Трения - Филипп Джиан

Мы занимались сексом у окна. Эвелин облокотилась на перила решетки и мотала головой из стороны в сторону, а я работал за ее спиной. Под нами шумела улица.

— У меня появилось на лбу красное пятно, — заявила она после. — Это отметина, знак прелюбодеяния.

— Прости, но я ничего не вижу.

— По‑моему, в офисе напротив все на нас смотрели.

— Эвелин, но ведь никто на тебя пальцем не показывал.

Три дня спустя она отравилась газом.

Лили не разговаривала со мной месяц.

На похоронах она все время держала Дмитрия под руку, а меня не удостоила даже взглядом. Оба были бледны как смерть — но я ничего не сказал, ведь меня просили не лезть не свое дело. С каждым днем Лили все больше отдалялась от меня, и смерть Эвелин ничего не изменила.

Теперь я ходил в гости всюду, куда меня звали, лишь бы после закрытия магазина не сидеть вечером одному. Мать утверждала, что из нас двоих жалеть надо Лили, но почему — не уточняла.

Город был окутан дымкой первого летнего зноя. Люди просыпались среди ночи, оглядывались и отправлялись по барам до самого рассвета. У меня был тяжелый период, рядом со мной не осталось никого, кем бы я дорожил. Единственная женщина, которая в то время уделяла мне хоть чуточку внимания, — это Кароль, старинная приятельница, с которой у меня были весьма запутанные отношения.

У нее было двое сыновей лет восемнадцати, которым она стала не нужна, и муж, который в свое время от нее ушел, потом вернулся, но возвращение его должного эффекта не произвело.

— Смотрю я на него, и зевать хочется, — вздыхала Кароль, подперев подбородок рукой, опершись на локоть и устремив взгляд в пространство.

Она считала, что от детей ждать нечего, что мир так уж устроен и, отдавая, мы никогда ничего не получаем взамен.

— Короче говоря, тебе не следовало связываться с этой несчастной. Или ты просто ненормальный.

Мы часто ходили вместе на коктейли, вернисажи, литературные вечера. Там я напивался и был рад всему, что происходило, лишь бы как‑нибудь пережить это время. На одной вечеринке у Шарлотты Блонски — незадолго до того, как ее ограбили, унеся трех итальянских примитивистов и деньги, — я по‑глупому сцепился с одним молодым парнем, фанатом Дмитрия, который твердил, что я ничего не понимаю и что это вполне естественно.

На улице я решил выместить злобу на его машине. Кароль пыталась меня удержать, но она тоже была пьяна, и остаток ночи я провел в полицейском участке. Там мне вывернули карманы и нашли недозволенную травку. К счастью, Ольга, материна подруга, у которой была куча друзей в полиции и, соответственно, доступ в самые высокие инстанции, вызволила меня из этой передряги.

Мне было плевать, как выглядит моя дочь, — я и сам после нескольких месяцев подобной жизни стал выглядеть не лучше. Теперь настал черед моей матери беспокоиться о моем здоровье и сетовать, что же я хожу такой помятый. Когда я вваливался в книжный магазин, качаясь от недосыпа и излишеств, которым предавался накануне, я чувствовал на себе ее скорбный взгляд и еще больше сутулился под его тяжестью. Если б мне не нужно было держать себя в руках, я бы улегся спать прямо среди книг. Несколько часов сна в сутки — маловато для моего возраста. Неожиданно я это понял.

— Это что, из‑за угрызений совести ты в таком состоянии? — спросила меня как‑то мать.

— Чего? Какой совести? Ты о чем?

Прошло несколько лет с тех пор, как я положил конец ее отношениям с одним типом, и она до сих пор не могла мне простить. Хотела она того или нет, между нами легла тень, и отчужденность не проходила.

Иной раз, когда Кароль исчезала в туалете заведения, где мы проводили вечер, я принимался размышлять, как же мне удалось дойти до такого. Почему две единственные женщины, которые действительно что‑то значили в моей жизни, отдалились от меня и я ничего не могу с этим поделать? Что же со мной не так? Когда ночь бывала уже на исходе, я пытался разговаривать об этом с чужими людьми, но вскоре они переставали меня слушать, и я ничего не выносил из этих бесед.

— Даже если бы ты со мной спал, — изрекала Кароль заплетающимся языком, — я не уверена, что это что‑нибудь изменило бы.

Слушать ее было совсем не утешительно.

— И как можно самому поставить себя в такое положение? Как можно быть таким глупым?

Мы были не единственные, кто потерял всякую надежду на то, что когда‑нибудь что‑нибудь изменится. Да просто оглянуться по сторонам, перекинуться парой слов с первым встречным — и сразу ясно, что он тоже мается от непонимания и одиночества. И никто ничего не в силах поделать. И никакая выпивка, никакая травка тут не помогут.

В былые времена, когда я сходил с ума по группе «Диаблос», моя мать пила по‑черному. Теперь страсти утихли, напивалась она два‑три раза в год, по особым случаям.

Как‑то ночью, заехав к ней, я застал ее на четвереньках посреди гостиной. Ее подруга Ольга в это время блевала в ванной.

Мать стала убеждать меня, что ищет сережку, которая куда‑то закатилась. Но лицо ее было залито слезами.

*

Потом наконец пришло время отпуска.

У Кароль был дом на берегу озера. Я в конце концов дал себя убедить и тоже снял дом неподалеку. Кароль твердила, что с ума сойдет от тоски, если я оставлю ее одну со всеми мужиками ее семейства — по ее словам, за последний месяц мы с ней стали так близки, что я просто не имел права бросать ее на произвол судьбы. Я не спорил. Мы действительно во многом друг друга поддерживали. С наступлением вечера мы вместе ныряли в темноту и вместе возвращались утром, растратив последние силы.

Когда я зашел к ней сказать, что мы перебрались и устроились по соседству, она самым натуральным образом бросилась мне на шею. За ее спиной стоял улыбающийся Ришар, ее муж, и крутил пальцем у виска.

— Не давай ей волю, — посоветовал он мне, пока она надевала купальник. — Она бывает иногда ужасно приставучей.

Прошло много лет с тех пор, как наши дети играли вместе на узком пляже у берега. Нам тогда казалось, что жизнь еще только началась и впереди нас ждет много удивительного.

— Благодарю за совет, — ответил я.

В те далекие времена это местечко даже не было обозначено на картах. Потом подул ветер перемен, оно сделалось модным, и теперь там нельзя было рвать цветы и ездить со скоростью больше двадцати километров в час. Подходы к озеру были взяты под охрану, а лесники вели себя как маньяки. Местный торговец газетами продавал теперь «Геральд трибюн» и сигары. Строить было нельзя. Ставить палатки тоже. По вечерам на берегу собирались отдыхающие, чтобы полюбоваться закатом.

Первое, что я услышал от Лили за все утро, был вопрос, сколько стоят помидоры, которые продавались здесь по какой‑то немыслимой цене.

Мы оставили Дмитрия и мою мать устраиваться на новом месте. Я не звал Лили ехать со мной, но мне было приятно, когда она сама вышла в тот момент, когда я уже сидел в машине. Я считал, что каникулы на берегу озера всем пойдут на пользу, хотя бы для здоровья, чтобы немного очухаться после изнурительных месяцев, которые мы прожили с ощущением катастрофы.

Потом Лили спросила, натуральные это помидоры или мутанты.

— Ну что, поедем кататься на лодке, как раньше? — предложил я, рассматривая имбирь, которым мне хотелось куда‑нибудь запустить.

Она не знала, что ответить. Учебный год на факультете благополучно закончился, со смерти Эвелин прошло уже больше месяца, и Лили ко мне немного подобрела. Она не знала, что ответить, но все же не сказала «нет».

— Все мы стремимся к лучшей жизни, — заметил я. — Не забывай.

Мы бродили между стеллажами универсама. Позвякивая золотыми браслетами, покупательницы тянулись за консервами и низкокалорийными продуктами.

Я спросил, что бы нам купить для Дмитрия.

— Представь себе, если однажды он узнает, что это был ты, — вскинулась она. — Что тогда будет?

— Пусть себе докапывается. Не беспокойся, ничего он не узнает.

— С какой стати ты так уверен? Рано или поздно все тайное становится явным, в том‑то и дело.

Я дал ей выговориться. Большого удовольствия мне это не доставило, потому что она была настроена в высшей степени критически, я бы даже сказал, агрессивно. Но я знал, что через это надо пройти и из нас двоих именно я должен вести себя мудро. Поэтому я сжал зубы и молчал, хотя мне тоже было в чем ее упрекнуть. Я слушал ее и думал обо всех ошибках, которые мы совершили и которые давили на нас своей тяжестью, обо всех неправильно понятых поступках и нереализованных порывах. Когда мы подошли к кассе, у меня уже сводило челюсти.

На стоянке Лили попросила меня быть с Дмитрием поласковей.

— Я буду с ним поласковей, если ты будешь поласковей со мной, — сказал я. — Договорились?

Вернулись мы, когда солнце уже садилось. Дмитрия мы застали мрачным и почти больным. Спина у него была красная, как пачка «Уинстона», и моя мать, зажав в зубах сигарету, мазала его кремом.