Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

Условности, их обилие, требовательность к соблюдению — всё это продолжало душить меня, привыкшего к вольностям конца двадцатого и начала двадцать первого веков. Не соблюдать — грубо и невежливо, чревато мгновенными последствиями. Соблюдать — душно. Плюс накопительный эффект. Шариков вспоминался, жалобы, мол, господа в простоте слова не скажут. В кино выглядело не в его пользу, а как сам попал в условия непривычного этикета, так уже и не знаю.

Меня теперь звали по имени и отчеству, сам барин, то есть Пушкин, внезапно ввёл. Представил свояченицам, что так и так, управляющий наш, звать Степан Афанасиевич, иначе нельзя, он с царем чаи гоняет. Думал — издевается, но насмешки не уловил. Серьёзен был Александр Сергеевич.

Впервые осознал, что квартира на одиннадцать комнат и впрямь маловата для них, для ужина удалось выделить четыре, а народу собралось свыше полусотни человек. Только те, кого нельзя было не пригласить. Друзья хозяина, родственники (мне начало казаться, что они там все друг другу родственники, в Петербурге), почётные гости, те же Фикельмоны, какие-то министры, хоть великий князь Михаил не смог, и то хлеб. Без него тесно вышло. И не пешком они все заявились, какое там… два десятка карет попробуйте расположить, если во внутреннем дворе помещается восемь. При них — слуги, важные, ливреи всех цветов. Что же будет в особняке? Я начинал прозревать.

Уселись разом в двух комнатах. Стол удался на славу, спору нет, и Фролу спасибо, поднаторел новый дворецкий. Каких-то две тысячи ассигнациями (годовое жалование армейского подполковника) — и милости просим отведать чем бог послал. Что же будет в особняке? Эх…

Положение моё было не совсем ясно всем присутствующим. Очевидно, что сажать с прочими управляющего, то есть человека наёмного, откровенно неприлично. Будь я учитель детей или известный доктор — другое дело, подобное допускалось. С другой стороны, ваш покорный слуга так и не встроился в привычные рамки. Никто не возмущался, списали на блажь хозяина.

Мне было неприятно. Два часа тягостного испытания. Когда ужин перешёл в стадию «полусалона», стало куда легче. Безобразов (как без него, не видать было гусара нашего, а тут вдруг выпрыгнул как чёрт из табакерки) предложил партию в шахматы, и я согласился.

Идея скрыться в уголке от окружающих не удалась. Сперва все шло хорошо, удобное расположение позволяло не привлекать к себе внимания. Народ привычно разбился на группы, самые важные уселись за ломберный стол вместе с хозяином, меня не дергали. Наш бравый гусар играл из рук вон плохо, чем я и пользовался для аккуратного наблюдения за остальными.

— Черт знает что! Да как ты играешь⁈ То есть вы. — Безобразов вернул моё внимание к себе, особо выделив последнее обращение. Увидев злые глаза Петра Романовича, в которых бешенство сплеталось с изумлением, я вдруг понял, что допустил очередную оплошность. В памяти словно открылась книга по истории шахмат, и дата — 1837 год. Родился Пол Морфи. Что было до него? Тихий ужас, если смотреть с высоты людей имеющих багаж знаний об этой игре из двадцатого века. Смешно, но заказывая себе шахматы в Кистенёвку, я помню как сетовал, что и сыграть здесь не с кем, отлично понимал, что мой первый взрослый разряд тут как почти супероружие. Морфи меня бы разобрал, но он бы всех здесь разобрал, и ещё не родился. Безобразов играл… странно, стремясь составить коней и слонов попарно, выстраивая дивные фигуры из пешек, похожие на бастионы и редуты, совершенно ничего не понимая в дебютах. Так откуда же ему понять? Что он мог прочесть об игре? Я не задумываясь отмахивался от глупых атак и легко проламывал защиту. Но верно ли я оценил, что он плохо играет? В сравнении с кем?

— Позвольте мне, Пётр Романович, — влез какой-то серьёзный и неприятно улыбавшийся человек, из министров-друзей Александра, — испытаю силы.

— Ради бога, Дмитрий Николаевич, — отступил Безобразов, — но берегитесь, ваше сиятельство, такого я не видел никогда.

Блудов, вспомнил его фамилию, постарался придать лицу холодное высокомерное выражение, отчего оно сделалось ещё менее приятным. Что с ним, голод на признание? Детские травмы? Одно я понял сразу — поддаваться такому нельзя, слишком он слабый человек. Таких надо бить.

От «детского мата» граф ушёл, но на этом его успехи и закончились. Что так, что этак, а уступил как ребёнок.

— Ещё. — коротко бросил его сиятельство сквозь сжатые зубы.

Хорошо. Минут за двадцать он проиграл ещё трижды. Долго раздумывать над ходами здесь, судя по всему, было не принято.

— Позвольте мне испытать силы? — обратился какой-то старенький генерал, с умными внимательными глазами. — Уж больно интересно ваш оппонент солдатиков двигает.

Блудов еле заметно поморщился, но уступил место. Старичок сел, доброжелательно глядя в глаза. Вокруг уже собирались зрители, почуявшие что-то интересное. Сам Пушкин подошёл, сбежав от своячениц. Мол, извините, дело мужское нарисовалось, надо шахматы посмотреть. Понимаю.

Старичок продержался недолго. Я бессовестно пользовался крайне смутным пониманием дебютов оппонентами, в несколько ходов получая преимущество позиции.

— Да вы Буонапартий, молодой человек! — всплестнул руками генерал. — Воюете против всех правил! Вы только полюбуйтесь, господа! — указал он на доску, где готовящаяся им атака Македонского при Арбеллах (не знаю как назвать позицию при которой игрок старается сосредоточить на фланге все четыре лёгкие фигуры друг за другом) отменилась по причине мата королю.

— Отчего же Буонапартий? — притворно насупился я. — Разве не Александр Васильевич говорил, что кто удивил, тот и победил?

— Василич? Это да, говорил. — закивал старичок. — Помню, помню как под Туртукаем его головушку спасал. А вы его ученик? Саша больше шашки любил. Шахматы не жаловал, засыпал под них. Вот Михайло Ларионович любил посидеть, подумать.

— Каждому — своё.

— Он философ, господа, — со смехом вмешался Пушкин, — то есть способен рассуждать о сути бытия на трезвую голову. На пьяную и вовсе не остановить.

— Что же вы, и с государем…хмм…философии дозволяете? — поинтересовался долговязый господин с лорнетом, галломан по покрою одежды.

— Отчего бы и нет? Государь наш батюшка, не философии не любит, а слов пустых. Если же по делу — выслушает.

Старичка сменил следующий оппонент, за ним возникла заминка. Желающих оказалось разом трое, включая австрийского посла, супруга которого доселе не удосужила меня и взглядом. Чувствуя себя в ударе, я предложил играть одновременно со всеми. Господа согласились, хотя было опасение, что воспримут как оскорбление. К счастью, шахматы воспринимались как игра «легкая», несерьёзная, не то что карточный «фараон» (вот и где логика, спрашивается?), немного цирковая.

В игре на трех досках одновременно я просел, но всё-таки решительный перевес в теории и практике сыграл свою роль. Три игры — три победы. Господа зааплодировали. Было бы чему — только один (австрияк, муж Долли) использовал защиту Филидора, популярную в то время (так было написано в моих учебниках, а на деле не подтвердилось), двое других делали нечто, чего я не понял вовсе.

Затем мне поднесли «кубок виктории» — развеселились господа. Зтем генерал предложил выпить на брудершафт, предупредив, что пить надо всерьёз, а остальное «понарошку». Затем Безобразов, будь он неладен, вздумал испытать меня на «офицерский дух», как он выразился. Испытание заключалась в десяти стопках шампанского (отчего-то небольшой бокал данного напитка звался стопкой), которые нужно было выпить подряд и выглядеть молодцом. Выпил. Выглядел. Вино, кстати, теперь проверяли наливая кому-то из дворни. Признаюсь — обалдел, а им ничего. Нормально. Испытуемые пьют с удовольствием. Ещё один кирпичик в стену разницы поколений.

— Из уважения ко мне вы могли бы и не обыгрывать моего мужа, — отчётливо помню слова Долли над ухом, — а вы даже не утрудили себя задуматься.

— Ты мне ответишь и за это, нехристь. — прошипел Безобразов, на что я закивал головой и икнул громче приличного.