Охота на сыщиков - Эван Хантер

Хэвилленд решительно вмешался и исключительно вежливо попытался убедить сражающиеся стороны разойтись. Он вытащил свой револьвер и произвел несколько выстрелов в воздух над головами распоясавшихся скандалистов, и тогда один из них угодил Хэвилленду обрезком свинцовой трубы как раз по правому запястью. Револьвер выпал из повисшей руки Хэвилленда, и тут-то и приключилось с ним это самое несчастье.

Распоясавшиеся драчуны, которые до этого момента вполне удовлетворялись тем, что расшибали головы друг другу, в один миг сообразили, что наличие головы беспомощного полисмена открывает куда больший простор их изобретательности по части уличных забав. Сразу объединившись и сплотившись на этой основе, они затащили безоружного Хэвилленда в глухой закоулок и принялись обрабатывать его с замечательной быстротой и хладнокровием.

Умелец, специализировавшийся на обрезках свинцовых труб, сломал Хэвилленду руку в четырех местах.

Сложный перелом сам по себе штука крайне болезненная. Тем более болезненная в случае с Хэвиллендом, потому что кости срослись неправильно, и врачам пришлось опять их все переломать и вправлять заново.

Был даже такой период, когда Хэвилленд начал сомневаться, сможет ли он остаться в полиции. А поскольку он только незадолго до того времени был произведен в детективы III категории, открывавшиеся перед ним перспективы представлялись отнюдь не радостными. Рука у него, однако, зажила, как это часто бывает с руками вообще, и Хэвилленд вышел из этой переделки, можно сказать, целее прежнего — если не считать некоторого умственного сдвига.

Есть такая древняя поговорка, которая утверждает: „Паршивая овца все стадо портит".

С народной мудростью не поспоришь, и тот специалист по свинцовым трубам, безусловно, многим крепко подпортил. Может быть, даже всему городу. Хэвилленд стал быком, именно так, без кавычек, настоящим быком. Он крепко усвоил урок. И впросак больше никогда не попадет.

В словаре Хэвилленда выражение „сломить сопротивление преступника" имело только буквальное значение, а главную смысловую нагрузку несли первое слово и все от него производные.

И потому Хэвилленд нравился мало кому из арестованных.

Он, впрочем, нравился мало кому и из своих коллег-полисменов.

Сомнительно, чтобы Хэвилленд, если уж на то пошло, нравился даже самому себе.

— Жара! — проревел он сейчас над ухом Кареллы. — Только этим мозги и заняты.

— У меня, по-моему, даже мозги потеют, не говоря уже обо всем остальном, — пошутил Карелла.

— А вот я тебе сейчас как скажу, что ты сидишь на льдине посреди Ледовитого океана, и, увидишь, сразу станет прохладнее!

— Не становится что-то, — прислушался к себе Карелла.

— Осел ты упрямый потому что! — заорал Хэвилленд. Орал он всегда. Он орал даже тогда, когда говорил шепотом. — Ты просто не хочешь, чтобы тебе стало прохладно. Ты хочешь, чтобы тебе было жарко. Так тебе легче делать вид, что ты работаешь!

— Так ведь я и вправду работаю, — слабо возразил Карелла.

— А я вот домой иду! — рявкнул Хэвилленд.

Карелла машинально взглянул на часы. Десять семнадцать.

— Это еще что такое?! — взревел Хэвилленд.

— Ничего, — смутился Карелла.

— Ладно, четверть одиннадцатого. Так у тебя из-за этого такой кислый вид, что ли?

— Да никакой у ліеня не кислый… — запротестовал было Карелла.

— А мне плевать, какой у тебя вид! — прорычал Хэвилленд. — Я ушел домой!

— Иди, бога ради. Я подожду смену.

— Ох и не нравится мне твой тон! — прогремел Хэвилленд.

— С чего вдруг?

— Намекаешь, что я, такой-сякой, ухожу, не дождавшись смены?

— Это уж как тебе совесть подскажет, брат мой, — постным голосом произнес Карелла.

— А ты хоть знаешь, сколько я часов отбарабанил, а?

— Ну, сколько?

— Тридцать шесть! Так спать хочу, что в любую канаву готов завалиться и не просыпаться до самого Рождества!

— Насчет канавы поосторожнее, — предупредил Карелла. — Отравишь все городское водоснабжение.,

— Пошел ты! — рыкнул Хэвилленд и расписался в журнале „Приход-уход“.

Он уже был на пороге, когда Карелла окликнул его:

— Эй, Роджер!

— Чего еще?

— Смотри, чтобы тебя там не убили!

— Пошел ты! — с чувством отозвался Хэвилленд и исчез за дверью.

Он одевался быстро, но спокойно, без суеты. Натянул темносиние носки, черные брюки, чистую белую рубашку, завязал золотисто-черный полосатый галстук. Достал ботинки. На их каблуках была вытиснена торговая марка „О’Салливэн".

Надев черный пиджак, он подошел к комоду и выдвинул верхний ящик. Там, поверх носовых платков, лежал его пистолет 45-го калибра, отливавший смертоносным вороненым блеском. Вставил новую обойму и положил пистолет в карман пиджака.

Потом направился к двери, по-утиному переваливаясь на ходу, в последний раз внимательно осмотрел комнату, выключил свет и вышел в ночь.

В одиннадцать тридцать три Стива Кареллу сменил детектив по имени Хэл Уиллис. Карелла ввел его в курс самых неотложных дел, оставил на связи и спустился по лестнице на первый этаж.

— Спешишь к подружке, Стив? — окликнул его дежурный сержант.

— Угадал, — ответил Карелла.

— Мне бы твои годы!

— Да брось ты! — утешил его Карелла. — Тебе же не больше семидесяти!

— День в день! — с добродушным смешком согласился сержант.

— Ладно, спокойной ночи, — пожелал ему Карелла на прощание.

— Всего, Стив!

Карелла вышел из здания участка и зашагал к своему автомобилю, оставленному в двух кварталах прямо под знаком „Стоянка запрещена".

Сменщик Хэнка Буша объявился в одиннадцать пятьдесят две.

— Думал, ты уже никогда не появишься, — упрекнул его Буш.

— Я и сам так думал.

— А что случилось? — насторожился Хэнк.

— Слишком жарко бегать-то!

Буш недовольно поморщился, подошел к телефону и набрал свой домашний номер. Некоторое время он ждал, слушая гудки. Наконец трубку подняли:

— Алло?

— Элис?

— Да, слушаю, — ответила она и почему-то замолчала и после паузы спросила: — Хэнк, это ты, что ли?

— Я уже иду, малышка. Сделай милость, приготовь кофе со льдом, а?

— Хорошо, конечно.

— У нас там очень жарко?

— Очень. Может, захватишь мороженого где-нибудь по дороге?

— Обязательно.

— Хотя нет. Не надо. Иди прямо домой. Обойдемся кофе со льдом.

— Добро. Пока, малышка!

— Пока, милый.

Буш повесил трубку и обернулся к сменщику:

— Ну чтоб тебя до девяти не сменили, мерзавец ты этакий!

— Жара ударила ему в голову, — сообщил тот ближайшему шкафу.

Буш раздраженно фыркнул, расписался в журнале и вышел на улицу.

Он ждал, затаившись в густой тени.

Потной рукой он сжимал в кармане пиджака ореховую рукоятку пистолета 45-го калибра. Он знал, что его черный костюм сливается с темным провалом входа в неосвещенный переулок, но все же немного нервничал и слегка боялся. Как бы то ни было, отступать ему все равно нельзя.

Он услышал приближающиеся шаги. Широкие, твердые шаги. Походка спешащего мужчины. Он выглянул за угол. Так и есть.

Так и есть, тот самый.

Пальцы покрепче стиснули рукоятку пистолета.

Полисмен приближался. Человек в черном резко шагнул из переулка. Полисмен встал как вкопанный. Они были почти одного роста. Уличный фонарь на углу очертил на асфальте их четкие тени.

— Спичка найдется? — спросил человек в черном.,

Полисмен всматривался в него несколько секунд и вдруг потянулся рукой к заднему карману. Человек в черном уловил это движение, вывернул из пиджачного кармана и молниеносно вскинул свой пистолет. Оба выстрелили одновременно.

Человек в черном ощутил тупой удар в плечо, но его пистолет задергался в руке, как живой, и, казалось, сам по себе стрелял раз за разом, раз за разом. Полисмен судорожно схватился за грудь и рухнул на тротуар. Его „детективз спешиэл“ с лязгом отлетел на несколько футов.

Человек в черном попятился прочь и повернулся, готовый бежать.

— Сукин ты сын! — услышал он за спиной хриплый, с болью и мукой голос.

Он крутанулся на каблуках. Полисмен уже поднялся на ноги и бросился к нему. Он хотел было вскинуть пистолет, но опоздал. Полисмен навалился на него, молотя здоровенными ручищами, как цепами. Человек в черном отчаянно отбивался и, улучив момент, сумел вырваться. Полисмен одной рукой вцепился ему в волосы, а другой махнул по лицу, полосуя ногтями щеку.

Человек в черном выстрелил. Полисмен согнулся пополам и упал лицом в шершавый бетон.

Человек в черном дотронулся до ноющего плеча, оно теперь сильно кровоточило. Он грязно обругал полисмена и подошел к нему вплотную, и кровь из раны на его плече капала на безжизненное тело, распростертое у его ног. Он вытянул руку с пистолетом и спустил курок. Голова полисмена дернулась и замерла.