Воспоминания - А. Аллилуева

— Вот он, — видите, — похвалился Мирон отцу. Отец рассказал о своей беде, и чистенький паспорт Мирона Савченко перешел к нему: «В деревне, решил Мирон, — как-нибудь обойдется».

С паспортом Мирона Савченко отец чувствовал себя уверенней. Было решено, что мама снимет недорогую, по нашим средствам, квартиру и отец поселится с нами в качестве жильца. В нашей комнате жить становилось невозможно: протекал потолок, разводы на стенах все увеличивались. Когда, случилось, заболел Федя, пришлось отвезти его в каморку отца на Боровой. Скоро нашлась квартира тут же на Забалканском: недорогая, в густо населенном доме, где мы не могли быть особенно приметны, Мы еще не успели перебраться в новое жилье, как Надя заболела скарлатиной.

Надо было поместить ее в больницу.

Мы собрались вместе всей семьей лишь месяц спустя, после того как Надя вернулась домой, вытянувшаяся, похудевшая, с бритой головкой.

Отец жил у нас. Он был угловой жилец на кухне. Мы сделали все, что полагалось, чтобы не вызвать подозрений. Наклеили в воротах записочку: сдается угол на кухне. Приходили наниматели, и мама сговорилась с «Мироном Савченко».

При чужих мы называли папу дядей Мироном, отец с опаской пробирался на кухню, где стояла его кровать. Но мы недолго прожили в этой квартире. Так повелось по приезде в Питер. Перестав менять города, мы начали менять квартиры.

У отца начались нелады на работе. Белякову пришлось уйти из типографии.

За ним администрация уволила и отца. Он остался без работы. Наступило тяжелее время. Отцу помогали товарищи, организация, но с большой семьей маме было все труднее и труднее сводить концы с концами. Приближалось лето. Отец все еще не работал. На лето он решил отправить нас к своим родным в Тамбовскую губернию; там, в городе Борисоглебске, жили его брат и сестра.

Глава девятнадцатая

Все для нас в Борисоглебске было новым, совсем не знакомым, начиная с домика тетки. В маленьких душных комнатках по углам киоты с иконами, вечером перед ними зажигались лампады. В нашей семье религия была не в почете. И тетка сразу почувствовала, что божьи образа благоговения в нас не вызывают. Да и все, что тетка знала о брате и его семье, ее пугало.

Нескрываемое недоверие к себе читали мы в глазах теткиного мужа. Что за дети у него поселились! Отец их сидел в тюрьме, да и мать — такая же.

Тетка, правда, попыталась навести на путь истинный заблудших детей. Начиналась пасхальная неделя. Она повела в церковь Павлушу, Федю и меня. У входа она сунула нам по пятаку, строго сказав:

— Подадите дьячку.

Я не решилась ослушаться. Когда дьячок с подносом, на который молящиеся бросали свои медяки, подошел к нам, я и Федя, по примеру тетки, положили в дар богу свои пятаки. Мне показалось, что то же самое сделал и Павлуша.

Но когда мы выходили из церкви, Павлуша украдкой показал нам зажатую в кулак монету.

— Дурочка, неужели ты свой в самом деле отдала попам? — прошептал он.

И я пожалела, что оказалась не такой сообразительной, как мой старший брат.

Настороженность тетки и ее мужа, их плохо скрытая боязнь — в доме ведь поселились «политические» — не пришлась маме по душе. У тетки мы не остались и дня через два перебрались к дяде — местному портному.

В единственной комнате — теснота, спать мы укладываемся под кроватью. Но нас это ничуть не печалит. Зато никто в доме нас не упрекает в безбожьи, никто нас не боится.

Мы быстро освоились в зеленом Борисоглебске, где за каждым домиком тянулись фруктовые сады. Ребята немедленно научили нас, как залезать в эти заросли яблонь, вишен и груш.

А письма от отца приходили неутешительные. Из скупых его строк мы понимали — на работу с чужим паспортом попасть не легко. Правда, он устроился куда-то на временную работу. Но приходилось думать о будущем. Семья в пять человек должна была как-то существовать.

Отца тянуло работать по специальности — электромонтером. Папа обратился к Глебу Максимилиановичу Кржижановскому с этой просьбой — устроить его на пункт кабельной сети электрической станции Акционерного общества 1886 года. Член большевистской организации, Кржижановский тогда был одним из инженеров станции.

Отец знал, что большинство заводов Питера для него закрыто. Это было время «черных списков». В них заносились все «неблагонадежные» — рабочие, замешанные в революционном движении. Владельцы предприятий рассылали «черные списки» с завода на завод, с фабрики на фабрику, из города в город. Как было известно, электростанция 1886 года черных списков не имела. Но, думая о безопасности отца, Кржижановский советовал ему, прежде чем поступать на работу, начать жить под собственной фамилией.

— Станьте снова Сергеем Аллилуевым, — сказал Глеб Максимилианович.

Отец опять пошел за советом к Михаилу Ивановичу. К Калинину обращались во всех затруднительных случаях — его проницательность, ясный, трезвый ум всегда выручали товарищей. Михаил Иванович был согласен с Кржижановским отцу следовало попытаться стать «легальным».

— Нужно найти квартиру, где вас пропишут без паспорта, — советовал Михаил Иванович, — а в полицию надо заявить о потере документов и добиваться нового паспорта как Сергею Аллилуеву. И помочь в этом, добавил Михаил Иванович, — сможет вам опять Савченко.

Снова состоялось совещание в «ямке» у Конона. Так как дело па этот раз было сложнее, Конон привлек еще одного из «своих» — старшего дворника с Васильевского острова. И вскоре в одном из домов какой-то Василье-островской линии прописали крестьянина Сергея Аллилуева, прибывшего из провинции и обокраденного в дороге. Потом крестьянин Аллилуев подает в полицейский участок заявление с просьбой выдать ему временный вид на жительство, пока не затребуют с его родины постоянного паспорта.

— Пришлось побегать, пока тянулась волокита, — рассказывал потом отец.

Он скрывался в Лесном, где жил Сила Тодрия, недавно приехавший из Финляндии.

Там вместе с товарищем Сила налаживал подпольную типографию.

Но наступил все-таки день, когда крестьянин Сергей Аллилуев получил «временное свидетельство на право проживания в столице», и скоро в кармане у него лежал собственный чистенький паспорт.

— Ну вот и хорошо, — встретил отца Глеб Максимилианович.

Его, молодого талантливого инженера, ценили на питерской электростанции Акционерного общества 1886 года и сразу же приняли на работу рекомендованного им монтера. Так начал свою службу отец в питерской электросети.

Пока отец в Питере с таким трудом добивался возможности жить и работать, мы продолжали кочевать. Из Борисоглебска отправились в станицу Урюпино, ко второму брату отца — Михаилу. Дядя Михаил служил приказчиком в мелочной лавке. В семье была горькая чужда. Пятеро ребят, старшая девочка, тяжело больная, прикована к постели. Денег на лечение нет. Сыновья дяди Жора и Серафим были наши ровесники, и дружба между нами завязалась сразу. Братья посвятили нас в свой, как они говорили, «промысел». Целыми днями бродили ребята по улицам и пустырям Урюпина, подбирая отбросы — кости, тряпки — то, что сейчас называется утилем. Эта добыча за несколько копеек сдавалась тряпичникам. Мы с увлечением примкнули к деловому предприятию. Там, в Урюпине, познали мы сладость первого трудового заработка.