Мушкетер - Даниэль Клугер

Подумав об этом, я вспомнил страшную картину, продемонстрированную мне Исааком Лакедемом. Бедный, бедный отец! Каково это было для совсем еще молодого человека – стоять на помосте, обряженным в нелепое одеяние, с остроконечным колпаком на голове, и слушать улюлюканье толпы? Каково было видеть мучения своих знакомых, а может быть, даже друзей, корчившихся в пламени костра, вдыхать запах горящей человеческой плоти – и одновременно повторять вслед за монахом слова покаяния в несуществующем грехе? Каково было затем, каждую воскресную службу, видеть рубище, на котором написано твое имя и слово «еретик»? Каково было узнать, что друзья твои не желают больше тебя знать и при встрече отворачиваются? И конечно же сколь ужасными казались слухи о твоем якобы предательстве! Я хорошо знал гордый нрав отца и понимал, насколько он страдал. Более того: я был уверен, что, не сложись все именно так, он оставался бы до конца дней своих верным католиком. Именно инквизиторы толкнули его назад, именно они сделали его вновь иудеем. Что же, теперь его иудейство представлялось мне не позорным пятном, а дерзким вызовом, брошенным миру, столь несправедливо обошедшемуся с ним. Теперь я понимал его, а кроме того, перестал считать это пятном на своем происхождении. Если стать евреем в Порто означало бросить протест тамошним порядкам – я бы поступил так же, как и мой отец. В конце концов, разве мать Иисуса и апостолы не были иудеями? И разве Авраам де Порту, будучи иудеем, не являл собою образец настоящего дворянина?

Вновь перед глазами встало лицо отца, лежавшего на смертном одре. Вновь переживал я тот трагический день. Но теперь к переживаниям прибавился жгучий стыд – за то, что я намеревался бежать из дома, за то, что я хотя бы на минуту усмотрел в поведении моего благородного родителя нечто бесчестное. Мои щеки, охлажденные утренним ветерком, вновь вспыхнули. Как мог я счесть отца хоть в чем-то виноватым, зная его безупречное поведение? Как мог я счесть свое происхождение низким и позорным? Достаточно было лишь раз взглянуть на моих родителей, чтобы убедиться в их благородстве! Мысль о том, что всего этого я уже не смогу высказать им самим, повергала меня в отчаяние. Много бы я отдал сейчас, чтобы прямо здесь, на утренней парижской улице, встретить дона Жаиме и поквитаться с ним. От одной мысли об этом рука моя сама потянулась к эфесу, так что шедший навстречу мужчина в скромном буржуазном платье испуганно на меня посмотрел и поспешно уступил дорогу.

Перейдя мост Ла-Турнель, я вышел на улицу дю Бак и замедлил шаг. Здесь мне все чаще стали встречаться знакомые – гвардейцы, мушкетеры, некоторые придворные. Рассеянно отвечая на приветствия, я продолжал обдумывать нынешнее свое положение. Слушая рассказ г-на Лакедема, я испытал не только отчаяние и скорбь, но и гордость – за то, что мой отец выследил истинного предателя и доносчика, отомстил ему и избрал для этого способ, не наносящий урона чести. Да, черт побери, он убил этого дона Жоано душ Сантуша, но сделал это не из-за угла, а в честном поединке! И конечно же перед дуэлью он не надевал под камзол кольчугу – как в подобном случае поступил зловещий дон Жаиме.

Я решил приложить все усилия к тому, чтобы найти этого убийцу.

Но как?

Исаак Лакедем сказал, что Жаиме рано или поздно отыщет своего второго врага, то есть его, дона Карлуша душ Барруша. И еще он предостерег, что след может привести убийцу ко мне. И посоветовал проявлять осторожность.

И тут я остановился прямо посреди улицы. Осторожность? Зачем же мне нужна такая осторожность? Напротив, я мечтал именно о том, что вызывало опасения г-на Лакедема! Вопреки его совету, я должен был как можно чаще оказываться в его доме – пусть дон Жаиме обнаружит меня здесь, пусть узнает, что под личиной гвардейца Портоса скрывается сын убитого им Авраама ду Пирешу – де Порту. Ничего я сейчас не желал более страстно.

Правда, у окружающих могло бы сложиться впечатление, что я ухаживаю за дочерью ростовщика. Бог с ними, с окружающими, меня редко интересовало мнение посторонних о моей персоне, но то же самое могли подумать и супруги Лакедем. А главное – эта мысль могла прийти в голову бедняжке Рашель. Взгляд, который она бросила на меня при прощании, заставлял предположить, что статный гвардеец, да еще, как выяснилось, дальний родственник семьи, не оставил ее равнодушной. Вот этого мне совсем не хотелось. Хотя первое впечатление о ней как о дурнушке несколько изменилось, но дочь ростовщика нисколько не походила на рисовавшихся моему бурному воображению герцогинь и маркиз. Даже ее принадлежность к знатному роду не исправляла положения. Чего стоит высокое происхождение, если его приходится скрывать столь тщательно?

Словом, было над чем ломать голову. Я собрался продолжить путь, когда меня окликнул знакомый голос:

– Ба, Портос, друг мой!

Оглянувшись, я увидел Атоса, приветствовавшего меня с веселой улыбкой. Пожав мне руку, он сказал:

– У вас очень странный вид. Если бы сейчас была ночь, я предположил бы, что вы встретили привидение. Но конечно же это не так – горящие щеки, ввалившиеся глаза, блуждающий взгляд… – Атос развел руками. – Уж не влюбились ли вы? Я заходил к вам утром. Мушкетон сообщил, что вы не ночевали дома. – Он укоризненно покачал головой. – Право, друг мой, постарайтесь не попасть в зависимость от женщины. Как бы ни была она красива, как бы вы ни были влюблены – все рано или поздно заканчивается печально. Обман, лицемерие и вероломство – вот что ждет нас в конце увлекательного приключения… – Атос вздохнул, а я впервые подумал, что приступы меланхолии моего друга, сопровождаемые пьянством, возможно, связаны не просто с трагической историей, но с историей обманутой любви. И еще мне пришло в голову, что замечание о привидении, высказанное мушкетером, разумеется, в шутку, куда лучше подходило к тому, что произошло со мной, чем вполне серьезное предположение о любовном свидании.

Нам оказалось по пути. Атос проводил меня до ротных квартир. Его появление изменило течение моих мыслей и немного меня развеяло. Беседовали мы главным образом о предстоящем смотре гвардейских рот, объявленном его величеством, и об экипировке, которой предстоит обзавестись к этому событию. Атос сообщил, что слышал о желании короля видеть, например, всех гвардейцев моей роты в черных бархатных камзолах; мушкетерам же предписали обзавестись новыми кирасами и касками. Необходимо было также позаботиться о состоянии оружия и лошадей. Моего друга заботили денежные проблемы, а я с благодарностью вспомнил об увесистом мешочке г-на Лакедема.

– Черт побери, – меланхолично вздохнул Атос, – мне даже заложить нечего! А между тем совсем не мешало бы обновить клинок моей старушки шпаги, не говоря уже о каске и нагруднике…

Я напомнил о великолепной шпаге с позолоченным эфесом, которая украшала его скромную квартиру на улице Феру. Мушкетер нахмурился.

– Она ни при каких обстоятельствах не покинет своего жилища, – ответил он. – Мой дорогой Портос, шпага, о которой вы говорите, принадлежала моему предку. Это не оружие, это память. А память не следует выносить на плац. Память – то имущество, с которым человек остается до конца своих дней. – На лицо моего друга вновь набежало облачко, которое, впрочем, быстро растаяло. – Однако не стоит унывать. Не зря сказано в Евангелии: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их»… – беспечно улыбнулся Атос. – Правда, они и не служат мушкетерами его величества. Словом, подождем – вдруг Небо и правда пришлет мне новый нагрудник.

– Боюсь, вы для этого не самый лучший христианин, – в тон ему заметил я. – Лучше воспользуйтесь моим кошельком. Вы так часто выручали меня, что можете не считать себя при этом чересчур обязанным.

Мы как раз дошли до ворот казармы, у которых должны были распрощаться. Но Атос остановился скорее от удивления.

– Вашим кошельком? – спросил он недоверчиво. – Вы разбогатели? Черт возьми, если это правда, я рад за вас! Но вам ведь и самому следует позаботиться об экипировке!

– Ерунда, – ответил я, извлекая мешочек. – Думаю, тут хватит на двоих. Все-таки снаряжение гвардейца дешевле, чем мушкетера.

Увидев содержимое мешочка, мой друг присвистнул.

– Вот так так! – сказал он. – Уж не герцогиня ли в вас влюбилась, дорогой мой? Берегитесь, Портос, знатные дамы легко делают нас своими игрушками… Что ж, я воспользуюсь вашим щедрым предложением. Мне чертовски не хочется закладывать фамильный перстень. Я просто не смогу его носить после того, как он побывает в грязных лапах ростовщика, и, значит, вынужден буду продать его.

– Хватит ли вам четырехсот ливров, дорогой Атос? – спросил я, покраснев против воли – не столько из-за высказанного предположения о богатой любовнице, сколько из-за упоминания о ростовщике. Совсем недавно, да что там – всего лишь вчера! – я бы говорил о руках ростовщика с той же брезгливостью, что и мой друг. Совсем недавно я мог сказать о ком-то: «Скуп, как жид».