Планета, где все можно - Владимир Покровский

- Да нет, - не заметив просквозившего упрека, заметил Анатоль Максимович, - сегодня меня оглоушило совсем не так. Оглоушило меня примерно так, как оглоушивает, когда мы с тобой предварительно подрались и ты победил. Мы, случайно с тобой не подрались, Тим?

- Нет, папа, мы с тобой не дрались. А разбудил я тебя вот по какой причине. Мы уже совершили посадку на Планете, Где Все Можно, и встретили одного субчика в белом костюме.

- В белом костюме? - пытаясь сообразить, что к чему, переспросил Анатоль Максимович. - В каком белом костюме?

- Ну, в таком, с бабочкой.

В мало что понимающем взгляде Анатоль Максимовича мелькнула хмурая заинтересованность - обычно с таким вот взглядом он разыскивал по карманам забытые дома ключи от входной двери.

- С бабочкой, говоришь? - задумчиво спросил он. - А где это мы сейчас?

После того, как Анатоль Максимович, к своему громадному изумлению, уяснил, что находится он на Планете, Где Все Можно, в командирской спальне собственного вегикела по имени Максим, после того, как он даже что-то такое смутное вспомнил, после того, как ему с помощью Тима и вегикела было впихнуто в рот сразу три отрезвительные таблетки, образовалась в нем энергичность, то есть неуемная жажда действовать.

- Так это тот же самый, которого я в прошлый раз видел! И молчит? И молчит, грубиян? Ну нет, сейчас этот номер у него не пройдет.

И не успели Тим с вегикелом слова сказать, как Анатоль Максимович с койки спрыгнул и убежал на полянку к "тому же самому". Который все так же приветливо улыбался, иногда, невпопад совсем, кивал головой, а в основном потягивал свое питье, выражая лицом наслаждение крайней степени.

Тогда и начался тот галдеж, о котором читатель был выше предупрежден.

Анатоль Максимович ворвался на полянку, как разъяренный носорого-тахорг. Он разметал своих попутчиков, скорбно, словно у могилы покойника, сгрудившихся вокруг плетеного кресла с выпивающим человеком, схватил того человека за грудки белого костюма с бабочкой и попытался одним мощным движением его за эти грудки из кресла подобно редиске выдернуть. Но, наверное, для достижения таким образом поставленной цели необходимы были не мощности Анатоль Максимовича, а мощности, по крайней мере, десятка сверхновых звезд. Того же самого, то есть отрицательного, эффекта добился Анатоль Максимович, попытавшись свалить человека на землю (дивными, кстати, усыпанную цветамии) вместе с его плетенкой - кресло, такое на вид воздушное, весило, оказалось, многие мегатонны.

Воскликнув что-то вроде: "Ты так, значит?", - Анатоль Максимович принялся человека за те же грудки с бабочкой остервенело трясти.

Надо сказать, что у остальных пассажиров вегикела, в том числе и у Марии, человек в кресле вызвал очень сильные подобострастные ощущения - они бы и сами затруднились объяснить, по какой причине, но наверняка не только из одного высокопоставленного вида этого человека. Буйное поведение Анатоль Максимовича по отношению к нему произвело среди них натуральный шок и тут же подвигло на на произнесение претензий, упреков и требований немедленно прекратить. Они заговорили одновременно, на одну и ту же тему, но не очень-то в унисон, отчего и произвелся галдеж.

Вообще в произведении галдежа жители Аккумуляторного Поселка равных себе в ближайших окрестностях не имели. Всеми было признано, что галдеж у них получается громкий, пронзительный и очень сильно действующий на нервы. Как-то даже приезжал в Поселок один композитор, все это дело фиксировал, а потом, у себя в Метрополии, доказывал, что это у них такое народное творчество, вроде пения.

Некоторые, впрочем, совместное произведение галдежа не одобряли и свой голос в общие хоры старались по мере возможности не вплетать, за что сами неодобряемы были. К числу подобных относился и Тим, который от галдежа только морщился и предпочитал в таких случаях действовать молча. Поэтому, едва выбежав из вегикела и обнаружив совершаемое Анатоль Максимовичем буйство, он не стал упрашивать отца прекратить свои действия, а просто подбежал к нему, обхватил поперек корпуса и стал трясти так же, как Анатоль Максимович в то самое время тряс человека в плетеном кресле.

Сам же тот человек, трясомый теперь двояко - Анатоль Максимовичем и вдобавок через посредство Тима, отреагировал на ему причиняемое беспокойство тем, что перестал отпивать из своего раскрашенного бокала и некоторой нахмуренностью, наложившейся на приветственную улыбку. Некоторая эта нахмуренность привела к большим возмущениям в окружающей поляну природе. Цвирикание из беззаботного превратилось в испуганное, бормотание стало угрожающим, по глубине рощ и по небу прокатился тяжелый далекий грохот словом, все вокруг передернулось от гнева. Наконец и человек в кресле подал свой голос. Голос оказался обычный, баритонистый и опять же приветливый.

- Анатоль Максимович! - сказал человек, все еще пока почти приветливо улыбаясь, - Почему ты меня тревожишь? Почему ты меня трясешь и одновременно ревешь так же бешено, как хаос начала времен? И почему, если уж на то пошло, издают такие неприятные звуки все эти люди? Неужели хоть на минутку нельзя оставить меня в покое?

И так спокойно он эти вопросы задал, что испугался даже сам Анатоль Максимович. Виду, впрочем, не показав.

- Видишь ли, незнакомец, - ответил он человеку в плетеном кресле, - в прошлый раз от тебя так же, как и сейчас, трудно было добиться хоть чего-нибудь, кроме маханий рукой и приветственных улыбок. Чтобы не вызвать насмешек, мне пришлось лично придумывать некоторые детали задушевного с тобой разговора, которого, как ты помнишь, никакого на самом деле не происходило совсем. Уже покинув тебя, что само по себе чудо, учитывая проблемы с выходом из Черной Дыры, я подумал, что, может быть, ты чем-нибудь болен и следует вернуться к тебе, чтобы провести какой-нибудь курс лечения. И вот я прибываю на своем новом вегикеле, который подарен мне на день рождения моим сыном Тимом - это Тим, будьте знакомы, - и обнаруживаю тебя в том же непонятном и маловменяемом состоянии. Поэтому я решил прибегнуть к интенсивной терапиии.

Человек в плетеном кресле поднес к губам свой драгоценный бокал, в который раз отпил из него глоток, по малой величине своей просто недостойный мужчины (так оценил это сам Анатоль Максимович), выразил еще одно необычайное наслаждение, отчего сразу все зацвирикало, зашелестело, забормотало и запело в окружающих рощах, и сказал следующее:

- Врать, уважаемый Анатоль Михайлович, очень нехорошо. А мне так и просто бессмысленно. Я ведь хорошо знаю, что ты не за тем сюда приехал, и тряс меня, применяя грубую силу, только из-за того, что, по твоему мнению, иначе со мной ни о чем нельзя договориться. Ведь так?