Ослокрады. Говорящий сверток - Джеральд Даррелл

Он дух наш заставит гореть и душу в борьбе укрепит.

И лошадь, и даже осел, печальный имеющий вид,

Очень не прочь пожевать из лунной моркови бисквит.

Из лунной моркови рагу, из лунной моркови рагу,

Вкуснее — ну как ни крути! — найти ничего не могу.

И лебедь прекрасный в пруду, и гордый павлин на лугу

Зачахнут, когда их лишат из лунной моркови рагу[3].

— Слыхали? — торжествующе прошептала Пенелопа. — Что я вам говорила?

— Невероятно, — пробормотал Питер. — Что же это такое? Двое карликов?

— Тогда они какие-то особенно маленькие карлики, если поместились в этом свертке, — заметила Пенелопа.

— Мы не узнаем, что это такое, пока не развяжем пакет, — рассудил Саймон.

— А как знать, будет ли он доволен, если его развяжут? — задумчиво проговорил Питер.

— Он что-то такое упоминал про освобождение, — вспомнила Пенелопа.

— Ладно, спросим его, — решил Саймон. — По крайней мере, он говорит по-английски.

Мальчик стал решительно спускаться и первым подошел к свертку, который самозабвенно распевал, не подозревая ни о чьем присутствии:

Из лунной моркови омлет, из лунной моркови омлет,

Он сделал меня молодцом, которому равного нет.

Младенец в пеленках сырых и старец, что мохом одет,

Ликуют, завидев едва из лунной моркови омлет.

Саймон откашлялся.

— Простите, — начал он, — простите, что прерываем вас, но…

Из лунной моркови бульон, из лунной моркови бульон,

Он лучше бальзама для тех, кто тяжким недугом сражен.

Хлебнете хороший глоток — и гибнет микробов мильон.

Смертелен для хвори любой из лунной моркови бульон.

— Простите, — сделал новую попытку Саймон, уже гораздо громче.

Пение прекратилось, наступила тишина.

— Что это? — наконец испуганно прозвенел тоненький голосок.

— Какой-то голос, — ответил скрипучий. — Я почти уверен, что это был голос, если только это не был удар грома, вой урагана, шум прилива, грохот землетрясения или…

— ПРОСТИТЕ! — на этот раз что есть мочи прокричал Саймон. — Хотите вы, чтобы вас развязали?

— Ну вот, пожалуйста, — произнес скрипучий голос. — Я же говорил, что это голос. Предлагает нас развязать. Как мило. Скажем «да»?

— Еще бы, — отозвался звенящий голосок. — Мы столько просидели в темноте.

— Прекрасно, — произнес скрипучий голос. — Мы разрешаем нас развязать.

Ребята тесно окружили сверток. Саймон достал перочинный нож, осторожно разрезал толстый лиловый шнурок, и они принялись стаскивать бумагу. Под ней обнаружилось нечто напоминающее большой стеганый чехол для чайника, густо покрытый узором из листьев и цветов, вышитых золотой нитью.

— Разрешите снять ваше… э-э-э… ваш чехол для чайника? — спросил Саймон.

— Чехол для чайника? — негодующе переспросил скрипучий голос. — Нет, слыхали, какое невежество! Да разве это чехол для чайника? Это защитная накидка от ночного ветра и ненастной погоды, и сделана она из натурального шелка, полученного от радужного шелкопряда.

— О, простите, — сказал Саймон. — Так разрешите ее снять?

— Разумеется, — ответил скрипучий голос. — Приложите все усилия, чтобы попытка освободить нас увенчалась успехом.

На верхушке чехла нашлось что-то вроде металлической петли, и Саймон, взявшись за нее, сдернул покрышку целиком. Под ней оказалась большая, с куполом, золотая клетка, с необычайной элегантностью обставленная миниатюрной мебелью. Помимо двух жердочек кедрового дерева и кольца имелась красивая кровать на четырех столбиках под красным балдахином, застеленная красивейшим лоскутным покрывалом из мельчайших пестрых шелковых и камчатных лоскутков; небольшой обеденный стол в стиле Людовика Пятнадцатого и стул; элегантный застекленный шкафчик, уставленный фарфором ручной росписи. Там висело большое, до полу, зеркало в золотой раме и рядом с ним — щетка и гребенка слоновой кости. А также стоял очень удобный шезлонг, обитый ярко-синим бархатом, и клавесин красного дерева.

В шезлонге же непринужденно расположился удивительнейший попугай, какого ребятам никогда не приходилось видеть. Весь пурпурный, золотой, зеленый, голубой и розовый, он сверкал, блестел и переливался, как перламутр. Его большой гладкий крючковатый клюв был черен, как будто вырезан из угля, а глаза фиалковые. Но удивительнее всего было оперение: вместо того чтобы лежать гладко, каждое перо у него стояло торчком и курчавилось, как шерсть у пуделя. Из-за этого он имел вид какого-то дивного расцвеченного дерева в весеннюю пору, у которого налились и вот-вот лопнут почки. На голове у него была шелковая зеленая шапочка с длинной черной шелковой кистью. Рядом с его шезлонгом стоял еще один маленький столик, а на нем — еще одна клетка, совсем миниатюрная, размером с наперсток. В ней сидел золотой паук с нефритово-зеленым крестом на спине. Было ясно, что звенящий голосок принадлежит пауку, а скрипучий — попугаю.

— Так вот это что! — воскликнул Питер.

— Что? — Попугай от возмущения даже привстал. — Что?

— Попугай! — обрадовалась Пенелопа.

— Просто попугай, обыкновенный говорящий попугай, — добавил Саймон. — Как мы не догадались?

— Ну знаете! — с таким ожесточением завопил попугай, что дети сразу умолкли. — Ну знаете! — продолжал попугай уже потише, довольный тем, что завладел их вниманием. — Нельзя ли поменьше всяких этих «простых, обыкновенных попугаев», а?

— Простите, — сказала Пенелопа. — Мы не хотели вас обидеть.

— Но обидели, — отрубил попугай.

— Но вы действительно обыкновенный попугай, — возразил Питер.

— Опять, опять! — разозлился попугай. — Что за дур-рацкая безобр-разная болтовня про «обыкновенного» попугая. Я — НЕобыкновенный попугай!

— Просим прощения… боюсь, мы вас не понимаем, — проговорила в недоумении Пенелопа.

— Обыкновенным попугаем может быть любой, вернее, любой попугай, — объяснил попугай. — Но я-то не любой, я — единственный в своем роде. Об этом достаточно красноречиво говорят мои инициалы.

— Инициалы? Какие? — озадаченно спросил Саймон.

— Мои, — отрезал попугай. — Ну и нелепые вы задаете вопросы!

— Но что именно за инициалы? — не отставала Пенелопа.

— Расшифруйте сами. Меня зовут Персиваль Оскар Перегрин Урбан Гарольд Арчибальд Икебод.

— Ой, получается «попугай»! Пенелопа была в восторге. — Прелестные инициалы.

— Благодарю, — скромно ответил попугай. — Вот почему я не просто попугай. Разрешаю вам называть меня Попугай с большой буквы.

— Спасибо, — ответила Пенелопа.

— А это, — продолжал он, указывая крылом на маленькую клетку, — Дульчибелла, моя домоправительница, певчая паучиха.

— Здравствуйте, — отозвалась Дульчибелла.

— Здравствуйте, — сказали дети.

— Здравствуйте, — повторил Попугай.

— Знаете, что я скажу, — задумчиво проговорила Пенелопа, — теперь я понимаю, почему вы необыкновенный попугай. Пожалуйста, не обижайтесь, я только хочу сказать, что вы говорите гораздо лучше большинства других попугаев. То есть осмысленнее других, понимаете? В общем, вы как будто понимаете, о чем говорите, а другие попугаи не понимают.

— Естественно, понимаю, — отозвался Попугай. — А знаете, почему остальные попугаи не понимают, что говорят?

— Почему?

— Потому что их учат говорить люди. Способ, достойный порицания.