Шпион - Клайв Касслер

— Спасибо, мистер Ректор. Я считала, что музыку приберегают для красавиц-актрис.

— Красавицы-актрисы на Бродвее — по десять центов за дюжину. А красавица-режиссер — большая редкость, чем устрицы в августе.

— Это мистер Белл, мой жених.

Ресторатор пожал Беллу руку и радостно сказал:

— Поздравляю, сэр! Не могу представить себе на всем Большом Белом Пути более счастливого джентльмена. Хотите спокойный столик, мисс Морган, или такой, чтобы мир видел вашу красоту?

— Тихий, — решительно ответила Марион, и, когда они сели и заказали «Мумм», сказала Беллу:

— Надо же, он меня помнит.

— Может, читал вчерашнюю «Нью-Йорк таймс», — улыбнулся Белл. Она так радовалась приему, что раскраснелась.

— «Таймс»? О чем ты?

— В прошлое воскресенье газета послала на пасхальное шествие репортера отдела моды.

Он достал из бумажника вырезку и вслух прочел:

— Молодая женщина, прогулявшаяся после чая от Таймс-сквер до шествия на Пятой авеню, вызвала сенсацию. На ней было сиреневое атласное платье и черная шляпа с перьями такого размера, что мужчины вынуждены были отступать в сторону, чтобы дать ей пройти. Это ослепительное создание профланировало к отелю «Сент-Реджис» и удалилось на север в красном локомобиле.

Кстати о красном, у тебя уши горят.

— Какой ужас! Написано так, будто я шла по Пятой авеню в поисках внимания. Все женщины нарядились на Пасху. А я надела это платье только потому, что мадмуазель Дюваль и Кристина поспорили со мной на десять долларов, что мне не хватит решимости в этом выйти.

— Репортер ошиблась. Ты привлекала внимание. Если бы ты его искала, то не уехала бы в красном локомобиле, а дотемна прохаживалась бы взад и вперед по авеню.

Марион протянула руку через стол.

— А ты заметил статью на другой стороне?

Белл перевернул вырезку.

— Lachesis muta? О да. Необыкновенная змея. Источает смертоносный яд и свирепа, как судья, приговаривающий к повешению. Знаешь, отель «Камберленд» всего в десяти кварталах от Бродвея. Если хочешь увидеть змею, ручаюсь, я смогу туда пройти с хорошенькой девушкой под руку.

Марион содрогнулась.

Когда принесли шампанское, Белл поднял свой бокал.

— Боюсь, лучше мистера Ректора мне не сказать. Спасибо, что сделала меня самым счастливым джентльменом на всем Большом Белом Пути.

— Ох, Исаак, я ужасно рада тебя видеть.

Они пили «Мумм» и обсуждали меню. Марион заказала египетскую перепелку, заявив, что никогда не слышала о такой птице, а Белл — омара. Начать же решили с устриц.

— Настоящие «Линнхевенз» из Мэриленда, — заверил их официант. — Крупные и присланы специально для мистера Бриллиантового Джима Брейди.[24] Если позволите порекомендовать, мистер Белл, мистер Брейди обычно после устриц заказывает утку и стейк.

Белл отказался.

Марион через стол взяла его за руку.

— Расскажи о твоей работе. Что держит тебя в Нью-Йорке?

— Занимаемся шпионажем, — негромко, так что за шумом и смехом его не могли расслышать, ответил Белл. — Это связано с международной гонкой дредноутов.

Марион, привыкшая к тому, что он рассказывает ей подробности своих расследований, чтобы самому лучше сформулировать мысли, так же негромко сказала:

— Совсем не то, что ограбления банков.

— Я сказал Джо Ван Дорну: шпионы они или нет, но, если они убивают людей, они прежде всего убийцы и преступники. Во всяком случае Джо попросил поддержки в Вашингтоне и дал мне всю нью-йоркскую контору и карт-бланш отправлять детективов в любые места страны.

— Вероятно, это связано с оружейником, у которого взорвался рояль?

— Мне все больше кажется, что это не самоубийство, а дьявольское убийство, задуманное так, чтобы выглядеть самоубийством. И тем самым опорочить и человека, и всю систему орудий, которую он создавал. Разумеется, обвинение во взятке окрасило все, к чему он имел отношение.

Белл рассказал о своих сомнениях относительно предсмертной записки Ленгнера, о своем убеждении, что нарушитель, которого видел старик Джон Эддисон, на самом деле был японцем. Упомянул о том, что смерти специалистов по броне и по стрельбе в цель были первоначально представлены как несчастные случаи.

Марион спросила:

— Кто-нибудь видел японца на «Бетлехем стал уоркс»?

— Люди, которых я туда отправил, доложили, что видели убегающего человека. Но это был рослый парень. Больше шести футов. Белый. Светловолосый. Свидетели считают его немцем.

— Почему немцем?

— Очевидно потому, что, убегая, он бормотал: «Gott im Himmel!»

Марион скептически подняла бровь.

— Знаю, — сказал Белл. — Мало оснований.

— Видел ли кто-нибудь японца или светловолосого немца с Гровером Лейквудом, который упал с утеса?

— Коронер округа Уэстчестер сказал моему человеку, что никто не видел, как упал Лейквуд. Лейквуд говорил друзьям, что по выходным занимается скалолазанием, и смертельная рана у него на голове признана следствием несчастного случая. Бедняга упал с высоты сто футов. Его похоронили в закрытом гробу.

— Он поднимался один?

— Одна старуха сказала, что незадолго до происшествия видела его с красивой девушкой.

— Не немкой и не японкой? — с улыбкой спросила Марион.

— Рыжей, — улыбнулся в ответ Белл. — Предположительно ирландкой.

— Почему ирландкой?

Белл покачал головой.

— Она напомнила старой даме ее ирландскую служанку. Опять все сомнительно.

— Три различных подозреваемых, — заметила Марион. — Три разные национальности… Конечно, что может быть более общим для всех стран, чем гонка дредноутов?

— Капитан Фальконер склонен винить японцев?

— А ты?

— Нет сомнений, что японцы занимаются шпионажем. Я узнал, что перед русско-японской войной они заслали в русский флот на Дальнем Востоке множество шпионов, которые выдавали себя за маньчжурских слуг и рабочих. И, когда началась война, японцы знали о тактике русских больше, чем сами русские. Но я стараюсь не быть предубежденным. Может оказаться кто угодно.

— Высокий красивый детектив однажды сказал мне, что скептицизм — его наиболее ценное свойство, — согласилась Марион.

— Дело крупное и все разрастается. Работы по строительству дредноутов огромны, вовлечено множество предприятий; один случай, его значение, его связи — все это могло остаться незамеченным, если бы не дочь Ленгнера, которая настаивает, что ее отец не мог покончить с собой. И все равно, если бы ей не удалось добраться до Джо Ван Дорна через своего знакомого, я не стал бы свидетелем убийства бедного Аласдера. Его смерть списали бы на кабацкую драку, и кто знает, сколько еще людей было бы убито, прежде чем мы что-то заподозрили бы.

Белл покачал головой.

— Хватит разговоров. Вот идут устрицы, а нам обоим завтра рано вставать.

— Ты только посмотри на них! — Марион вытащила из раковины огромную устрицу, отправила в рот, позволила ей скользнуть в горло и спросила с улыбкой: — Мисс Ленгнер так красива, как говорят?

— Кто говорит?

— Мадмуазель Дюваль встречалась с ней в Вашингтоне. Очевидно, и на Восточном побережье есть влюбленный в нее мужчина.

— Она прекрасна, — сказал Белл. — Исключительные глаза. Думаю, если бы она не горевала, была бы еще прекрасней.

— Не говори мне, что ты тоже увлекся.

— Дни, когда я мог увлечься, позади, — улыбнулся Белл.

— Ты скучаешь по ним?

— Будь любовь тяготением, я парил бы в невесомости. Что мадмуазель Дюваль делает в Вашингтоне?

— Соблазняет морского министра, чтобы ее наняли снимать фильм о том, как Великий белый флот входит в Золотую бухту Сан-Франциско. По крайней мере таким же манером она получила заказ на съемки отхода флота от Хэмптон-роуд прошлой зимой. Думаю, сейчас она пользуется той же тактикой. А почему ты спрашиваешь?

— Строго между нами, — серьезно сказал Белл, — у мадмуазель Дюваль была долгая любовная связь с капитаном французского флота.

— Конечно! Когда ей хочется быть особенно романтичной, она намекает на «mon Capitaine».

— Mon Capitaine занимается дредноутами — иными словами, этот француз шпион, а она скорее всего работает на него.

— Шпион? Да она такая болтунья и сплетница!

— Морской министр дал Джо Ван Дорну список из двадцати иностранцев, которые в Вашингтоне и Нью-Йорке пытаются добывать сведения в интересах Франции, Англии, Германии, Италии и России. Большинство производят впечатление сплетников и болтунов, но приходится разбираться с каждым.

— Не японцы?

— Их много. Двое из их посольства — морской офицер и военный атташе. И импортер чая, живущий в Сан-Франциско.

— Но что может мадмуазель Дюваль снять во флоте такого, чего не снять нам остальным?