Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Наталия Нарочницкая

Давался ли Советскому Союзу в августе 1939 г. выбор меньшего зла — эрзац договору о ненападении с Германией? Самое позднее, после бесед Стахевича с генералом Мюссом не осталось надежды на успех московских военных переговоров. Могла ли пролонгация Берлинского договора 1926 г. заместить пакт о ненападении? Теоретически да, хотя отказ от насилия во взаимных отношениях сам по себе не являлся чем-то предосудительным. Чистота позиции Москвы, бесспорно, выиграла бы, найди в тексте договора от 23 августа отражение норма, освобождающая стороны от принятых обязательств в случае совершения одной из них агрессии против третьего государства. Впрочем, в ту пору и позже имелось вдоволь прецедентов, когда подобная оговорка не употреблялась, и это не порождало кривотолков. К примеру, англо-германская декларация от 30 сентября 1938 г.

Шок, вызванный разглашением сокровенных державных тайн большевиками и эсерами после 1917 г., давным-давно преодолен. Секретные приложения (протоколы, дополнительные статьи, обмен письмами, нотами и т. д.) к соглашениям и договорам разного профиля — в практике государств поныне. Польские, литовские, эстонские договоренности с Германией, о японских или итальянских и говорить нечего, лишнее сему подтверждение. Предполагалось, что англо-франко-советская конвенция о взаимопомощи будет снабжена дополнительным, не подлежащим оглашению протоколом.

Следовательно, секретный протокол, приложенный к советско-германскому договору о ненападении ни по методу его составления, ни по содержанию, не нарушал обычного международного права. Как отмечалось в постановлении Съезда народных депутатов СССР (декабрь 1988 г.), он был «отходом от ленинских принципов советской внешней политики». Разница есть.

Разграничение «сфер интересов» в принципе нельзя безоговорочно зачислять в крамолу. В точном прочтении оно должно толковаться как определение рубежа, преступление которого обнуляет весь пакет договоренностей. Если держаться буквы, употребленной в августе-сентябре 1939 г., то выводом Литвы, Латвии и Эстонии из-под германской опеки их независимость не ущемлялась. Перемены 1940 г. протоколами не покрывались, ибо не предугадывались.

Непросто достоверно реконструировать переговоры Риббентропа со Сталиным и Молотовым 23–24 августа. Лучше других это пока получилось у профессора Ингеборги Фляйшхауэр. Но колючих вопросов, ждущих скрупулезного разбора, все равно в избытке. «Экономное мышление» с тягой к смене знака плюс на минус в зависимости от поветрий мало что меняет к лучшему. Прежде метили в идеологического противника. Теперь издержки, вроде бы, не с кем делить, а те же «демократы» никого не подпускают к архивным тайникам. Очевидно, запечатленным в документах порокам и по прошествии многих десятилетий не найти извинений.

Объективному исследователю кое-что скажет речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. «Решение о заключении договора о ненападении между СССР и Германией, — говорил председатель СНК, он же нарком иностранных дел, — было принято после того, как военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик. Поскольку эти переговоры показали, что на заключение пакта о взаимопомощи нет основания рассчитывать, мы не могли не поставить перед собой вопроса о других возможностях обеспечить мир и устранить угрозу войны между Германией и СССР». Смысл договора от 23 августа Молотов подавал так: «СССР не обязан втягиваться в войну ни на стороне Англии против Германии, ни на стороне Германии против Англии».

В мировой практике редко случается, чтобы достоинства одного партнера публично выводились из недостатков другого, а целесообразность введения в силу конкретного юридического акта обосновывалась безрезультатностью попыток прийти к оптимальному решению с кем-то еще. Не подвернулись более удачные выражения? Или Лондону и Парижу адресовался завуалированный намек: исправляйтесь, а там посмотрим?

Обычно опускается, что советская сторона после подписания договора пыталась сохранить контакты с Лондоном и Парижем. Молотов заявил французскому послу Наджиару: «Договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом». Однако официальные и официозные сигналы из Москвы, рекомендовавшие «демократам» не рубить швартовы, оставлялись без внимания. Англичане и французы демонстративно отворачивались от вчерашнего партнера по переговорам. Зато на порядок возросла тяга тори к нахождению консенсуса с нацистами.

На британский призыв «не совершать непоправимого» Гитлер ответил предложением (передано через посла Гендерсона 25 августа) войти в пару на следующих условиях:

а) возвращение Данцига и польского коридора в состав рейха;

в) достижение соглашения о бывших германских колониях;

г) отказ от изменения германских границ на западе;

д) ограничение вооружений.

В свою очередь рейх обязался бы защищать Британскую империю от любых внешних посягательств.

Перед нами своеобразный сплав из домогательств Берлина к полякам, озвученных в октябре 1938-го — январе 1939 г., и соображений англичан, доводившихся до сведения Гитлера через Г. Вильсона в июле — августе 1939 г. Изложенное выше фюрер снабдил примечанием: ничего страшного не произойдет, объяви англичане из соображений престижа «показную войну». Гроза послужит лишь очищению атмосферы. Надо только наперед проговорить ключевые элементы будущего примирения.

По окончании встречи с Гендерсоном Гитлер связался с Муссолини. Собеседованием с дуче он остался доволен и в 15.02 отдал приказ ввести в действие план «Вайс». Нападение на Польшу должно было свершиться на рассвете 26 августа. Однако все пошло через пень колоду. Посольство Италии уведомило Берлин, что Рим к войне не готов. В 17.30 французский посол в Берлине предупредил — его страна выполнит обязательства перед Польшей. Около 18.00 Би-би-си выдала в эфир сообщение, что англо-польский союзный договор введен в силу. Гитлер еще не знал, что известие — Италия не примет участия в нападении на Польшу — было передано Лондону и Парижу раньше, чем союзнику.

Генерал Гальдер, начальник главного штаба вермахта, занес в дневник: «Гитлер в растерянности, слабая надежда, что путем переговоров с Англией можно пробить требования, отклоняемые поляками». Пока же В. Кейтель получил приказ тотчас остановить выход сил вторжения на означенные по плану «Вайс» рубежи, а начавшуюся передислокацию войск выдать за «учения».

Гитлер через шведа Далеруса отправляет 26 августа в Лондон предложение о полнокровном союзе: англичане помогут Германии вернуть Данциг и коридор, а рейх не поддержит ни одну страну — «ни Италию, ни Японию или Россию» в их враждебных действиях против Британской империи. Раньше Г. Вильсон от имени премьера Чемберлена манил Гитлера возможностью аннулирования гарантий, выданных Лондоном Польше и ряду других европейских стран. Теперь рейхсканцлер ставил на кон все, что наобещал и Риму, и Токио, и еще тепленький пакт с Москвой. В ночь на 28 августа посредник привез британский ответ. Английская сторона выражала заинтересованность в нахождении «решения» без уточнения его формы или содержания. 27 августа Чемберлен сообщил коллегам по кабинету, что он дал понять Далерусу: поляки могут согласиться на передачу Германии Данцига, хотя у премьера никаких консультаций на сей счет с поляками не проводилось.

В 22.30 того же дня посол Гендерсон известил Гитлера, что британский премьер разделяет желание канцлера «сделать дружбу основой отношений между Германией и Британской империей» и готов принять его предложения от 25 августа «с некоторыми дополнениями в качестве тем для обсуждения». Переговоры могут состояться «быстро» и «с искренним желанием достичь соглашения» при том понимании, что Германия и Польша мирно уладят разногласия. Вручая Гитлеру послание Чемберлена, Гендерсон сказал: «Премьер-министр может довести до конца свою политику соглашения, если, но только если г-н Гитлер будет готов к сотрудничеству».

Фюрер слушал Гендерсона в пол-уха. За несколько часов до приема британского посла Гитлер самоопределился: вторжение в Польшу — 1 сентября.

На заседании британского правительства 26 августа Гендерсон проводил мысль: «Реальная ценность наших гарантий Польше в том, чтобы дать Польше возможность прийти к урегулированию с Германией». 30 августа, когда Германия сосредоточила 46 дивизий для удара по Польше, Галифакс отстаивал тезис, что «эта концентрация войск не является действенным аргументом против дальнейших переговоров с германским правительством».

Еще в конце июля Вашингтон сделал вывод, что настрой Чемберлена исключает выход на «альянс Россия-Англия-Франция», которому Рузвельт как будто сочувствовал, если верить его «устному посланию» советским руководителям (датировано 4 августа и передано послом США Стейнгардтом Молотову через 12 дней). Американцы были не хуже Лондона осведомлены о советско-германском сближении. Во всяком случае, они первыми проникли в тайну приложений к августовскому пакту о ненападении. По получении через Г. Герварта, сотрудника посольства Германии в Москве, сведений о разграничении сфер интересов между участниками пакта президент занялся рассылкой обращений — к королю Италии (23 августа), к Гитлеру (24 и 26 августа), к полякам (25 августа). Содержание обращений перекликалось с американскими увещеваниями, что за год до этого вздабривали почву для Мюнхенского сговора. 1 сентября Рузвельт призвал Гитлера вести войну умеренным способом, щадя мирное население.