Капитан чёрных грешников - Пьер-Алексис де Понсон дю Террайль

— Так что, бригадир, вы тут останетесь?

— А как же! — ответил жандарм. — В шесть часов мы тут встречаемся с бригадиром из Венеля.

— Только у меня койки для вас не найдется, — сказал Симон, в большой тревоге глядя на потолок.

— Ничего, не надо, — ответил бригадир. — Я на столе улягусь да тут и вздремну чуток.

Гаво ушел.

Анри, все так же лежа плашмя на полу, увидел, как бригадир улегся на спину, положил саблю между ног, потом услышал, как щелкнул кучерский кнут, зазвенели колокольчики, застучали колеса…

Симон ходил туда-сюда по нижней зале и, казалось, не собирался идти к себе спать.

Бригадир уже закрыл глаза, а через десять минут звучный храп известил о том, что он спит.

Тогда Симон взобрался на чердак и убрал за собой лесенку.

При свете ручного фонаря он увидел, как Анри лежит на полу.

Симон поднес палец к губам и тихонько сказал:

— Слышали?

— Все слышал.

— Через два часа, — с тревогой сказал Симон, — здесь будет шестеро жандармов.

— Правда?

— Бежать надо, господин барон.

— Ничего страшного, — ответил Анри. Они же не меня ищут.

Симон ничего не сказал.

Он просто подошел к окну, бесшумно распахнул его, выставил лесенку наружу и сказал:

— Бегите, господин барон, скорей бегите!

— Да зачем?

— Не хочу, чтоб ваша гибель была у меня на совести, — продолжал Симон. — Вы уж где-нибудь в другом месте схоронитесь…

Анри его страх был совершенно непонятен. Но чувство такта не давало ему права настаивать. Он подошел к окну, перемахнул через подоконник и встал на лесенку.

— Прощайте, господин Анри, — сказал Симон. — Храни вас Господь!

Голос паромщика прозвучал глухо, как сдавленное рыдание.

IV

Едва миновала полночь.

Останавливаясь у Симона, Анри де Венаск сразу предупредил:

— В Бельрош я хочу явиться только за час до рассвета, чтобы Раймон уже встал. Он мне тихонько откроет и где-нибудь спрячет, а сам тем временем приготовит тетушку к моему возвращению.

А теперь Симон, по не зависящим от него обстоятельствам, выставил его на улицу задолго до условленного срока.

Голова у Анри горела, все в ней помутилось.

Почему же паромщик так холодно его встретил?

Почему он так перепугался и сказал: "Бегите! Завтра утром в доме будет полно жандармов!"?

Да, он сам сказал паромщику, что заочно осужден на смерть, но ничего особенно страшного в этом приговоре не было.

Он был вынесен военным трибуналом в Нанте не только ему, но и еще нескольким дворянам, больше других замешанным в мятеже, и все кругом говорили, что этот приговор будет отменен по амнистии прежде, чем арестуют первого осужденного.

Правда, Симону было известно только то, что рассказал ему сам Анри.

В родных местах никто не знал о его возвращении, а значит, никто не мог послать жандармов по его следу.

Поэтому Анри никак не мог объяснить себе поведение паромщика, эту смесь участия с отстраненностью.

Здесь была какая-то тайна, которую он напрасно стремился открыть, какое-то препятствие, непреодолимое для его ума и проницательности.

За домом Симона был маленький навес, под которым лежала куча сухих листьев и сена — корм для коз на зиму.

Анри подумал было зайти под него и поспать несколько часов.

Но на память ему пришли слова паромщика:

— Я не хочу, чтобы ваша гибель была у меня на совести!

"Бедняга не хочет в это впутываться", — подумал Анри.

И пошел дальше.

В этом месте начиналась одна тропа.

Анри по ней частенько ходил. Собственно, это был кратчайший путь в Бельрош: настоящая козья тропа, где двум людям не разойтись.

Она бежала зигзагами по склонам холмов на крутом берегу Дюрансы.

То и дело рядом с ней открывалась пропасть: один неверный шаг — и Анри де Венаск полетел бы в Дюрансу.

Но Анри умел ходить, как горец, да и так часто он ходил этим путем, что прошел бы по нему и с закрытыми глазами.

Между тем свежий воздух постепенно разогнал на его лице тучи, и чем дальше он шел, тем менее печальными становились его мысли.

Вандейский воин, приговоренный к смерти, он прошел пешком через всю Францию, почти без денег, постепенно расставаясь с драгоценностями, с часами, а под конец даже с фамильным кольцом, доставшимся ему от матери.

Однажды ему надоело скитаться от болота к болоту по колючим зарослям Вандеи, находить приют, полный опасностей, то на одной ферме, то на другой, — и он, переодевшись простым рабочим, смело отправился в дорогу, чтобы вернуться на родину.

Впрочем, его уже несколько месяцев не искали, считая, что он, как и многие его товарищи по оружию, переправился в Англию.

Но только ли тоска по родине влекла его?

Только ли желание увидеть старую тетушку Урсулу, родовой замок Бельрош было у него на сердце, когда он пускался в путь?

Нет: его влек магнит, в тысячу раз более сильный.

В тот день жаркого дела при Пенисьер, когда горстка молодых героев разбила целую армию, одно имя непрестанно слетало с его губ: Марта.

Марта!

Дочь его врагов, которой он отдал все свое сердце без остатка, с которой он расстался ночью со словами:

— Я люблю вас, Марта, и хотя в этот миг воля сильнее моей разлучает нас, — клянусь вам, что у меня никогда не будет другой жены.

Это было полгода назад.

А за эти полгода он не имел о Марте никаких вестей и сам не мог ей писать.

Но Анри имел ту крепкую веру, которую дает любовь. Он верил в любимую девушку, в ее постоянство, ибо знал, что и она верить в него.

И потому Анри, забыв о странном приеме паромщика, вновь погрузился в мечту о любви, и чем дальше он шел, тем скорей поспешал.

Что же, теперь он торопился поскорее попасть в замок Бельрош?

Нет, конечно! Он просто знал, что тропа, по которой он шел, поднимается в одном месте на вершину холма, а с этой вершины откроется кругозор на всю долину Дюрансы — и на той стороне он увидит черный силуэт замка Монбрен, гнездо своей любви. Теперь он принял решение. Там-то он и остановится на часок перед тем, как опять отправиться в путь и постучаться в калитку Бельроша.

И чем дальше он шел, тем сильнее билось его сердце, наполняясь воспоминаниями о любимой.

Наконец он достиг той высоты, что была для него как земля обетованная.

И едва он ступил на вершину, как радостный крик вырвался у него из самого сердца.

Так моряк, затерявшийся темной ночью в бурном море, заходится в упоенье, когда