Пятница нон-стоп (СИ) - "Motoharu"

- Я пойду, баб Марусь, суп надо поесть, а то ругаться будут, - улыбнулся Дима и легким движением руки взъерошил волосы на затылке.

Что произошло дальше, он так и не понял. Только что они стояли в коридоре и прощались, как вдруг резкий оглушительный звук перетряхнул всю квартиру. Из серванта посыпался разбитый хрусталь, зеркало в прихожей треснуло посередине, люстра опасно затряслась, и по всему полу волнами прошла дрожь, словно началось землетрясение. Бабка Маруся закричала громко, пронзительно, осела на пол и закрыла голову руками.

- Война, война началась! – только услышал Дима, как его тут же мотнуло в сторону, к стене – теперь дрожь прошла по потолку, и в квартире запахло гарью. Потом грохот прекратился, а из коридора потянуло едким дымом и палёными волосами – так обычно пахнет горящий линолеум. Дима рванул дверь и чуть не задохнулся, из глаз брызнули слёзы, а в груди стало жарко и тесно – весь коридор был полон серого дыма и белой крошки пыли, падающей с потолка как снег. Дима закрыл дверь обратно, подбежал к охающей и сжимающей в руках голову баб Марусе, потряс её за плечо.

- Это не война, баб Марусь, что-то в подъезде взорвали… - проговорил Дима, и понимание, мгновенно, как удар молнии, поразило его сознание. И это чувство тревоги, и всё это напряжение последних дней, и странные разговоры по телефону, и незнакомая, но вызывающая трепет фамилия «Степнов»… «Он психопат…»

Дима знал, что взорвалось. И знал, почему… И страх прибавил ему силы, страх заставил его двигаться, привести баб Марусю в чувство, выйти в коридор, минуя всех выбежавших на площадку соседей, подняться на свой этаж. Выслушать всё, что скажут перепуганные люди, бегающие по этажам в домашних халатах, тапках, шортах…

- Пожарные уже едут.

- Сильно-то как рвануло, два раза…

- А он сам-то дома был? ****ец… теперь костей-то не соберёшь! Так бабахнуло.

- Вот оставят компьютер включённым, а потом взрываются!

На Диминой площадке всё было черно от валившего из квартиры дыма, он не стал подниматься, просто выглянул с лестницы. Вышел на улицу. Растерянно обвёл взглядом всех собравшихся. Целая толпа праздных зевак – сочувствующих, пострадавших, просто так любопытствующих. Они все смотрели на окна пятого этажа, из которых валил густой чёрный дым, и временами вырывались языки пламени, а Дима смотрел на них. Он всё ещё мог смотреть на них. Он всё ещё мог стоять рядом с ними в тапках на три размера больше и со связкой ненужных уже никому ключей в ледяной застывшей руке. Он был жив.

Пожарные разбили балконные окна, кидали сверху обгоревшие подушки, куски матраса, створки от шкафа, который Вика покупала в магазине своей подруги с большой скидкой, какие-то Димины шмотки, они пинали их ногами – всё поливали и поливали белой пеной, так что подъезд с пятого этажа по первый был залит водой. Дима хладнокровно подумал о том, что ремонт подъезда тоже будет оплачивать он.

Подъехавшая милиция составила протокол о случайном возгорании телевизионного кабеля. Дима подписал. Ему было всё равно, что подписывать. Он выключался, как разрядившийся аккумулятор садится, медленно-медленно, пока не останется энергии лишь на один последний тревожный сигнал, прежде чем окончательно вырубиться.

Потом пожарные тушили всё внутри квартиры. Дима сидел на лавке около подъезда и смотрел, как с деревьев у дома напротив опадают листья. Это было красиво и печально. А ведь он мог бы и не увидеть этого. Если бы Малышка не забралась на шкаф, если бы бабка Маруся не пришла за ним, если бы… он не открыл ей дверь, если бы… если бы… бесконечная череда «если бы».

«Лансер» затормозил у самого подъезда, чем немного разогнал собравшихся зрителей. Их становилось всё больше и больше, видимо, подтянулись из соседних домой, услышав про взрыв. Действительно, это интересно. Дима понимал их любопытство, понимала та его часть, что наблюдала за всем происходящим без эмоций, будто бы это не имело к нему никакого отношения. Александр, какой-то серый и предельно сосредоточенный, вышел из машины и протиснулся ко входу в подъезд. Он судорожно теребил в руках ключи от машины и, не моргая, вглядывался в открытый дверной проём, откуда выходили закончившие свою работу пожарные. Он боится войти, понял вдруг Дима и заплакал.

- Саш, - позвал он, как можно громче, но получилось тихо и жалобно.

Александр обернулся, мгновенно нашёл сидящего на лавке Диму взглядом и растерянно улыбнулся, сощурив глаза, словно от яркого солнечного света, который внезапно направили ему в лицо. Он быстро подошёл к Диме, нервно провёл рукой по волосам, стряхивая с них пыль и извёстку, потом положил руки ему на плечи и молча прижал к себе. Они постояли так несколько мгновений, пока все собравшиеся не посмотрели на них каждый по разу, а то и по два, а потом Александр уверенно поднял Диму с лавки и повёл в сторону машины, открыл дверь, усадил на заднее сидение и завёл мотор.

Они остановились в какой-то подворотне, где не было никого, куда не выходило ни одно окно, куда не забредёт по доброй воле ни один нормальный человек. Александр пересел к Диме, смотрящему в окно, там за окном всё ненастоящее, как в кино… словно он выиграл сектор «Приз», и ему подарили всё то, что за окном, и что с этим делать теперь, Дима не знал.

- Дима… - Александр обнимал его крепко-крепко, целовал в замёрзшие губы, по которым катились крупные солёные капли. – Птичка моя, как же я без тебя… птичка моя… Живой, живой, мой мальчик… Димочка, всё будет хорошо… Всё вернём на место, главное, что ты жив…

Дима сжал ткань куртки на спине Александра, уткнулся носом в тёплую, пахнущую домом рубашку и заплакал в голос.

- В одних тапках остался и то в твоих, - шмыгнул Дима носом и коротко, горько рассмеялся. – Сказали, что это телевизионная проводка. Громыхнуло два раза, и так, что у соседей все окна повылетали.

- Это моя вина, - уверенно проговорил Александр. – Последствия…

- Ты не бог, - тоже уверенно проговорил Дима, теребя в пальцах пуговицу на куртке Александра, крутил вправо, влево. – Все мы рано или поздно кого-то достаём, и с огнём играем тоже частенько.

- Они знали, что ты будешь дома в это время. Всё рассчитали, суки.

Александр погладил Диму по щеке и вновь привлёк к себе, поцеловал. Никак не мог нацеловаться. В кармане его куртки запиликал телефон. Всеволод Игнатьевич звонит.

- Жив. Всё в порядке? А не пойти бы тебе на ***, Сева! Я же тебе говорил, когда нужно закончить, а ты меня подставил. Ты меня подставил, Сева, и Димку подставил, и это не прощается, Сева, никогда не прощается. За Димку я тебя никогда не прощу.

Александр отключил телефон и побарабанил кончиками пальцев по креслу впередисидящего.

- Дим, а куда ты из квартиры-то вышел? – тихо спросил он, вновь сощурившись, глядя на Диму.

- Соседка снизу попросила кошку со шкафа достать… а я не хотел идти сначала, но вроде жалко кошку, и бабку было жалко, она мне всегда счастья желает и здоровья, - Дима осёкся и вновь всхлипнул, наклонился вперёд и прислонился лбом к груди Александра. Тот обнял его и погладил по спине.

- Счастливый мальчик… - прошептал Александр и судорожно вздохнул, целуя Диму в макушку. – Родной мальчик.

Часть 9.Никого, кроме

Тёплая вода падала на голову, на плечи, стекала по ногам на кафельный пол душевой кабины. Дима стоял, упершись одной рукой в стену, а вторую подносил ко рту и прикусывал ноготь, теребил вечный заусенец. Иногда он специально прикусывал огрубевшую кожу около ногтя, чтобы получился заусенец, который можно теребить и зависать от однообразного процесса… Дима до сих пор не верил в то, что вернуться ему некуда, осталась только машина, ну и ещё то, в чём он вышел из квартиры: штаны, футболка и трусы. Брелок с пизанской башней. Паспорт сгорел, все кредитки, чертежи, компьютер с проектами. Дима, не моргая, смотрел в стену и не видел перед собой стены, он видел свою квартиру: бардак в тумбочке, деньги в конверте под томиком «Войны и мира», альбом с детскими фотографиями, зимнюю куртку, ноутбук, компьютер. Вещи, вещи, вещи. Бездушные вещи, в которые было вложено столько сил, времени, энергии, чувств. На всём стоял ментальный штамп «моё», в каждую шмотку вложена часть души… Не жалко. Дима провёл рукой по лицу, смахивая тёплые капли, щекочущие нос. Вновь вернулся к озарившей его идее. Действительно, ничего не жалко. Это просто время, нужно много времени потратить на восстановление.