутил: «Без меня не рожай». И я… послушалась. Когда начались схватки, я никому не сказала и два дня (!) ждала мужа. Он приехал поздно вечером, а ночью пришлось вызывать скорую. У меня не было обменной карты: я была прописана в Питере, там не успела встать на учёт, а в деревне не посчитала нужным, так как в Белгороде у нас появилась знакомая врач в областном роддоме, которую я иногда навещала, чтоб убедиться, что беременность протекает нормально. И вот в Курске скорая отказалась везти меня в роддом без карты! Мы пошли пешком в железнодорожную больницу, но и там меня не приняли. И тогда мы отправились на вокзал и уехали в Белгород. Там муж позвонил нашей знакомой, но оказалось, что роддом закрыт на дезинфекцию. С её помощью меня всё же принял другой роддом, и там буквально через полчаса появился малыш.

Когда я вышла на улицу с коляской, её облепили ребятишки. Я объяснила им, что этого маленького мальчика зовут Даня, а когда он вырастет, его будут называть Даниил. Через некоторое время на улице появилась соседка Нина. Ребятня бросилась к ней с криком: «Мама! У тёти Марины-матушки есть мальчик, его зовут Даня, а когда ён вырастет, ён будет Даниёл!» Взрослые же обитатели переиначили имя на свой лад: Данила, Данка.

Второму сыну мы выбирали имя с осторожностью. Остановились на Максиме: вроде бы это имя никак не переиначить. Баба Катя, которую я позвала в крёстные, обрадовалась: «Наше имя, старинное: Моська!» Мы только переглянулись и развели руками. Третьей родилась долгожданная «Даша». Но то ли имя надоело, пока ждали девочку, то ли по иной причине — записал её папа Людмилой. «И-и! — скривилась баба Катя, первый мой критик, — придумали: Лю-у-да. То ли дело — Люба! Чего Любой не назвали?»

Надо сказать, что в селе очень распространено подражательство: строят одинаковые дома, покупают одинаковую мебель, одинаково называют детей. Старшее поколение — почти сплошь Марии, Фёдоры, Иваны, Викторы, Пелагеи, Ульяны, Евфросинии, Варвары, Анны. Дети — Саши, Серёжи, Наташи, Денисы, Любы, Олеси и Алины. Мы же старались выбрать такое имя, которого бы ещё не было в селе. И ни разу не смогли угодить соседям!

Четвёртого ребёнка назвали Борисом. И та же баба Катя набросилась на меня: «Борька — это же кабанчик! А ты подумала, какое у его дочери отчество будет?» Я вопросительно смотрела на неё. Баба Катя растянула губы и презрительно пропела: «Бо-рись-ев-на!»

Последнего сына назвали в честь Царя-мученика Николая. Так захотел наш Борис, которому я читала книгу «Царские дети». Из неё он узнал, что