Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным - Соломон Волков

из этой сюиты мы танцевали в России в балете «Фея кукол», дирижировал старый Дриго.

Третья сюита — шедевр. Какой там вальс: сумрачный, почти унылый, но нисколько не сентиментальный! И с каким мастерством этот вальс оркестрован — сначала он звучит у альтов, потом у флейт в низком регистре. Слушаешь с неослабным напряжением. Последнюю часть Третьей сюиты — «Тему с вариациями» — теперь играют довольно часто. Какая там изящная, сдержанная тема — чистый Моцарт!

У Чайковского непревзойденные сюжетные вещи по Шекспиру: «Ромео и Джульетта», «Буря», «Гамлет». Шекспир ему подходил — ведь «Гамлет», например, не весь какая-нибудь метафизика, а также и театральная пьеса с кровопролитием и всякими зрелищами, придуманными специально для публики. «Сон в летнюю ночь» Шекспира — очень развлекательная вещь. Я знаю ее наизусть — по-русски, конечно, — потому что молодым участвовал в постановке «Сна в летнюю ночь» в Петербурге. Я там играл и танцевал.

Волков: Чайковский писал об операх Беллини и Гуно на сюжет «Ромео и Джульетты»: «В них Шекспир исковеркан и искажен до безобразия…»

Баланчин: Он тоже Шекспира перекроил, только по-своему. Иначе нельзя! У Чайковского вышла короткая вещь. Это трудно: сделать коротко. Начинаешь читать Шекспира: как начать, где остановиться? Штука огромная. Чайковский не пересказывает сюжет. В его шекспировских вещах сочетание великой гармоничности и внутреннего напряжения. Говорят, это романтизм.

А я считаю — нет, это не романтизм, но это и не академизм, как у Римского-Корсакова. Чайковский — это высокая классика

Некоторые думают, что Чайковский простой композитор, — пусть послушают его сюиту «Моцартиана». Тут есть о чем подумать: почему Чайковский решил Моцарта аранжировать? Мы знаем, он обожал Моцарта. А Моцарта в те времена не так часто играли. Чайковский говорил, что он оркеструет клавирные вещицы Моцарта, тогда их будут исполнять чаще. Но важно понимать не только это. Чайковский взял у Моцарта молитву, «Ave Verum». Почему? Вероятно, мы никогда не узнаем. Получилась не просто аранжировка, это стилизация, как, например, Стравинский позднее обработал Перголези. Это омаж Чайковского Моцарту, омаж русского композитора австрийскому. Это совершенно модернистская музыка, особенно Вариации и Жига. Невероятные гармонии! Чайковский был нестарый еще, когда написал «Моцартиану». Если бы он долгую жизнь прожил, то чего бы достиг, даже представить себе невозможно. В «Моцартиане» ведь уже содержится вся идея модернистской стилизации. Я слышу там сильную петербургскую ноту. И мне приятно, что Чайковский написал «Моцартиану» в Грузии.

Волков: Серенада для струнных была, по признанию Чайковского, его «любимым детищем»; в своих концертах он исполнял ее чаще других произведений. Ее первая часть также создана как омаж Моцарту; в ней, писал Чайковский, «я заплатил дань моему поклонению Моцарту; это намеренное подражание его манере, и я

П. И. Чайковский. Фотография начала 1860-х гг.

П. И. Чайковский, 1886. П. И. Чайковский, 1893.

Страница рукописи Шестой «Патетической» симфонии.

Джордж Баланчин. Фотография Марианны Волковой.

Выпускной класс Театральной школы при Мариинском театре. Баланчин второй справа.

Автопортрет Пушкина, 1829.

Мариус Петипа. Литография, 1872.

Портрет Сергея Дягилева работы Валентина Серова, 1908.

Портрет Сергея Рахманинова работы Константина Сомова, 1925.

Игорь Стравинский.

Портрет Сергея Прокофьева работы Александра Бенуа, 1918.

Невский проспект. Фотография, 1904.

Мариинский императорский театр.

После премьеры «Спящей красавицы» в Мариинском театре, 1890.

Сцена из балета «Щелкунчик». Мариинский театр, 1892.

Эскиз Владимира Дмитриева к постановке «Пиковой дамы», 1931.

Эскиз декораций Константина Коровина к «Спящей красавице».

Обложка брошюры, выпущенной к постановке «танцсимфонии» Федора Лопухова «Величие мироздания».

Соломон Волков и Джордж Баланчин, 1981. Фотография Марианны Волковой.

был бы счастлив, если бы нашли, что я не слишком далек от взятого образца».

Баланчин: Серенаду Чайковского я знал и любил с детства, всегда хотел ее поставить. А вышло так, что она стала моим первым балетом в Америке. Я это не планировал, получилось само собой. Захотелось взять Серенаду — и взял. Кроме того, у нас тогда настоящего оркестра, конечно, не было, был маленький оркестрик. А Серенаду можно было играть маленьким ансамблем. После того как мы поставили Серенаду, она стала здесь популярной. И так со многими сочинениями Чайковского случилось. Скажем, все пианисты играют его Первый фортепианный концерт. А Второй фортепианный концерт? Третий? А Концертная фантазия для фортепиано с оркестром? Второй фортепианный концерт Чайковского — это, может быть, не самая гениальная музыка, но для танцев он подходит великолепно. После того как мы его показали, все его стали играть. А раньше не играл никто. Теперь, когда я включаю радио, то слышу Второй концерт все чаще и чаще. И то же самое произошло с Третьим фортепианным концертом и с сюитами Чайковского. Раньше, когда мы играли его музыку, кривились: ну, что это такое? Теперь на радио стараются даже раньше сыграть Чайковского, чем мы. Так что мы для Чайковского то же самое стараемся делать, что он сделал для малоизвестных вещей Моцарта.

Волков: В 1881 году Чайковский написал Надежде фон Мекк: «Я, кажется, нашел подходящее себе занятие. При том религиозном настроении, в котором я нахожусь, мне приятно будет углубиться в русскую цер-

ковную музыку. Я начал изучать коренные наши церковные напевы и хочу попытаться гармонизировать их». Чайковский написал «Всенощное бдение», которому дал скромный подзаголовок «Опыт гармонизации богослужебных песнопений для хора». В другом письме он так отозвался о «Всенощной»: «Я являюсь в ней вовсе не самостоятельным художником, а лишь перелагателем древних наших церковных напевов. Если я не удовлетворю тех, которые ожидают от этого труда поэтических впечатлений, то зато, быть может, окажу серьезную услугу нашему богослужебному пению…»

Баланчин: Меня не очень впечатляет церковная музыка Чайковского. Он прав — она скорее для православного обряда, чем для слушания в зале. Чайковскому, конечно, было нелегко: у православной церкви никогда не было своего Баха, Скажем, Бортнянский, Ведель — это же неинтересная музыка, она и Чайковскому не нравилась. И масса ограничений была, так что Чайковскому было трудно. Вот Стравинский для церкви писал замечательную музыку. Стравинский знал и греческий язык, и латинский, ему нравились латинские тексты. «Canticum sacrum», «Реквием» Стравинского — это великие вещи, но они не для русской церкви, а для католической. Хотя сам Стравинский был ревностный православный.