Прохождение тени - Ирина Полянская

Я спросила бабушку: неужели в тот год у родителей не было счастливых, безмятежных часов?

Неодобрительно скривившись, бабушка ответила, что были. Во-первых, отец всегда бурно восхищался умом и способностями мамы. Как-то он вручил бабушке сверток, на котором его рукой было начертано: "Дуракам -- до востребования", и попросил запереть его в секретный ящик буфета. Бабушка поинтересовалась: что это? Отец сказал, что единственное достоинство этого учебника -бесспорная популярность изложения, но в отношении теории, системы и стиля он крайне слаб. Отец представил маме целый список книг, которые ей следует прочесть и сдать по ним ему экзамен.

Несколько недель, пока мама читала книги Шорлеммера, Кона, Вальдена, Ладенбурга -- словом, всю историю и теорию химии от Лавуазье и до наших дней, они прожили исключительно мирно и даже счастливо. А уж после того, как мама сдала экзамен отцу по этим книгам, восторгу его не было границ. Он говорил, что за такое короткое время смог освоить лишь первые главы Ладенбурга и главу седьмую книги Гринберга о природе сил комплексообразования. "Эта головка, -- гладил он мамины волосы, -- самая удивительная головка на свете. Невозможно поверить, что ты поступила на химический факультет, отдавая дань моде, из легкомыслия, ведь ты прирожденный ученый", -- разливался отец.

Они ходили в оперетту, перечисляла бабушка (после "Собаки на сене" мама уже никогда больше не опаздывала, такое лопе де вега устроил ей тогда отец!), сидели вдвоем в библиотеке, читая "Успехи химии", обменивались мнениями о прочитанных ими романах, прогуливались по Старопочтовой, и все соседи говорили бабушке, какая они красивая пара. Время от времени они с друзьями ставили на дому любительские спектакли, разыгрывали сцены из "Демона", "Маскарада", "Русских женщин"...

"Когда стосуточная ночь повиснет над страной!.."

Бабушка рассказывала, что отец произносил эти некрасовские слова с таким глубоким чувством, словно сбрасывал с себя маску "изверга-губернатора", роль которого играл в "Русских женщинах", и становился самим собою, каким не знали его ни мама, ни бабушка, ни институтские товарищи... Да, он понимал, что над страною нависла тысячесуточная ночь, и уже предчувствовал, что ему едва ли суждено дожить до рассвета.

Когда случилось то, что должно было случиться, бабушке припомнилась эта сцена: дочь, придерживающая концы шанхайского покрывала, изображавшего дорожный плащ Марии Волконской, и отец в гриме, с нарощенным с помощью пластилина крючковатым носом, в старом свитере, к которому он прикрепил булавками нарисованный на листе ватмана вицмундир с крестами...

Вас по этапу поведут с конвоем... -

дребезжащим, старческим голосом пророчески предрекал он маме. Ему бы играть на театре записных злодеев, он был прекрасный актер. Его голос обволакивал, обольщал, искушал, увещевал, а между тем острый холодный глаз был нацелен на свою жертву: клюнет или не клюнет она на эту хитрую некрасовскую удочку?

Нет! что однажды решено -

Исполню до конца!

Мне вам рассказывать смешно,

Как я люблю отца,

Как любит он...

При этих словах дедушка Ефим, лорнировавший актеров через старые очки без одной оглобельки, принимающий высокие фразы за чистую монету, даже прослезился, не подозревая, что все случится так, именно так, как написано в тощей репетиционной тетради мамы.

...Но долг другой,

и выше и трудней,

Меня зовет...

звенел голос мамы. "Губернатор" патетическим тоном обращался к княгине с напоминанием:

Пускай ваш муж -- он виноват...

А вам терпеть... за что?

И мама, воздев руки запевала на самых высоких гражданских нотах:

Нет! я не жалкая раба,

Я женщина, жена!

Пускай горька моя судьба -

Я буду ей верна!

После этой реплики, отнюдь не последней в спектакле, отец начинал бешено аплодировать самоотверженной княгине Волконской, на несколько секунд обращаясь из актера в зрителя, а потом восторженным голосом договаривал последние слова губернатора, пророческие слова:

Я не могу, я не хочу

Тиранить больше вас...

Я вас в три дня туда домчу!..

Спустя год отцу предложили место в аспирантуре университета. Но он рвался в Москву, что послужило поводом для последней мучительной ссоры с мамой, перешедшей на последний курс. Отец хлопнул дверью и уехал. Это произошло летом сорокового.

Мама осталась одна, внутри своей не изжитой за время их мучительной семейной жизни любви, не зная, жена она или нет. Ей казалось, что жизнь ее кончена. Отец не подал о себе ни одной весточки. Прошел год. Бабушка уже благословляла небо за то, что оно избавило ее дочь от этого человека. Но в начале лета от него пришло странное послание, в котором лишь содержалась рекомендация маме прочитать последний номер "Успехов химии", где подробно излагается электронный механизм комплексообразования. "Если будешь читать эту статью, -- точно продолжая прерванный разговор, писал отец, -- советую тебе предварительно ознакомиться с более доступным материалом у Раковского или хотя бы прочитать по "Спутнику химии", том 3, принцип Паули". Далее он как ни в чем не бывало просил ее приехать и привезти ему в Москву целый ряд монограмм, оставшихся среди его книг, в том числе труды Глюккеля и Ван Ариеля.

Попробуй догадаться, что стояло за этой просьбой: желание повидаться или ему в самом деле срочно понадобился Глюккель.

Мама собралась и поехала, как ни отговаривала ее бабушка.

Она разыскала отца в лабораторном корпусе. Он беседовал с каким-то внушительным белобородым стариком, и разговор их, видимо, был таким захватывающим, что отец, мельком взглянув на маму, сделал ей знак рукой обождать. Мать стояла, смотрела на него и чувствовала, что с ней происходит что-то странное: она уже не жаждала примирения с ним, как еще каких-то десять минут назад. Оказывается, она уже вполне освоилась внутри своего одиночества, оно сильно раздвинуло границы ее зрения: она увидела мужчину с холодным сердцем, увлеченного своим положением столичного аспиранта, стремившегося произвести на нее неотразимое впечатление и тем окончательно подчинить себе. Оказалось, она путешествовала, пока он лежал в люльке своих научных идей. Мама осторожно выложила на стол затребованные отцом монограммы и выскользнула из аудитории.

Отец догнал ее на набережной. Он чувствовал себя смущенным. Он не ожидал, что она уйдет. Но, взяв прежний тон, он осведомился насчет принципа Паули: ознакомилась ли с ним она? Но ее уже было трудно сбить с толку. "Я приехала не за этим, я хотела спросить, могу ли считать себя свободной", -объяснила она. "Быстро же тебе понадобилась свобода, -- сказал отец и, помолчав, добавил: -- Ты-то сама как считаешь?" -- "Свободна", -- пожала плечами мама. "Ты очень изменилась", -- почти восхищенно произнес отец. "Извини, но мне уже пора", -- мама по-товарищески протянула ему руку. Отец руки не принял. "Как, ты проделала такой путь, чтобы обменяться со мной двумя фразами и уехать?" -- "Да, на большее я не рассчитывала, -- мягко сказала мама. -- Ты мне не писал... О, это не упрек, я просто ответила на твой вопрос". -- "Я писал тебе, -- признался отец, -- в моей комнате лежит целая кипа неотправленных писем. Пойдем, я покажу тебе..." -- "Зачем же, -не согласилась мама, -- я верю..." -- "Но ты же не можешь просто так взять и уйти", -- уже с просительной интонацией произнес отец. Мама засмеялась в ответ, и он сказал: "У тебя кто-то есть". -- "Ты сам не веришь этому, -покачала головой мама, -- так быстро это все не происходит: сегодня одна любовь, завтра другая..." -- "Так все-таки -- у тебя ко мне была любовь?" -уцепился за ее слова отец.

В какой-то момент мама приметила в глубине аллеи одинокую фигуру в черном и подумала, что этот незнакомый человек, медленно приближающийся к ним, несет какую-то дурную весть. Слово за слово -- шаг за шагом человек подходил все ближе; это была пожилая женщина в теплом, несмотря на ясный июньский день, габардиновом пальто. Когда мама произнесла: "сегодня одна любовь, завтра другая..." -- женщина приблизилась к ним вплотную и сказала:

-- Ссоритесь, влюбленные? Не надо сейчас ссориться. Теперь нам всем будет не до ссор. Началась война.

Очень важно понять, что же на самом деле произошло потом, буквально в следующие минуты и часы после того, как та незнакомая женщина с Крымской набережной произнесла слово "война".

Отец настаивал на том, что, когда началась война, они мгновенно помирились, и в свидетели себе он берет весь наш народ, охваченный единым пафосом примирения всех исторически враждующих сторон перед лицом общего врага. Так было, потому что иначе быть не могло. Он, как всегда, апеллирует к большим величинам, оказавшись достойным продуктом своей эпохи, приучившей всю страну к большим стройкам и процессам, большим тиражам и жертвам, к гигантским памятникам этим жертвам, ко всему огромному, масштабному.

Мама стояла на том, что никакого примирения не было и быть не могло. Когда отец сказал ей, что намерен снять с себя бронь и отправиться на фронт добровольцем, она, конечно же, поняла его и благословила, как женщина, провожающая на войну защитника Родины.