Кладоискатель и золото шаманов - Юрий Гаврюченков

Известие нанесло непоправимый удар по здоровью отчаянно винившего себя в гибели сына Исаака Гольдберга. Он окончательно потерял интерес к жизни и вскоре угас от заработанного на пересылках туберкулеза. Таким образом, бразды правления оказались в руках Якова Исааковича. Поначалу он не забывал о подрастающем племяннике и пытался приспособить его к делу, но гены Иосифа сделали чадо непригодным к работе в теневой коммерции. Несмотря на старания дяди, Вадим с упорством безумца бегал за вожделенными бабочками и ни на что другое смотреть не желал. Давид же пошел по профессиональной стезе и стал искусствоведом, знающим толк в живописи, мебели и ювелирных украшениях. Не брезговал он и скупкой золотого лома, полагая, что из всего надо извлекать выгоду. А когда среди знакомых кладоискателей, с которыми Гольдберги по традиции всегда поддерживали контакт, замаячил молодой, удачливый и не запятнавший себя сотрудничеством с органами, стало ясно, что пришло время пускать в ход дядины бумаги, до сих пор лежащие мертвым грузом в недрах письменного стола.

Гольдберг ничего не скрывал, но, слушая его, я думал: какой он имеет расчет за своим прямодушием? Без пользы он ничего не делал, но где и что он тут извлекал, я уловить не мог. Так и не выцепил, предположив, что это своеобразный знак доверия. Надо ж доверять друг другу, коли мы компаньоны. Настала пора обнародовать пресловутую карту. Давид Яковлевич протянул мне небольшую красную книжечку. На дерматиновой обложке была оттиснута тускло-желтая надпись «Академия наук СССР», под нею звездочка и ниже: «ПОЛЕВОЙ ДНЕВНИК».

– Полистайте, – предложил Гольдберг, приглаживая короткие кудрявые волосы возле ушей. Наверное, от волнения. – Оцените опытным взглядом. К рисункам я могу дать пояснения.

Я начал с первой страницы, предназначенной для записей сведений о владельце: «1968 год, Тунгусская экспедиция, Усть-Марьский отряд». В графе «Фамилия, имя, отчество исследователя» значился Гольдберг Иосиф Исаакович. В самом низу красовалась трогательная надпись: «В случае нахождения утерянного дневника просьба вернуть по адресу». Адреса не было, но книжечка попала по назначению.

Деловые записи, выполненные мелким неразборчивым почерком, начинались длинным списком походных принадлежностей и припасов. Далее велись какие-то подсчеты, судя по всему, затраты бензина на маршрут. Изучать эту избыточную информацию не было необходимости, и я начал с «хвоста»: загнул большим пальцем странички и пустил веером, пока взгляд не зацепился за рисунок.

– Нашли? – догадался Давид Яковлевич. Он поднялся с кресла, и мы вместе стали изучать карту.

Выполнена она была на двух листочках, каждый размером с ладонь.

– Это дедушкины пометки, – обратил мое внимание Гольдберг, указывая на дополнения, внесенные черной шариковой ручкой. Почерк на них заметно отличался. – Дядя Иосиф начертил все довольно точно, но кое-что упустил. Дед вписал в схему недостающие детали. По этой карте, хоть она и старая, очень можно ориентироваться.

– Надеюсь, – сказал я.

Рисунок по диагонали разделяла толстая двойная черта с пометкой «р. Марья». Слева и снизу к ней примыкала линия потоньше, тоже какая-то речка. Стрелки с закрашенными остриями указывали направление течения. В нижнем треугольнике между двух рек красовалась надпись «Поселок Усть-Марья, Правая сторона», с двух сторон к нему тянулись мосты. Там же рукою Исаака Моисеевича были отмечены Первый усть-марьский лагерный пункт и деревообрабатывающий комбинат. За притоком, на левом берегу Марьи Иосиф указал только речную пристань и написал «Левая сторона» очевидно, имея в виду название второй части поселка. Зато Исаак Моисеевич напряг память, создав целый путеводитель по маленькому островку архипелага ГУЛАГ. Напротив пристани, далеко в лесу помещался Второй усть-марьский лагпункт, биржа, чуть поодаль, перекрывая синий холм, чернел большой крест в жирном кругу, снабженный подписью «Кладбище з/к з/к». На правом берегу реки Марьи отец с сыном разгулялись от души. Правая и самая большая часть карты была исчеркана синими штрихами – рисунками геолога, отмечавшего особенности рельефа, участки выхода на поверхность горных пород и прочее по своей специальности, указал он и местонахождение пещеры. Был там и старый прииск, сеточка лесных дорог, загадочные «новая лесобиржа» и «командировка № 3». Листочек от старости покоробился, словно был подмочен, и хрустел, как новая банкнота. По-моему, репрессированный Гольдберг над ним плакал. В нижнем правом углу располагалось нечто наподобие церкви, имеющее надпись «Скит староверов», а напротив – посреди Марьи – овал с крестиком, обозначенные как «Остров» и «Часовня».

– Вот наша пещера, – палец Давида Яковлевича ткнул в нижний правый угол, где от главной дороги шла в сторону тонкая линия с кляксой на конце и надписью «Бел. гора».

Слава вытянул шею.

– Тут довольно понятно и разборчиво, – поощрительно заметил я.

Гольдберг довольно улыбнулся, сверкнув очками, и возвратился в кресло под полотном Маймона «Тайный седер в Испании во времена Инквизиции». Зная натуру Давида Яковлевича, я заключил, что в музее висит копия.

Я посмотрел на его двоюродного братца. Вадик фривольно развалился и пристально изучал ногти на правой руке, демонстративно игнорируя происходящее. Вероятно, хотел показать, что уж он-то как никто другой посвящен в тайну. Настолько, что даже не интересуется ею. Ну конечно же да! Я перевел взгляд на Славу. Корефан выжидающе смотрел на меня.

– Схема, достойная специалиста, – заключил я. – Во всяком случае, добраться по ней до цели можно. Если к нормальной карте привязать.

Краем глаза я заметил, что Вадик перестал изучать пальцы, изящным движением опустил руку на колено и тоже уставился на меня.

В библиотеке повисла почтительная тишина.

– И я думаю, что нам стоит съездить и на месте разобраться во всем самим.

Давид Яковлевич облегченно опустил плечи. Слава с трудом изобразил задумчивость.

– В самом деле? – уточнил он.

– Может быть, что-нибудь и получится, – сказал я.

– Тогда поехали, – осклабился корефан. Вслед за ним улыбнулись и Гольдберги.

– А этот еврейчик нас никак не кинет?

Мы сидели в полутемной забегаловке у Московского вокзала и обсуждали нюансы предстоящей поездки. Не знаю, чем приглянулся Славе этот кабак, но на обратном пути он буквально затащил меня в «Риф», чтобы как следует обмозговать услышанное. Я не любитель общественных заведений как мест, пригодных для обсуждения важных вопросов, но Славе захотелось пива, и мы зашли.

– Не один ли тебе хрен, еврей он или русский? – поморщился я. – Что за предрассудки? Все мы в Советском Союзе выросли, и родители наши тоже. Значит, мы советские люди. К тому же как он нас кинет? Во-первых, не он с нами поедет, а Вадик…