Шапка, закинутая в небо - Эдишер Кипиани

Тот бог, в которого я верю, наверняка, часто ошибается: злу приписывает благородные качества — разум, проницательность, волю, артистическую способность перевоплощаться, он невольно служит злу, как наивный мальчишка, которого воры заставили пролезть в форточку. Как огорчается бог, узнав, что его надули! Чего только не придумывает, чтобы исправить допущенную ошибку! Не он ли позволяет угадать виновного по неестественно распухшему лицу?

А ведь Иродион испугался, я даже письмо от него получил, без подписи, правда. «Я надеюсь, вы меня простите, я погорячился и потребовал вашего отвода. Неужели вы, человек великодушный и благородный, станете за это мстить и т. д.».

Я вспомнил забавный случай из жизни Иродиона, рассказанный кем-то из сослуживцев. Иродиона назначили директором большого гаража, а заместителем одного инженера, который давно мечтал о директорской должности. Иродион, как узнал, слег от страха, что заместитель будет мстить ему из зависти. Потом он изо всех сил лебезил перед заместителем, работал плохо, чтобы его сняли, а того назначили.

Трус Иродион Менабде, а страх — плохой в жизни советчик.

Купе растворяется в синем, потустороннем свете ночника, и мне кажется, что я поднимаюсь куда-то ввысь. Это происходит оттого, что сон увлекает меня в свое царство. Проверив ряды своих верноподданных, он обнаружил мое отсутствие и властно призывает меня к себе. Глаза слипаются, но беспокойная мысль гонит сон прочь и заставляет сердце биться учащенно. Совсем близко я вижу огромные глаза и свое отражение в них, ясное и выпуклое, как в стереоскопе. Приоткрываются губы, обнаруживая ровный ряд влажно поблескивающих зубов… Гванца заворачивает в газету синий картуз, как разумные живые существа, действуют гибкие пальцы. Это шапка Пааты, которую он подбросил вверх в минуту величайшей радости. Мне хочется спросить Гванцу, зачем она так бережно заворачивает шапку и куда собирается ее нести, но я не осмеливаюсь.

— Ты можешь сказать мне, Гванца, отчего человек закидывает в небо шапку?

Гванца усаживает меня за парту, а сама идет к доске.

— Мне кажется, оттого, что ему самому хочется взлететь в небо, — задумчиво отвечает Гванца.

— Может, люди когда-то умели летать?

— Кто знает, — Гванца улыбается, — может, летали и были счастливы. А теперь, когда кто-то особенно, невыразимо счастлив, он подбрасывает вверх свою шапку, охваченный желанием взлететь.

— Скажи мне, Гванца, может ли злой, нехороший человек ощутить огромную радость, испытать настоящее счастье, закинуть в небо шапку?

— Нет. На это способен только тот, кто в минуту восторга забывает обо всем на свете, а дурные люди никогда не забывают себя и свою злобу, поэтому им никогда не закинуть шапки в небо.

— Как бы я хотел испытать такую радость, чтобы…

— Это непременно случится, Заал. Надо только ждать.

— Ты удивительная девушка, Гванца.

— Я — самая обыкновенная.

— Мне кажется, я знаю тебя давно…

— А я вас помню еще по университету, вы кончали, а я была на первом курсе…

— Ты в самом деле меня запомнила?

— Если я не ошибаюсь…

— Какая ты хорошая, Гванца…

— Простите, я спешу…

— Не уходи…

— Меня ждут в учительской. До свидания!

— Гванца, постой, дай мне сказать только одно слово! Я никогда не посмею говорить с тобой о любви, позволь мне хотя бы побыть с тобой немного… Куда ты несешь эту шапку?

— Пойдешь со мной?

— Гванца!

Гванца остановилась. Некоторое время она стояла ко мне спиной. Потом едва заметным движением повернула голову, и я увидел ее лицо, чистое и светлое, словно луна, выплывавшая из-за темного облака волос.

— Пойдешь со мной туда, куда я несу эту шапку?

— Гванца!

Мы летели над городом, и от небывалой высоты захватывало дух. Внизу голубой жилкой билась река. Стаи птиц то сопровождали наш полет, то исчезали, не выдержав палящих лучей солнца. Наши тени пробежали по крышам домов и заскользили дальше, по лугам и полям, не отставая от нас. Наконец Гванца протянула руку:

— Это здесь!

Мы опустились вниз и очутились перед круглым дворцом, который сверкал, как хрустальный. Когда Гванца отперла высокие ворота, изнутри на нас повеяло гробовым молчанием. Тишина, казалось, выглянула на мгновение для того, чтобы заманить нас к себе. Гванца взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли в полной темноте, и пространство вокруг нас гудело, как морская раковина. Я боялся оступиться или наткнуться на что-нибудь, но живительное тепло, исходящее от Гванцы, вселяло в меня уверенность. Но вот Гванца остановилась, я услышал какой-то щелчок, сопровождаемый искрой, и все вокруг окрасилось в бледно-лиловый цвет, который постепенно перешел сначала в желтый, а потом в голубой. Мы стояли в зале, таком просторном, что я не мог охватить его взглядом. Я поднял голову и увидел над собой белые облака. Теперь я понял, что крышей волшебному дворцу служило небо, и этот мерцающий голубоватый свет шел сверху. Когда облака уплыли, я не мог удержать крика восторга и удивления. Я на какое-то мгновение забыл о земле и почувствовал себя лучом, затерянным во вселенной, который, увидев в небе нечто, не виданное прежде, устремился ввысь.

Все небо было усыпано шапками, которые сверкали и переливались, как звезды. Воздух вокруг них струился и дрожал, словно они говорили о чем-то и хотели, чтобы земля, чтобы весь мир узнал о том, что с ними приключилось. Казалось, они наполнят все вокруг радостным щебетом, как золотые птицы, застывшие в воздухе перед тем, как сесть на дерево.

— Что это, Гванца? — воскликнул я пораженный.

— Это мое небо, Заал, — ласково отозвалась Гванца, — и закинутые в небо шапки.

— Ты показывала кому-нибудь это чудо? — Я, разинув рот, разглядывал мерцающие в синем куполе звезды.

— Ты — первый. Но я хочу, чтобы люди приходили сюда и видели это.

Гванца развернула шапку Пааты и подбросила ее вверх. Обдав нас легким ветерком, шапка быстро взлетела, постепенно из синей становясь прозрачной. Подобно комете источала она яркий слепящий свет и, наконец, найдя свое место в небе, застыла, словно звезда.

Мечтательным взглядом Гванца проводила шапку Пааты, по-детски раскрыв пухлые губы.

— Это сказка, Гванца? Ответь мне, это сказка?

— Нет, не сказка. Ведь не каждая шапка остается здесь, а только та, которую закинул человек, испытавший великое счастье.

Я сорвал с головы свою серую кепку и что было силы подбросил ее вверх. Как птица с подбитым крылом, закружилась она в воздухе и упала к моим ногам.

Гванца засмеялась:

— Вот видишь. Я же говорила…

Я теребил шапку в руках и чувствовал себя бесконечно несчастным: значит, я не способен испытать радости и самозабвения, значит, у меня бедная, унылая душонка.

— Гванца, давай объявим всему свету: «Внимание! Внимание! Детям и взрослым, женщинам и мужчинам! Просим всех, испытавших великое счастье, сообщить нам об этом! Наше небо коллекционирует счастье, только и только счастье!»

— И все придут к нам со своими радостями, — смеясь, подхватывает Гванца. — И у нас соберется счастья видимо-невидимо, и мы разделим его между всеми. Не забудем и тех, кого обидела судьба.

— Дата Кавтиашвили… — вдруг вспомнил я.

— Кого?

— Дата Кавтиашвили, — повторил я.

— Всем хватит — и ему, и другим. К нам будут ходить школьники — мальчики и девочки, как на экскурсию, и я буду им рассказывать историю каждой шапки, закинутой в небо.

— Какая ты хорошая, Гванца!

— Я… я вас еще по университету помню.

— Ты говоришь правду? Неужели ты меня запомнила?

— Я была на первом курсе, а вы кончали.

— Гванца!

— Простите, меня ждут в учительской…

— Гванца, не уходи, я хочу сказать тебе… Где ты, Гванца-а!

Я открыл глаза и сразу зажмурился от яркого света, в нос ударил свежий солоноватый воздух.

— Море? — спросил я, и чей-то незнакомый голос ответил:

— Давно уже море.

Я стал торопливо одеваться. Девушка-туристка продолжала спать крепким сном, и ее войлочная шапка раскачивалась в такт движению поезда. Я подошел к окну, до последней минуты не поднимая головы, чтобы увидеть все море сразу, целиком, и насладиться его величием.

Глава VIII

Берег полон купающимися. Живой коричневой лентой окаймляют они мыс. Я иду вдоль линии прибоя, одетый, с маленьким чемоданом в руке, и сам себе напоминаю фотографа, рыскающего по пляжу в поисках клиентуры. Я высматриваю Тазо, уверен, что среди загорелых тел сразу увижу его могучие плечи. А с ним наверняка Наи и Мелита. Но Тазо не видно на берегу: либо он в море, либо вообще не явился на пляж.

Я ступаю на узкий деревянный мостик, здесь в море впадает неглубокая, но сердитая речушка. Море заглатывает ее, как великан — слюну. Подхожу к стеклянной коробочке павильона — может, они еще завтракают. Но за столиками на тонких алюминиевых ножках их тоже нет. Я начинаю думать, что мне никого не найти, пока я не разденусь и не смешаюсь с купальщиками. Так и есть: только разделся, смотрю, из воды выходит Мелита и, осторожно ступая по камням, пробирается к своему месту.