Друг человечества - Уильям Локк

Человек обладающий практическим здравым смыслом, принял бы во внимание многое другое, и, прежде всего, отношения между Эмми и Мордаунтом Принсом, приведшие ее к столь трагическому положению. Но для Септимуса ее грех почти не существовал. Когда человеку удается отрешиться от всего земного, он смотрит с высоты своего полета на слабости и грехи смертных.

Едва не бегом он спешил по Холборну, пока перед ним в тумане не выросли контуры собора. Это пробудило в его уме некие ассоциации. Септимус остановился на тротуаре, вглядываясь в собор напротив, изо всех сил напрягая память. Он смотрел на церковь. Люди венчаются в церквах, иной раз с особого разрешения властей. Вот оно! Особое разрешение. Надо его добыть. Но где и как? В подлинно цивилизованных странах такие разрешения, наверно, продаются в магазинах, как головные щетки и сапоги, или даже в почтовых конторах, как разрешения держать собак. Но Септимус, сетуя на несовершенство английского общества, мог только грустно глядеть на шумную улицу, запруженную экипажами, не зная, куда идти. Он казался настолько растерянным, так вопросительно заглядывал в глаза прохожим, что полисмен счел необходимым остановиться и спросить молодого человека:

— Вам кто-то нужен, сэр, и вы не знаете, как туда попасть?

— Да, — сказал Септимус. — Мне нужно туда, где выдают разрешения на венчание.

— Разве вы не знаете, где это?

— Нет. Видите ли, мне еще ни разу не приходилось жениться. Но, может быть, вы были женаты и скажете, что для этого требуется?

— Знаете что, сэр! — Полисмен уставился на него доброжелательно, но с видом человека, находящегося при исполнении служебных обязанностей. — Послушайтесь моего совета, сэр: выбросьте из головы мысль о женитьбе. Идите-ка лучше домой, к друзьям.

Он выразительно кивнул головой и отошел, оставив Септимуса в недоумении. Что это значит? С ним говорил Сократ в полицейской форме, у которого дома сидит своя Ксантиппа, или, быть может, полисмен принял его, Септимуса, за тихо помешанного, вырвавшегося из-под надзора? То и другое было неутешительно. Он повернулся и, несколько приуныв, пошел назад по Холдорну. В Лондоне наверняка полным-полно специальных разрешений, но кто же направит его стопы в нужное место? Возле Грейс-Инн его снова осенила блестящая идея. Здесь живут многие адвокаты; они, законники, знают о всяких там разрешениях даже больше, чем портье в гостиницах и полисмены. Один его знакомый как-то после завтрака попрощался с ним, говоря, что ему нужно в Грейс-Инн, посоветоваться с адвокатом. Септимус вошел в низкие темные ворота и обратился к привратнику:

— Живет здесь кто-нибудь из адвокатов?

— Не так много, как прежде. Теперь здесь все больше архитекторы, но хватает и адвокатов.

— Не будете ли вы так любезны направить меня к кому-нибудь из них?

Привратник дал ему два-три адреса, и Септимус, ободренный, направился через четырехугольный дворик к западному флигелю, тяжелая темная громада которого уходила прямо в густой туман, именуемый лондонцами небом. Лампы, горевшие за окнами без штор, ярко освещали комнаты и людей, склоненных над конторками и чертежными столами; некоторые из них сидели возле самых окон, и на свету отчетливо проступали их профили. Глядя на этих людей, Септимус смутно соображал, кто из них тот, кого ему рекомендовали.

Первый, к кому он обратился, оказался благожелательным молодым человеком в золотых очках. Внимательно и сочувственно выслушав посетителя, он перечислил ему все способы, при помощи которых британский подданный может вступить в брак на родине и в разных странах света, в том числе в открытом море, на борту одного из судов пассажирского или коммерческого флота. Адвокаты вообще любят ошарашивать клиента совершенно непригодными для него сведениями. Но когда выяснилось, что одна из сторон, желающих вступить в брак, имеет квартиру в Лондоне, т. е. живет здесь более чем пятнадцать дней, адвокат широко раскрыл глаза.

— Но, дорогой сэр, в таком случае, отчего же вам просто-напросто не сочетаться браком в мэрии, по месту жительства вашей невесты, в Челси? Это проще всего. Сегодня вы заявите регистратору о своем намерении вступить в брак, а послезавтра он вас объявит мужем и женой. И не нужно платить большие деньги за особое разрешение; не требуется и оглашение, если, конечно, вы не стоите непременно за церковный брак. Что вы на это скажете?

Септимус нашел совет чрезвычайно разумным и восхитился мудростью советчика, но все же осведомился:

— А брак будет законным, настоящим?

Благожелательный молодой человек его успокоил: «Брак будет самый настоящий, так что вам потом придется дойти до высшей судебной инстанции, чтобы получить развод». Септимус согласился, что в таком случае брак должен быть вполне солидный. Тогда молодой адвокат предложил взять на себя все хлопоты и пообещал женить Септимуса не позже, чем через два дня. А затем отпустил его, дав на дорогу свое адвокатское благословение, которое Септимус и унес с собой в Равенсвуд-отель.

11

— О, дорогая мама! Они обвенчались! — вскричала Зора, заглянув в только что поданную ей телеграмму.

Миссис Олдрив вздрогнула и очнулась от своей безмятежной послеобеденной дремоты.

— Кто, милая?

— Как кто? Эмми и Септимус Дикс. Читайте сами.

Миссия Олдрив надела очки и вслух прочла телеграмму, но пальцы дрожали и не слушались ее, а голос звучал так, как будто она читала на чужом языке. Телеграмма гласила:

«Септимус и я обвенчались сегодня в мэрии Челси. Уезжаем в Париж. О дальнейших планах уведомим. Сердечный привет маме от нас обоих. Эмми»

— Что бы это значило, Зора?

— Это значит, милая мамочка, что они теперь муж и жена, но зачем им понадобилось жениться таким странным способом и устраивать побег влюбленных, как в старинных романах, я и представить себе не могу.

— Ужасно!

— Более чем ужасно. Это по-идиотски глупо.

Тут была какая-то непостижимая мистификация, а Зора терпеть не могла, чтобы ее мистифицировали, и потому рассердилась. Миссис Олдрив заплакала. — Какой стыд! Убежать из дому. Сочетаться гражданским браком в мэрии…

— Не даром я так не хотела пускать ее на сцену. Чуяло мое сердце, что это кончится чем-то ужасным, — рыдала миссис Олдрив. — Конечно, мистер Дикс — чудак и фантазер, но я никогда не думала, что он способен так поступить.

— Нет у меня терпения с ним! — восклицала Зора. — Что за нелепый человек! Еще недавно я сама ему говорила, что мы обе были бы в восторге, если бы он женился на Эмми.

— Нужно, чтобы они вернулись и обвенчались, как следует, в церкви. Напиши им, дорогая, чтобы они поскорее вернулись. Викарий будет так шокирован и обижен, а что скажет кузина Джен, когда узнает!

Миссис Олдрив беспомощно развела руками в черных перчатках и уронила их на колени. Она не в силах была даже вообразить, в какое добродетельное негодование придет кузина Джен. Но Зора объявила, что ни с викарием, ни с кузиной Джен считаться не стоит. Как-никак брак этот законный, хотя и гражданский, и она позаботится о том, чтобы соответствующая публикация была помещена в «Таймс». Что касается того, чтобы вернуть их назад, — она взглянула на часы:

— Они теперь уже на пути к Фолкстону.

— Можно телеграфировать им, чтобы вернулись и обвенчались, как полагается, в церкви. Или, ты думаешь, не стоит?

— По-моему, не стоит, но если хотите, я пошлю телеграмму.

После того, как отправлена была телеграмма «Септимусу Диксу, эсквайру, Булонский пароход, Фолкстон», лицо миссис Олдрив несколько прояснилось.

— Во всяком случае, алы сделали, что могли, — утешала она сама себя.

Дело в том, что Эмми, как это нередко бывает с растерявшимися людьми, доставила себе и родным массу ненужных хлопот и тревог. Ее бегства из дому никто и не заметил. Хватились только в половине девятого, когда горничная вошла к ней в комнату и не нашла Эмми в постели. А поскольку исчез и ее саквояж, то все решили, что она уехала, никому ничего не сказав, в восемь часов поездом из Рипстеда в Лондон, как уже не раз случалось, когда ей нужно было успеть на утреннюю репетицию.

Телеграмма Септимуса не только никого не успокоила, но и удивила Зору. Септимус сам себе господин. Если ему вздумалось съездить в Лондон — это его дело. Если бы он уехал на экватор, тогда еще понятно, можно было бы из вежливости уведомить ее о таком событии по телеграфу. Но зачем же сообщать о благополучном прибытии в Лондон? И какое это имеет отношение к Эмми? И чего ради, во имя всех пушек и музыкальных комедий в мире, стала бы Зора тревожиться по случаю его отъезда? Потом, вспомнив, что Септимус ничего не делает по-человечески, она приписала телеграмму его обычной нелепости, снисходительно улыбнулась и перестала о нем думать. Миссис Олдрив вообще об этом не знала, так как Зора не показала ей телеграмму Септимуса. Мать была убеждена, что Эмми уехала в Лондон, как обычно, утренним поездом и только сокрушалась по поводу легкомыслия нынешних молодых девиц, способных уехать из дому даже без предупреждения и не простившись, припомнив, однако, что покойный отец Эмми всегда приезжал и уезжал неожиданно — со дня их свадьбы и до своей гибели на рогах дикого буйвола, она успокоилась, приписав поступки дочери роковой наследственности. Таким образом, пока двое неопытных беглецов из кожи вон лезли, чтобы замести следы и оградить родных Эмми от огорчения и беспокойства, в Нунсмере никто и не думал тревожиться и огорчаться их отъездом.