Чудовище - Кейт Коннолли

— У тебя кто-то умер из-за колдуна. Кто это был?

Он вскидывает голову и крепче сжимает мои пальцы.

— Извини. Не рассказывай, не надо, — говорю я, уже жалея о сказанном.

Его сомнения словно клубятся между нами в воздухе, словно туман.

Спустя миг, такой долгий, что я уж решила, что вечер загублен окончательно, Рен говорит:

— Послушай, ты любишь музыку?

Музыка. В книгах я о ней конечно же читала. Музыку играют на балах, но только я все равно не очень понимаю, что она такое.

— Не знаю. А что такое музыка?

— Ты что, серьезно? — недоверчиво смотрит на меня Рен. — В твоих краях что, не бывает музыки?

— Ну, мне, по крайней мере, она не попадалась. Покажешь?

Он снова улыбается, и я ощущаю прилив облегчения.

— Идем!

По длинному, увешанному темными гобеленами залу Рен ведет меня в самую дальнюю часть церкви и там сворачивает в небольшую комнату. Льющийся в высокие окна лунный свет падает на странной формы предметы, которые висят на стенах и стоят по углам.

— Что это? — спрашиваю я, проводя рукой по какой-то штуке со струнами, протянутыми над круглой дыркой посередине. Струна вибрирует, раздается дрожащий звук, и я отдергиваю руку.

— Это музыкальные инструменты. Вот этот называется лютня. Не бойся. — Рен подмигивает и тоже касается пальцами лютни, но как-то по-другому. На этот раз звук выходит куда приятнее.

— Как ты это делаешь? — спрашиваю я в полнейшем удивлении, не сводя глаз с Рена и лютни.

— Чтобы научиться играть, нужно много заниматься. Я только чуть-чуть умею, вот на этом.

С крюка на стене он снимает еще один инструмент, больше всего похожий на пучок связанных вместе тростинок разной длины. Рен протягивает инструмент мне.

— И что с ним делать? — Я недоуменно верчу его в руках.

Рен подносит его к моим губам:

— Подуй в тростинки.

Я дую, но звук выходит какой-то унылый. Я смеюсь и отдаю инструмент Рену.

— Какой из меня музыкант!

— Я еще тебя научу, — обещает он и садится рядом со мной на скамью. Сквозь плащ и юбку я чувствую тепло его ноги. Если бы я только могла снять плащ, чтобы быть ближе к Рену! Но тогда он увидит крылья у меня за спиной и винты в шее.

Он узнает, что я не такая, как он. А я не хочу, чтобы отец оказался прав и Рен меня возненавидел. Сердце у меня слишком человеческое; что до тела, то Рену лучше этого не знать.

— Это свирель. Я на ней умею играть. — И Рен подносит свирель к губам.

Вокруг плывут и переплетаются звуки — в памяти всплывает слово «мелодия». Мелодия ритмичная, неспешная и такая грустная, что я едва могу сдержать слезы.

Так вот что такое музыка.

Мелодия взмывает и падает, и Рен покачивает головой ей в такт. Они с музыкой слились в единое целое. Сейчас Рен совсем не такой, как всегда. Комната эхом вторит его песне, и в сердце у меня просыпается странное узнавание.

И все это сделал мальчик, от которого пахнет свежевыпеченным хлебом, да пучок перевязанных веревочкой тростинок.

Наверное, музыка — это такая разновидность магии.

Мелодия становится все медленнее, звучит последняя замирающая нота. Она эхом отдается от стен, отзывается у меня в сознании и в душе. Руки у меня дрожат. Если музыка и впрямь разновидность магии, то это очень сильная разновидность. И добрая, в этом я уверена. Такую красоту колдуну ни за что не придумать.

Рен опускает свирель. Наступает тишина. Мне отчаянно хочется, чтобы он сыграл что-нибудь еще.

— Какая красивая музыка, — шепчу я.

Рен улыбается, но улыбка выходит грустная.

— Меня научил играть… человек, которого я потерял.

Я касаюсь его руки успокаивающим жестом. Пальцы дрожат.

— Послушай, извини, не надо…

— Нет, — говорит Рен, и в чертах его лица я вижу ту же грусть. — Хватит с меня секретов. Я потерял хорошего друга. Лучшего друга. Она умерла одной из первых.

— Ты по ней скучаешь.

Я беру его за руку.

— Расскажи о ней.

— У нее для каждого находилось доброе слово и улыбка. Мы дружили всю жизнь, я не помню себя без нее. Она умерла много месяцев назад, но я до сих пор не могу привыкнуть, что ее нет.

Он внимательно смотрит на меня.

— А ты потеряла мать. Знаешь ведь, каково это, когда в душе пустота?

Знаю. Эта пустота давно во мне росла. Да, внутри меня чего-то не хватает. Пустота. Место, которое когда-то было занято, а теперь пустует.

— Да, — шепчу я.

Мы сидим рука в руке и молчим. Наши сердца бьются в унисон.

И в те несколько мгновений, пока не погасли свечи, я успеваю подумать о том, что, может быть, пустоту эту еще можно заполнить.

День тридцать девятый

Я просыпаюсь гораздо позже обычного, оттого что солнечный луч скользит по моему лицу и стирает тени, словно паутину. Я поспешно откидываю одеяло. Уже почти полдень. Отец даже не разбудил меня кормить кур.

Что, если он знает, почему сегодня я вернулась только к утру? Знает, что я много времени провела с Реном и с его музыкой? Но я все-таки принесла еще одну девочку, а это главное.

Я натягиваю голубое платье и на цыпочках выхожу из комнаты. Тихонько заглядываю за угол коридора, откуда видны кухня и гостиная. Отец дремлет в кресле. На коленях у него открытая книга, у ног посапывает Пиппа.

Не похоже, чтобы он был очень сердит.

Я хватаю яблоко с буфета и крадусь мимо отца к входной двери. Розы, наверное, уже соскучились. Надо посмотреть, не пересохла ли земля. Дверь скрипит под моей рукой.

— Кимера, это ты?

Я оборачиваюсь с самой невинной из всех своих улыбок.

— А, так ты все же решила к нам присоединиться. А то я уж подумывал было послать за тобой Пиппу.

— Спасибо, что дал мне поспать. Я не собиралась быть такой соней.

Отец берет меня за руку.

— Милая, что с тобой? Тебе трудно заснуть?

— Да, — говорю я, радуясь удачной отговорке. — Трудно.

— Ну-ка, садись. Что тебя тревожит?

Насчет сна я, конечно, солгала, но тревог у меня в последнее время хватает.

— Я вынесла из тайной тюрьмы столько девочек, а они там все появляются и появляются. Как колдун ухитряется заточить их в тюрьму? Почему его никто до сих пор не заметил?

— Вот оно что. Что ж, хороший вопрос. Колдун подчинил себе очень и очень многих. Они покоряются ему и предают тех, кого любят, причем сами не всегда сознают, что делают. Они ждут, чтобы девочке стало совсем худо, и забирают ее из больницы. Это их тебе приходится обманывать и избегать каждую ночь. Они оставляют девочек в тюрьме, чтобы колдун мог натешиться. Невозможно понять, кому верить можно, а кому — нет. Вот почему ты можешь ходить в город только по ночам, когда тебя никто не увидит. Темнота укроет тебя, даже если стража будет ждать твоего появления.

В основании позвоночника пульсирует тугой холодный узел.

— Колдун этих людей использует, а они даже и не знают? Как это у него получается?

— Магия может многое, моя милая. Управлять людьми в том числе… и это еще не самое удивительное.

Я сглатываю. В горло словно песка насыпали. Ведь и Бату несколько дней назад говорил то же самое. Колдун поработил стражников. Мне очень хочется рассказать отцу про дракона, но клятва на крови напоминает о себе, и язык немеет. Терпеть не могу секреты.

— Как страшно, — говорю я, пряча кулаки в складках юбки.

— Да, страшно. Поэтому мы и должны его остановить. Поэтому ты не должна никому показываться. Поэтому нужно спасать девочек. Только так мы сможем уберечь их и не дать колдуну погубить их ради черной магии.

Но ведь это значит, что я и с Реном не должна больше встречаться! В один длинный страшный миг я решаю, что больше никогда не остановлюсь у фонтана и больше никогда не увижу Рена.

Пустота внутри растет и вот-вот поглотит меня целиком.

Долго мне этого не вынести — слишком больно. Плохо это или хорошо, понравится кому-то или не понравится, но мне необходимо видеть Рена. Каждая клеточка моего тела поет в ожидании встречи и замолкает при одной мысли о жизни без него.

— Папа… — я даже не знаю, как облечь свой вопрос в слова, — со мной что-то не так? Мне чего-то не хватает?

Как мне объяснить ту пустоту, что царит в груди, сколько бы я ни заполняла ее розами, отцом, Реном, Бату?

— Что с тобой не так? — Отец касается ладонью моей щеки. — Нет, Ким, ты у меня само совершенство.

— Но я чувствую себя какой-то неполной. Как будто чего-то не хватает.

Отец хмурится.

— Ах, ну конечно же. Вероятно, тебе не хватает воспоминаний. — Он вздыхает. — О них я сожалею больше всего. Эту часть тебя мне сохранить не удалось.

— Я сама толком не знаю, что со мной.

Я хмурюсь. Мне все же кажется, что память возвращается, понемногу, по кусочку, пусть даже отец говорит, что это невозможно. Или же я попросту схожу с ума. Иного объяснения видениям, то и дело возникающим у меня в голове, я не вижу.