Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

В действительности он отчаянно колебался. Он написал своему послу в Константинополь: «Все мои фантазии связаны с тем, чтобы противостоять величию испанцев, и я полагаю сделать это настолько последовательно, насколько представится возможным». Совершенно противоположное заявление он направил своему посланнику в Венецию.

Около того времени Жанну д'Альбре с ее хрупким здоровьем основательно изнурили переживания предшествующих месяцев, связанные с подготовкой к свадьбе сына, равно как и с желанием быть полезной гёзам. Ее поразил плеврит, в течение пяти дней она хворала, а затем скончалась в окружении своего деверя, кардинала де Бурбона, своего кузена, герцога де Монпансье и адмирала. Ей не исполнилось и сорока четырех лет. Внезапная смерть этой мужественной королевы сперва произвела на всех ошеломляющее впечатление. Затем, в то время как протестанты оставались точно пораженные громом, католики принялись выражать свою радость. Письмо, где нунций Кайяццо сообщает новость Папе, является истинной осанной.

«Дурная женщина»54 покинула этот мир, и отныне добрые католики не сомневались, что теперь расстроятся и предстоящий брак, и союз с Англией. Они видели в случившемся небесное благословение, едва ли не чудо.

Протестанты, собравшись с духом, усмотрели здесь явные признаки преступления. Разве Жанна д'Альбре не получила в подарок надушенные перчатки, присланные Рене, поставщиком королевы-матери? Разве она не ужинала у Месье? Нет сомнений, она отравлена!

Это обвинение, неоднократно повторявшееся, оставило глубокие следы в памяти народа. Оно было отброшено много лет спустя, в том числе самыми пылкими из историков-протестантов. Стало быть, нет смысла еще раз его опровергать.

Вскрытие обнаружило абсцесс в правом легком, а также «некие небольшие луковки, полные воды, между черепом и мозговой оболочкой». У Жанны был туберкулез. Эта дочь Маргариты Наваррской, эта мать Генриха IV, столь отличная и от одной, и от другого, должно быть, передала свою болезнь внуку, Людовику XIII, вместе со своей суровостью, упорством и чувством долга.

Прием, оказанный английским послам, развеял иллюзии католической партии. Чтобы достойно принять их, король отменил придворный траур. Состоялся бал в Тюильри у королевы-матери, великолепные празднества у принцев и у адмирала. Тем временем королева Англии устроила торжества в честь французского посла Франсуа де Монморанси. Договор был утвержден и в Лувре, и в Вестминстере. Два королевства казались прочно связанными, и протестанты воспрянули духом.

Они плохо знали дочь Генриха VIII. Елизавета не больно-то помышляла поддерживать собратьев по вере, куда больше о том, чтобы сохранить силы и независимость своего маленького королевства перед лицом двух угрожавших ему колоссов.55 Она рассудила, что представился великолепный случай ослабить обоих, столкнув их. Но она также не желала видеть Фландрию под властью французов, которые, если победят, будут еще опаснее, чем испанцы, втянутые в гражданскую войну. С другой стороны, у нее никогда не хватило бы духу отказаться от Кале, обладание которым позволяло бы ей избегать изоляции на острове и помогало бы, при необходимости, направлять армии на континент.

Эти столь различные мотивы побуждали грозную государыню вести двойную игру, которой суждено было стать одной из прямых причин, если не самой главной, событий дня Св. Варфоломея.

3 июня, когда обе столицы праздновали заключение франко-английского союза, королева направила своим министрам тайное указание. Если французы захватят часть Фландрии, Англия поможет католическому государю «всеми достойными средствами»; в этот момент требуется «уведомить герцога Альбу».56

Несколько дней спустя Франсуа де Монморанси стал убеждать Весталку Запада принять руку герцога д'Алансона. Елизавета милостиво выслушала его. Разубранная, точно идол, она была облачена в платье с чудовищным вырезом, усыпанное жемчужинами, «каждая — размером с боб». Согласно своему обыкновению в подобных случаях, она объявила себя уже изрядно немолодой: не будь необходимости обеспечить престол наследником, она покраснела бы при одной мысли о браке, будучи из тех, которые желают удачного союза для своего королевства, а не для себя лично. Возражения посла вызвали в ответ поощряющее жеманство. Затем Ее Величество выдвинула другие доводы, которые явно не следовало принимать слишком всерьез. И наконец, она попросила месяц на размышления, оставив Монморанси полным надежд.

Но ее министры тут же сообщили Колиньи о причинах отсрочки: королева рассчитывала, что посол, перед тем как выдохнется, предложит ей Кале. Лорд Беркли, со своей стороны, поведал Уолсингему, послу Англии в Париже: «Я желал бы, чтобы мы могли его получить (Кале) и чтобы герцог д'Алансон стал бы его пожизненным губернатором, с тем чтобы у нас была уверенность, что порт отойдет к нам».

Адмирал не показывал, что удивлен. Он не счел, что это — чрезмерная цена, дабы примириться с королевой-матерью, столь одержимой идеей такого брака, и дабы обеспечить свою победу над испанцами. Ему опять-таки неоткуда было знать истинных намерений Елизаветы.

Тайный агент этой королевы, по имени Мидлмор, находился тогда в Париже. Г-н де Шанпернон, гугенот-дворянин, в великой тайне ужинал однажды с Гаспаром де Шатийоном и этим сомнительным персонажем.

Адмирал с большим жаром отстаивал необходимость вести войну, указывал на бедствия, которые причинит Филипп II как Англии, так и Франции. Случай ослабить могущество Филиппа II представлялся великолепный, победа была бы верной, если бы только был заключен прочный союз между Тюдорами и Валуа. Мидлмор оставался каменным:

— Я не уполномочен, — сказал он наконец, — обсуждать подобные вопросы.

— Но хотя бы каково Ваше личное мнение?

— Ну, вообще-то в Англии желают прежде всего, чтобы и Франция и Испания сохранила свои нынешние владения. И в особенности опасаются, как бы Франция не захватила Фландрию, а этого Англия намерена не допустить во что бы то ни стало.

— Но если ваша королева объединится с нами, она тоже получит свою долю; истинная опасность — это промедление. Меня радует новый союз, в который вступили наших два народа, и самым верным средством упрочить его был бы брак королевы и герцога д'Алансона.

— В первую очередь, надлежит учесть разницу в возрасте и в религии.

Адмирал все понял. Горечь, которую он испытал, отразилась в его завещании, где он рекомендовал Карлу IX равно не доверять Англии и Испании. Не должно ли было это прозрение привести к тому, чтобы он пересмотрел свой проект? Увы! Отступление для него было отрезано. Во всяком случае, он в это верил. Дабы избежать возврата к гражданской войне, возврата к роли политика, которого никто не потерпит, он не видел другого пути, нежели война внешняя, верный способ бегства от прошлого. Он убеждал себя, что когда начнутся боевые действия, Елизавета не осмелится предать собратьев по вере. Их связывает столько прочных звеньев со времени Гавра!

И поэтому, отнюдь не собираясь отступать, он побуждает герцога д'Алансона отправить в Англию своего фаворита Ла Моля и настаивает, чтобы король послал подмогу осажденным в Монсе. Сами плутни Елизаветы послужили ему доводом: требуется, как нашептывал он Карлу, воспрепятствовать Англии, желающей, к своей выгоде, не допустить французского вторжения в Нидерланды, что отнюдь не помешает — поразительный просчет — передать предложение касательно Кале.

Несмотря на отвращение к подобным методам, было решено, что Совет займется этим делом 19 июня, в срок, который позволит королеве-матери справиться с новым приступом несварения желудка; адмирал же к этому времени успеет составить пояснительный мемуар. Подобная процедура была противоположна традициям Совета, где все дебаты неизменно происходили устно. Колиньи попросил сделать исключение по причине глухоты Таванна.

Заседание происходило в Мадридском замке. Адмирал развивал тему своей докладной записки, рожденной пером своего секретаря Дюплесси-Морнея.

«Средство против гражданских войн — вовлечь воинственный народ в боевые действия на чужой земле, ибо другие народы, если завтра будет заключен мир, вернутся к своим занятиями, но едва ли французы оставят шпаги, коли ими однажды вооружились».

Итак, главной идеей было, что внешняя война отвратит войну гражданскую. Эта внешняя война справедлива, ибо неисчислим ущерб, который Испания нанесла Франции, она будет легкой, ибо король со своими союзниками превзойдут силой испанцев и вступят во Фландрию как освободители; она выгодна, ибо король станет первым сувереном христианского мира.

Карл IX одобрил предложение, Екатерина не проронила ни слова.

Решение было отложено до 26 июня.