Песня - Людмила Зыкина

Такое состояние творческой незрелости особенно опасно в эпоху телевидения, которое обеспечивает юному певцу или певице скороспелую популярность, не подкрепленную твердостью художественных позиций. Леонид Осипович Утесов как-то писал, что до войны артист, чтобы его узнали, должен был гастролировать по стране несколько десятков лет. Сейчас же он может достигнуть этого буквально за пять минут. Лишь первую программу телевидения смотрят 180 миллионов зрителей. Да еще «Орбиту» — примерно 20 миллионов. Значит, аудитория Центрального телевидения — 200 миллионов человек! Достаточно выступить один раз, и наутро тебя уже все будут знать. Но при этом нельзя забывать, что телевидение не только делает известным, но и безжалостно обнажает пороки совсем еще «зеленых» исполнителей, словно показывая их через увеличительное стекло.

Я знаю одну довольно талантливую певицу, которая много гастролирует по стране. Так вот, весь ее «творческий» поиск сводится к тому, что она ставит пластинку с моими записями и заучивает подряд все — от первой ноты до последней. Так повторяются, естественно, и находки, и случайные краски, и еще не найденные интонации.

Ох уж эти подражательницы!.. Порой придумаешь себе какой-нибудь сарафан или платье, с художником споришь да с портнихой. Но показалась в нем на телевидении, а через месяц посмотрела на экран и ахнула: самодеятельный ансамбль — тридцать девчат — все в сарафанах, полностью скопированных с моего…

Я получаю много писем. Авторы делятся со мной своими мечтами, планами. Одни девушки пишут, что их заветное желание «петь, как Зыкина». Другие с гордостью сообщают, что, по отзывам родных или товарищей по работе, их пение напоминает по манере пение Ольги Воронец. Думаю, что это ненужные желания и сомнительные похвалы.

Как-то прочла я статью видного театрального деятеля, народного артиста Казахской ССР Серке Кожамкулова — и просто оторопь взяла. Оказывается, от подражателей и там спасения нет. Среди участников республиканского праздника самодеятельного искусства чуть ли не каждый третий изощрялся в подражании или Муслиму Магомаеву, или другим популярным певцам и певицам.

Одно время мне казалось, что подражательство в эстрадном пении — процесс преходящий, но, как видно, это явление имеет затяжной характер, нанося ущерб самобытности наших талантов.

В 1963 году я выступала в саду «Эрмитаж» в программе «Ветры весенние». С того времени сохранилась у меня любопытная рецензия журнала «Музыкальная жизнь», имеющая прямое отношение к теме нашего разговора: «Людмила Зыкина — певица «русского стиля», последовательниц и подражательниц у нее так много, что иногда начинаешь судить о Зыкиной по этим ее подражательницам. Они исполняют тот же репертуар и, можно сказать, «тем же голосом». Как правило, это делается довольно посредственно, а порой только дискредитирует русскую песню на современной эстраде…»

Наверное, петь надо то, в чем ощущаешь внутреннюю убежденность, что дается, что воспринимается естественно и непринужденно.

Однажды на радио мне предложили спеть «Валенки». Да, руслановские «Валенки». Я решительно отказалась. Исполнение этой песни Лидией Андреевной казалось мне идеалом. Лучше спеть я все равно не смогла бы и ничего нового, своего сказать этой песней не сумела бы.

Художественная самостоятельность, артистическая самобытность — это свое собственное, пусть порой несовершенное, видение мира, людей, творящих историю. А так как люди все разные, то и певец, художник должны по-разному преломлять в творческом сознании свое ощущение мира.

Если же, скажем, один вокалист будет подражать другому, то ни о каком своеобразии видения мира и говорить нечего: разных, интересных, прекрасных людей вокруг нас будут представлять унылые штампы. Шаблон, как известно, требуется в поточном производстве. Там без него просто не обойтись. В искусстве же шаблон невозможен. Искусству нужны индивидуальности, яркие и неповторимые, а не колонна безликих певцов и певиц, похожесть которых между собой заставляет некоторых зрителей поскорее выключить телевизор.

К сожалению, некоторых наших «модных» исполнителей привлекают в популярных зарубежных коллегах чисто внешние атрибуты: длинные волосы, бакенбарды, ультраброский концертный костюм и т. д., а не их высокий вокальный профессионализм, дар сценического воплощения песенного образа.

Многие побывавшие на концертах Рафаэля были поражены, с какой эмоциональной и физической отдачей «работает» этот выдающийся испанский певец. Его пребывание на сцене — это безжалостный, до изнеможения суровый труд, который оборачивается огромной популярностью среди миллионов слушателей. Его оркестру не требуется разжигать энтузиазм околопесенным допингом — «скандежечкой», организующей аплодисменты публики. Глубоко сознавая силу воздействия своего искусства, Рафаэль с гордым достоинством гасит аплодисменты, не давая им особенно разойтись. И тогда невольно возникает впечатление, будто эмоциональный всплеск зрителей мешает ему сосредоточиться на следующей песне.

Нередко приезжающие к нам зарубежные певцы исполняют песни на русском языке, чтобы установить дополнительный языковый контакт с публикой, завоевать ее симпатии. В моих зарубежных гастролях я тоже пою иногда одну-две песни на языке соответствующей страны в знак уважения к пришедшим послушать меня зрителям, к стране, оказывающей мне гостеприимство. Иногда только один куплет исполняю на иностранном языке, а остальные два — на русском. (Вообще говоря, не зная ни одного языка, кроме своего родного, легко выучить в транскрипции песню на любом языке. Никакой хитрости в этом нет.)

Можно, разумеется, вырядиться и в кимоно при исполнении японских песен, и в сари, преподнося песню индийскую; можно водрузить на голову мексиканское сомбреро, низвергая на слушателя веселые латиноамериканские ритмы, но в любом случае трудно компенсировать всеми этими этнографическими атрибутами нехватку вокального мастерства. Никому, скажем, где-то в центральной части России не заказано увлекаться мелодиями далеких от нас австралийских аборигенов или бразильских индейцев. Но куда естественнее для русского человека осваивать на своей земле родную русскую песню. Ведь неспроста сострил однажды сатирик Эмиль Кроткий: «Тамбовский ансамбль неаполитанской песни».

Я не понимаю некоторых вокалистов, возводящих многоязычное исполнение чуть ли не в особое направление эстрадной песни. Конечно, в некоторых случаях такой прием вполне оправдан. Например, самодеятельный вокально-инструментальный ансамбль «Гренада» (кстати, состоящий в основном из сотрудников Института Латинской Америки) даже делает акцент на преподнесении песен на испанском языке, который хранит память об участии отцов в интернациональных бригадах в Испании и зовет детей к солидарности с борьбой чилийского народа против фашизма.

Бывают и особые случаи, когда иностранцы исполняют чьи-либо народные песни лучше певцов этой страны. Так, однажды румынский вокалист победил на конкурсе итальянских певцов, состязаясь с ними в исполнении неаполитанских песен. Тем не менее это — исключение (к тому же румынский язык весьма близок к итальянскому), и так или иначе финн или испанец (естественно, при наличии таланта) споет свою родную народную песню лучше всякого иностранца.

Проработав более трех лет на эстраде, я считала, что вроде бы уже нашла «свою» песню, свою интонацию. Зрителю полюбились исполненные мною «Ивушка» Г. Пономаренко и «Рябина» Н. Поликарпова:

Рябина, рябина,Дай добрый совет…

И все же ощущения настоящего успеха, глубокого творческого удовлетворения не было. Как видно, сказывалось отсутствие сценической техники. Чувствовала я себя у микрофона скованно.

Владимир Григорьевич Захаров говорил хористам, что на сцене надо жить, а не присутствовать. Сценическое пространство обязательно требует заполнения. Когда наш хор выстраивался для выступления, проблема заполнения сцены решалась сама собой. Теперь же я — одна. Из зрительного зала просматривается все пространство — и задник, и обе кулисы. Иногда приходилось выступать при закрытом занавесе, иногда у бокового микрофона — в зависимости от размеров сцены. О таких «технологических» деталях надо было думать на каждом концерте. Чтобы разобраться во всех этих «хитростях», я обратилась к живой актерской практике. Я жадно училась у наших маститых актеров, прежде всего у тех, вместе с которыми мне довелось выступать в «сборных» концертах.

…Наспех стерла грим, переоделась — и быстренько в зрительный зал. Примостилась на каком-то откидном стуле.

Стоило ведущему объявить выступавших, как зал загремел аплодисментами.

Вера Петровна Марецкая и Ростислав Янович Плятт.

Уникальный сценический «дуэт» из «Госпожи министерши». Об этих корифеях никогда не скажешь, что они играют, — они живут на сцене. Вот Марецкая опустилась на стул в центре сцены. Плятт встал справа от нее. Она слегка повела головой, откинув руку в противоположную сторону. Высокопрофессиональная органичность жеста — и в одно мгновение сценическое пространство заполнено. На сцене не осталось пустот — два актера, мастерски владея законами пластики, «оживили» сцену, превратив ее в неотъемлемый компонент драматического действия.