Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что из того, если я и ты выпьем вина,
Оно ведь из крови виноградной лозы, а не из вашей крови.
Развивая известную антитезу Са‘ди «человек – животное», Хафиз выстраивает собственную оппозицию «ринд – животное», с одной стороны, приписывая ринду идеальные черты «человечности» по Са‘ди, а с другой – внося в это противопоставление некоторую долю иронии:
Учись быть риндом и проявляй благородство, не столь уже
сложна эта наука:
Тот, кто не пьет вина, – животное и человеком не станет!
Однако иногда нравоучения в духе Са‘ди выглядят в газели Хафиза вполне серьезно. Так, опираясь на идею предшественника о необходимости создания «доброго имени» (никнами), Хафиз пишет:
На этом портике из хризолита выведено золотом:
«Кроме добронравия (никнами) благородных ничего
не останется».
Среди многочисленных новаций Хафиза в газели большинство знатоков его творчества выделяют создание им так называемой га– зал-и параканда («дезинтегрированная» газель), отличающейся от традиционной газал-и мусалсал («связанная в цепь», единая газель). Справедливости ради следует отметить, что процесс формирования дезинтегрированной газели, в которой все бейты связаны не логической, а весьма тонкой ассоциативной связью, начался задолго до Хафиза – со второй половины XII в. Однако именно Хафиз довел этот тип газели до совершенства и закрепил его в каноне. При этом нельзя сказать, что все современники Хафиза безоговорочно принимали это новшество. Известно, например, высказывание царственного критика и цензора Хафиза – Шаха-Шуджа Музаффарида (1359–1384): «Ни одна из твоих газелей не выдержана до конца в едином духе: несколько стихов посвящены вину, несколько – возлюбленной, два-три других – мистике. Эта пестрота противоречит правилам красноречия». На что Хафиз, видимо, намекая на довольно средние стихи самого шаха, саркастически ответствовал: «При всех их недостатках известны они во всем мире, тогда как стихи иных поэтов не распространяются дальше ворот Шираза».
Хафиз осознавал особые свойства своей поэзии. Назвав свою газель «ожерельем» (‘акд), он как бы указал на то, что жемчужины– бейты как никогда нуждаются в прочной нити, на которую их нанизывают. Поэт в совершенстве владел техникой газели, он использовал практически весь арсенал формальных и смысловых средств, выработанных предшественниками и для объединения единиц поэтического текста, и для формального членения внутреннего пространства лирического стихотворения. Наряду с лексически значимыми радифами, состоящими из двух и более слов, Хафиз чаще других поэтов применял анафору. Все лирическое творчество Хафиза представляет своего рода написанную великим мастером в поэтической форме историю эволюции газели на фарси в ее восхождении от простого к сложному. Достигнув апогея в творчестве Хафиза, газель в XIV в. находилась в состоянии, близком к «критической массе» изощренности, но так и не перешагнула этот рубеж. Эту «предельность» состояния газели в XIV в. остро ощутил корифей поэзии на фарси XV в. ‘Абд ар-Рахман Джами (1414–1492), который, написав множество «ответов» на газели Хафиза, в своем оригинальном творчестве в этой жанровой форме все же предпочитал простоту и ясность образа, стиля и композиции, тяготея к более ранней традиции.
Во все времена комментаторы, любители и исследователи лирики Хафиза признавали загадочную, не до конца познаваемую природу его творений, о чем наиболее ярко свидетельствует высказывание Джами в сочинении Бахаристан: «Большая часть его стихов изящна и естественна, а некоторые из них почти доходят до границы чуда… А так как в его стихах нет и следа вычурности, его прозвали лисан ал-гайб («Язык тайны»)» (перевод Е.Э. Бертельса).
Газели Хафиза в сознании многих поколений литераторов и знатоков словесности – персов, таджиков и афганцев стали символом неподражаемости и синонимом совершенства, а сам поэт – эталоном вдохновенного служения Поэзии. Многозначность его стихов, их таинственная связь с миром мистического породила особую традицию гадания по его Дивану. В мировой литературе образ Хафиза благодаря усилиям романтиков, прежде всего «Западно-восточному дивану» Гете, также приобрел эмблематическое значение и стал ассоциироваться с поэтическим вдохновением и высшей миссией истинного поэта. В русской поэзии к лирике Хафиза обращались Афанасий Фет, Николай Гумилев и др.
Диван Хафиза не был собран автором и считается результатом деятельности его секретаря, известного под именем Гуландам. Текстологические противоречия в рукописях собрания стихотворений поэта исследователи связывают с тем, что Гуландам извлекал газели Хафиза из тетрадей и альбомов, куда великий поэт записывал их по просьбе заказчиков и адресатов. Перед нами, по сути, первое свидетельство постепенного перехода от устного восприятия газели, связанной по своему генезису с вокальным исполнением, к письменному ее бытованию в качестве текста, предназначенного для чтения.
‘Убайд Закани
К своеобразным явлениям литературной жизни Ирана XIV в. принадлежит творчество сатирика ‘Убайда Закани (ум. 1371/72). Он родился в конце XIII в. в предместье Казвина в семье, принадлежавшей к некогда знатному, но обедневшему арабскому роду. Годы его ученичества прошли в Ширазе, после чего он возвратился в Казвин и поступил на государственную службу, одновременно занимаясь обучением детей местной знати. В эти же годы начинается его литературная деятельность. Вскоре ‘Убайд Закани становится писателем-профессионалом. Скитаясь по городам западного Ирана, он пытается добиться расположения сановников, но из-за острого языка и независимого характера нигде не задерживается подолгу. Примерно с 1340 г. Закани живет в Ширазе. По всей видимости, его связывали дружеские отношения со многими ширазскими поэтами, в том числе и с Хафизом. Но гораздо больше у ‘Убайда Закани было врагов и соперников, среди которых чаще всего упоминают маститого панегириста Салмана Саваджи и благочестивого шейха, суфийского поэта ‘Имада Факиха Кермани (ум. ок. 1371/72). Легенда гласит, что Салман Саваджи оскорбил ‘Убайда в следующем четверостишии:
Адское создание и пересмешник ‘Убайд Закани
В тесной дружбе состоит с нищетой и безбожием.
Хоть он и не из [города] Казвина, а уроженец деревни,
Но он глуп, как казвинец из анекдота.
‘Убайд Закани дождался встречи с Салманом Саваджи, который не знал его в лицо, и, воспользовавшись этим, ответил ему достаточно скабрезным пасквилем на его супругу, вложив стихотворное саморазоблачение в уста самой жены Салмана:
Я частая гостья в Харабате и идолопоклонница,
В кабачке магов я – хмельная влюбленная,
Тащат меня, как кувшин, то на одном плече, то на другом,
Передают меня, как
