Я никогда не была спокойна - Амедео Ла Маттина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главной среди примадонн социализма в Милане становится Анжелика, хотя она всегда выражала уважение и почтение к своей прославленной соотечественнице. Такое поведение – плод воспитания матери. Однако она по-прежнему враждебно относится к Кулишевой. Не случайно в своих мемуарах Балабанова ни разу не упоминает надменную соотечественницу, хотя у них были близкие отношения.
Анжелика не может открыть салон для интеллектуалов и художников, у нее нет подходящего для этого дома, и еще меньше у нее желания окружить себя шикарной радикальной публикой и женщинами, называющими себя революционерками. Среди последних – неуемная Маргарита Сарфатти. Ко двору Кулишевой венецианка Маргарита явилась в возрасте восемнадцати лет. Она восхищалась этими интеллектуалами, повышала в их тени свой уровень, но со временем стала независимой и начала испытывать к ним отвращение. На ее глазах развернулась «драматическая и комическая холодная война между тремя или четырьмя примадоннами», война «дам и пешек», которые «ненавидят друг друга не меньше, чем мужчины»[158]. Она слышит, как Анна клеймит Эрсилию Майно Бронзини, председательницу Женского союза, называя ее «сплетницей, буржуазной филантропкой». А Балабанову – «истеричной болтуньей». С тех пор, как Анжелика вместе с Муссолини возглавила Avanti! Кулишева возненавидела ее. Маргарита – поверенная в этой ненависти.
В обеих меня восхищали и как итальянку удивляли застывшие чувства братства и человеческой солидарности в бесчеловечном умственном фанатизме, лишенном эмоциональных ориентиров. Если только не считать таковыми собственническую страсть к мужчине, свойственную им обеим. Они не отдавали себя мужчине, они брали его[159].
С этими двумя примадоннами Сарфатти вступает в конфликт. Она уверена, что им не хватает «экстаза современных людей». Кулишева постепенно утрачивает харизму и центральное место на политической и интеллектуальной сцене. К Балабановой Сарфатти испытывает презрение и чувство физического отвращения. В ней она видит скучную, некрасивую, неряшливую феминистку, не способную получать удовольствие от жизни вне политической борьбы. Маргарита всегда ищет чего-то более важного, того, кто хотел бы разрушить мир и достичь самой высокой вершины. Она никак не может упустить «этого замечательного худощавого молодого человека», о котором сейчас все говорят. И вот однажды, в начале января 1913 года, она приходит к нему в редакцию.
Маргарита давно уже пишет статьи об искусстве для социалистической газеты, но ей известны правила игры: до сих пор всем управляло реформистское движение, теперь верховодят другие. Самое время представиться новому редактору, который, кажется, не особый ценитель искусства. Сарфатти делает ход конем: предлагает себя в сотрудники Бенито. Прекрасная стратегия. Она входит в редакцию уверенным шагом, оставляя за собой шлейф духов и демонстрируя свои пышные формы. У Анжелики сводит живот, когда она видит, как горят глаза «ее» Муссолини, устремленные на пухлую блондинку. Сарфатти прекрасно понимает, какие чувства она вызывает у Муссолини. Она тоже не остается равнодушной: ее поражают «горящие глаза, жесткая складка рта, но больше всего – исходящая от него внутренняя энергия»[160]. Редактор проявляет интерес к искусству, которое может поднять дух пролетариата и бороться с клерикальной культурой. Он предлагает Маргарите сотрудничество.
Разговор меняет направление и переходит к Ницше, в идеях философа она неплохо разбирается, а он знает только основные положения. Между ними вспыхивает искра. Один видит в другом подходящий случай. Для молодого трибуна это шанс войти в мир, в котором он чувствует себя чужим. Для жены венецианского адвоката, которая на три года старше, это возможность сбежать из салона Кулишевой и вскочить на подножку к победителю. Муссолини – перспективный член партии, импульсивный «головорез» с «орлиным взором», он ей очень нравится. Они начинают встречаться. Она часто приходит к нему в редакцию, и пока Анжелика готовит номер в печать, они долго дискутируют о высоких материях. Уголком глаза Маргарита наблюдает за своей противницей и наслаждается, видя, как та страдает. Встречи проходят и вне редакции. В доме Сарфатти успешного революционера принимает и окружает вниманием сам Чезаре, который, как и жена, ищет новых покровителей для осуществления мечты: быть избранным в парламент. И у него это получится.
Но сексуальная булимия Муссолини не знает предела. Теперь перед ним распахнуты обширные миланские угодья, населенные буржуазными, интеллектуальными, эксцентричными женщинами. Среди них, например, экзотическая Леда Рафанелли, журналистка-анархистка, обратившаяся в ислам. Чтобы затащить ее в постель, тридцатилетний пылкий воздыхатель уверяет ее, что у него нет семьи. Он терпит фиаско. Приходится вести долгие разговоры о Коране и восточной философии (он делает вид, что его это интересует) у Леды дома, при тусклом свете, среди благовоний и наркотиков. Муссолини чаще всего навещает ее в послеобеденное время. В непогожие дни она зажигает большую арабскую жаровню, на которой медленно жарятся «зерно опиума и палочка гашиша»[161].
«Мы забыли о своей жизни!» – внезапно сказал он. И мы встряхнулись, как будто вернулись из наших снов в реальность[162].
Бенито старается изо всех сил. Он просит ее стать его музой, потому что «каждый мужчина, чувствующий себя в силе ступить на трудный, необыкновенный путь, нуждается во вдохновительнице, утешительнице»[163]. Ничего не действует: добыча в сети не идет. Леде Рафанелли, которая тем временем начала отношения с одним тунисцем, Бенито не нравится ей как мужчина. Он хвастается, рассказывает ей о двух женщинах, которые «безумно» любят его. «Но я их не люблю. Одна – слишком некрасива, хотя душа у нее благородная и щедрая. Другая красива. Но у нее коварная, скупая, подлая душа. Да к тому же она еврейка…»[164] Леду возмущает клише о евреях, но редактора Avanti! интересует совсем другое, и он спокойно продолжает свои излияния. «Некрасивая и добрая женщина, которая меня любит, – это Анжелика Балабанова».
У меня сжалось сердце. Я знала сильную, мужественную русскую социалистку, я много раз встречала ее на конференциях, полную революционного пыла, и восхищалась ею. То, что она была безнадежно влюблена, огорчало меня. Но я сразу подумала, что она действительно
