Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

И я, перефразируя классика, смогу с полным основанием сказать «верьте мне», а не «веруйте в меня».

А пока...

«...Хорошо бы люди старели только перед смертью... А еще лучше после. Чтобы болезни и дряхление не вылезали на поверхность, пока человек дышит. Чтобы у каждого в загашнике хранилась волшебная картинка, как в книжке, которую я прочитала тайком от монахинь, про красавчика с черной душой, за грехи которого расплачивался его портрет. Желательно, чтобы за красивых и умных расплачивались глупые и уроды. Тогда планета была бы заселена совершенными созданиями и мои бедные глаза не видели бы столько убожества. Я бы играла в более совершенные игры и с более достойными партнерами.

И моя восхитительная головка не разрывалась бы на части. Блин. Блин. Блин. Леди так не выражаются, милочка. Ты же не хочешь всю оставшуюся жизнь чистить серебро на господских кухнях? Ну и терпи. Господь терпел – и нам велел. Монашки иногда говорили дельные вещи, черт бы их подрал. Драл. Драл. Драл.

Мы сидели в шикарном ресторане на берегу Женевского озера и ели какую-то рыбу из Красной книги, запивая холодным белым вином. Папашка любил водить меня в шикарные места.

Весь день до этого я шлялась по самым дорогим магазинам самого дорогого города Европы. Огромные пакеты со шмотками и обувью были отправлены в отель. Кроме пакетика, самого для меня дорогого, – там лежал купленный в антикварной лавке маленький пистолет, дамская штучка с инкрустированной рукояткой. Я присмотрела его давно, а сегодня выпросила в качестве сексуальной игрушки. К нему прилагались два миленьких патрончика.

Старый придурок весь день таскался за мной из бутика в бутик, держа свою золотую «Visa» в зубах. И чем больше я тратила, тем лучше у него становилось настроение. Видно, воображал, как я буду за все это с ним расплачиваться.

Когда дуры-бабы думают, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, они метят слишком высоко. Правда, среди совокупленцев попадаются не только примитивные, но и снобы, вроде моего – книжки читают. Запаришься с такими. Приходится соответствовать. По крайней мере, на стадии жениховства изображать из себя не только сексуальную штучку, придаток к своей влажной улиточке, но еще и милую, ненавязчивую интеллектуалку. Книжки для этого читать не обязательно – достаточно покопаться в Интернете. Я всегда смотрю там на букву «К» – культура.

Накануне вычитала что один философ французский, де-ко-нструктивист (забыла, как зовут, что-то на «Д»), пришел к выводу, что «культура возникает на пути человечества от инцеста к онанизму». В подробности вдаваться не стала, но запомнила и взяла на заметку – мне в тему.

Выдала эту информацию своему толстопузику. Он ахнул от удивления. Оказывается, читал доходягу-интеллектуала – Жак Деррида зовут.

– Модный левак, утверждает, что первобытное райское состояние людей – это инцест, средством от которого стала мастурбация, – объяснил он. – Тебя-то как занесло в философские дебри?

– Так, книга под руку попалась... И вообще, ты меня недооцениваешь! – я обиженно надула губки.

Он чуть не расплакался от умиления.

– А ты что предпочитаешь? Инцест? Или мастурбацию? – поинтересовалась я игриво.

– Ни то, и ни другое, пока у меня есть ты, – он поцеловал мне руку, как особе из королевского дома.

Знал бы несчастный, что со мной он занимается и тем и другим.

Я в ответ ласково ущипнула его за щеку.

– Как там мой родничок? Свеж ли? Не хочет ли чего еще? – приговаривал мой распалявшийся сучок.

– Свеж... свеж... Сочится в ожидании... Хочешь в норку? – А сама подумала – есть норки, а есть отверстия, ведущие в ад.

Я огляделась – ресторан был полон жирных уродов (наверняка эрегируют, наблюдая за мной) и разнокалиберных разукрашенных теток. Они жрали и пили как перед концом света. Мой еще был не худший. Или я к нему попривыкла. По крайней мере, он больше глазел на меня, чем ел. Да и было на что посмотреть... Я была одета в короткую юбку, под ней, между прочим, стринги. Из-под юбки струились длинные ноги, не нуждавшиеся в каблуках. Сверху – полупрозрачная футболка от Армани. А под ней, между прочим, играли нежные грудки с вызывающе торчащими сосками. Завешена же эта соблазнительная картинка была ожерельем из жемчуга вперемежку с хрусталем, которое мы только что прикупили у Тиффани. Я сначала очень скромненько попросила купить только бриллиантовый крестик, на память о моих незабвенных монашках и годах, проведенных в монастыре, под присмотром моего главного жениха – Иисуса. Но он сказал, что это чудовищная пошлость и богохульство для верующего покупать крест – символ страдания, распятия и искупления, – усыпанный бриллиантами. Крест должен быть таким же простым, как и вера в Спасителя, – медным, деревянным, каким угодно, но только не драгоценным. А почему же тогда попы украшают свои толстые животы тяжеленными золотыми крестами? И чем выше сан, тем больше на нем бриллиантов?!

Мы остановились на ожерелье, которое примирило меня с отсутствием креста на шее.

И теперь бычьи рожи поворачивались в мою сторону, желая рассмотреть, что целомудренно прячется под водопадом жемчуга и хрусталя. А я развлекалась тем, что откровенно облизываясь, пожирала глазами Папашку и без остановки гладила его блудливую ручонку, разыгрывая на ней эротическую гамму. Он таял на глазах. И если бы сейчас я захотела получить третий глаз, он, не раздумывая, отдал бы свой. Только на кой он мне нужен, его выцветший бледно-голубой глаз? У меня в планах кое-что поинтереснее. А третий глаз у меня и так есть – между ног, между прочим. И между прочим, самый зоркий и самый острый. Прямо десница Божья.

Вообще-то, давно пора двигаться к заключительному аккорду. Побаловала его, и хватит. Он совсем готов. Самое время для экзекуции – влюблен, как студентик, одержим идеей меня осчастливить.

Только бы не проснулась жалость, все-таки родная кровь. Я не раз вглядывалась в его лицо, особенно когда он спал, пыталась найти сходство с собой. Никаких явных родственных черт. Разве что большой рот. Говорят, это свидетельствует о щедрости души. Но мой рот был отверзшимися вратами рая. Папашка же – просто губошлеп. Я находила его туповатым, особенно для его профессии. Адвокаты в моем представлении – ушлые типы. Мой же доверчив, сущий ребенок. Радовался малейшему вниманию с моей стороны и был щедр, как новорусский олигарх. Да, характер у него явно не в меня. Вернее, мой характер – не в него. Я воительница, соблазнительница, вершительница судеб. Это от мамочки. Я хорошо помню, как она колошматила меня за малейшее непослушание. И привязывала за ногу к кровати таким хитрым узлом, что его никакой матрос не развязал бы, – знала мою склонность к побегам. Правда, она не забывала оставить еду и питье, а также ночной горшок в пределах досягаемости. А сама шлялась в попытке устроить свою жизнь. Или добыть дурь. А когда я чуть подросла, ко всему перечисленному ассортименту она перед уходом включала телек, оставляя пульт в мое распоряжение, – то-то я насмотрелась недозволенного. Вот это и есть настоящая свобода. Так что нечего удивляться, что, когда я попала к монашенкам, про жизнь я уже знала практически все. Телевизор, господа, – неисчерпаемый источник знаний и самый лучший воспитатель на свете! Был, пока я Интернет не освоила.

А трахаться мне с ним, честно говоря, нравилось – нежный такой, ласковый, все тело мое изучил как топографическую карту, занимался им часами, знал, где таятся островки счастья, крошечные взлетные посадки для старта атомных боеголовок в космос. Я тоже ему не уступала, играла на нем как на послушном инструменте – пьяно, крещендо, декрещендо, пьяниссимо и полная какофония на духовых (особенно я любила дуть в его отлично настроенный саксофончик, нажимая сразу на все кнопочки и не давая передышки ни на секундочку). Недаром монахини заметили мои выдающиеся музыкальные способности. Я всегда, всегда была готова приласкать его и погладить. В районе финансирования. Такое нежное межреберье, под внутренним карманом пиджака. И нашептывала при этом, что его замечательный многоярусный орган-орга2н – только аппендикс бесконечного космоса его души... Ну, или что-то в этом роде.

Баловал он меня нещадно, ничего не жалел, возил в самые красивые места, селил в самых шикарных отелях, в ювелирных магазинах деньги оставлял немереные.

Трудно было не оценить его щедрость. Ко мне так никто никогда не относился. Все только «дай... дай...» и никакого уважения. А главное, не учит меня ничему, не заставляет быть хорошей девочкой, примерной ученицей, морально устойчивой... что там у них еще ценится...

Слова какие говорит, облизывает всю... Ромео престарелый (хотя объективно не так уж он и стар – чуть за полтинник). Еще немножко, и можно будет поверить, что жизнь за меня отдаст.

Вот и пусть отдает!

Но, чего душой кривить, иногда он мог так растрогать мое гренадиновое сердечко, что я готова была поверить в его сюсюканья. Мне даже казалось иногда, что мы с ним две потерянные души и два соучастника преступления, но он свое уже совершил, а я только собираюсь...