SPA-чистилище - Анна и Сергей Литвиновы

Любочка вздохнула, сделала глоток остывшего чая и продолжила:

– Ну, тогда и родилась у нее одна идея… Аллочка ею со мной не так давно поделилась – этим летом, где-то в августе… «Я, – говорит, – хочу дачу свою завещать не Лене со Стасом, а Ванечке (внуку то есть). Он Листвянку любит, у него здесь друзья. А к тому же я в завещание ему впишу свою последнюю волю: чтобы он сам здесь жил, а продавать дом мой не смел…»

– Завещание на имя внука было только идеей? – быстро спросил чрезвычайно заинтересовавшийся Ходасевич. – Или Алла Михайловна успела ее осуществить?

Любочка азартно закурила, привычно раскашлялась и сказала:

– А вот слушайте!.. К нотариусу, чтобы посоветоваться, она точно в Москву ездила. Еще летом. И тот сказал, что завещать внуку недвижимость вполне возможно, и такое завещание дочка с зятем вряд ли в суде смогут оспорить, даже если станут судиться с собственным сыном из-за бабкиного наследства. И Алла Михайловна твердо была намерена завещание в пользу Ванечки составить – и у юриста завизировать. Но вот успела ли она сделать это, не знаю.

Валерий Петрович прищурился.

– Итак, она даже вам, подруге, не рассказала: уже завещала или только собирается?

– В том-то и дело!.. Понимаете, Алла в каких-то вещах – особенно в тех, что для нее важны были, – очень скрытная. То есть она никогда ничего не говорила мне заранее. Типа: «Вот, – мол, – завтра я еду в Москву, в юридическую консультацию, про завещание советоваться». Наоборот, она сделает что-то – и только потом мне рассказывает. Причем не сразу, а когда, по ее разумению, наступает подходящий момент. Или соответствующее настроение на нее накатывает. Иной раз мы сидим, а она вдруг мне, бац, как обухом по голове… Как в последний раз… Летом… «Я, – говорит, – на прошлой неделе у юриста была, и он по поводу завещания внуку посоветовал мне вот что…»

Художница понизила голос и подалась через стол к Валерию Петровичу:

– Поэтому, я думаю, может, она в понедельник в Москву ни к какой не к подруге, а специально к нотариусу ездила? И завещание на внука оформляла?

Ходасевич нахмурился.

– Вы думаете, что так было? Или она вам об этом сказала? Может быть, после поездки?

– Нет. Ничего она мне не говорила. Может, не успела… Но я все думаю: куда она в понедельник ездила? Какая еще подруга? Сроду она ни к каким подругам в Москву не ездила… А потом, вы знаете, она приехала из Белокаменной очень, очень взбудораженной… Я ее давно такой не видела… Я, конечно, спрашивала, в чем дело – но она, как всегда, мне отвечала: это пока секрет.

– Значит, – подытожил Валерий Петрович, – неизвестно, существует завещание на имя внука или нет?

– Я, по крайней мере, об этом не знаю.

– Скажите, а у Аллы Михайловны имелся свой юрист? Нотариус или адвокат?

– Нет. Во всяком случае, я ничего о нем не знаю.

«Значит, – подумал полковник, – нотариальную контору, где оформлялось – если оформлялось – завещание, отыскать мне будет трудновато. Однако версия о том, что имеется письменно оформленная последняя воля, объясняет, зачем обыскивали московскую квартиру Аллы. И зачем кто-то рылся у нее здесь, в домике… Значит, могли искать текст? Искать… Кто? Стас? Или кто-то из тех, кого он нанял?.. Пока в пользу его виновности – одни лишь слова Любочки, и ничего больше. А художница Стаса явно не любит. Возможно, уже больше не любит. И если я прав в своих догадках о романе Стаса и Любы – вероятно, адюльтер сменился разладом. И даже ненавистью. И такое бывает».

Вслух Валерий Петрович сказал:

– Но если завещание уже существует, устранять Аллу Михайловну не имело никакого смысла, разве нет?

Люба горячо возразила:

– А если изъять текст завещания? Обшарить дом, найти, выкрасть? И подкупить нотариуса? И потом: а успела ли она его составить? Может, ее опередили? Во всяком случае, в среду, когда Алла пропала, о существовании завещания даже я ничего не знала.

– Скажите, Люба, а вот Елена… И Стас… Они-то знали, что их мама собирается отписать Листвянку внуку?

– В том-то и дело, что да!.. Однажды Аллочка не сдержалась, и в пылу спора им про свое намерение выложила – я потом ее за это очень ругала. А она, наоборот, во время следующего скандала еще раз им об этом сказала – причем как о деле решенном… Очень это было в Аллином характере: какую-нибудь гадость собеседнику ляпнуть, чем-нибудь его уязвить – а потом наблюдать, как он реагирует: обижается, дуется или, наоборот, вспыхивает…

Любочка поняла, что сказала о подруге лишнее, осеклась и сердито затушила окурок в пепельнице.

– Значит, вы считаете, что виновником исчезновения вашей подруги может быть Стас? И его супруга?

– Лена? Нет, что вы! Только не она. Она же дочь все-таки. Есть же какие-то границы… Не верю, что она могла… А вот Стас… Нехороший он, какой-то вертлявый, скользкий… А потом, вы, сыщики, обычно говорите – во всяком случае, в кино: «Ищите, кому выгодно». А Стасу было очень выгодно, – художница зябко передернула плечами, – чтобы Аллочки не стало.

Полковник возразил:

– Стасу выгодно не исчезновение Аллы Михайловны, а ее смерть. А пока тела ее не нашли, она не будет признана умершей. Во всяком случае, в ближайшие пять лет.

Глаза Любы наполнились слезами.

Она сказала на вдохе, тихо и прерывисто:

– А я почему-то не сомневаюсь, что Аллы уже нет в живых… Я это чувствую…

Художница взяла со стола салфетку и промокнула глаза.

– Будем надеяться на лучшее, – формально успокоил ее полковник. – Ничего пока не известно. И все-таки. Еще раз. Значит, в понедельник она ездила в Москву. Сколько она отсутствовала в поселке?

– Довольно долго. Уехала на последней (перед перерывом) электричке: в десять двадцать две. А домой вернулась часов в шесть.

– Сколько электричка идет до города?

– Минут сорок.

– Плюс минут пятнадцать ходьбы отсюда до станции Листвянская, – стал размышлять вслух Ходасевич. – И еще энное время, как минимум полчаса, чтобы добраться до места назначения в столице… Значит, полтора часа туда, полтора назад… Стало быть, в Москве Алла Михайловна провела почти пять часов… Для встречи с подругой, насколько я понимаю женщин, времени хватает с избытком.

– И для встречи с нотариусом, – прозорливо заметила Любочка, – тоже.

– В каком настроении вернулась в понедельник Алла из Москвы?

– Я уже говорила: она была очень возбуждена. Как будто там произошло что-то… необыкновенное…

– Но вам она ничего не рассказала? – еще раз уточнил полковник.

– Нет, и выспрашивать у нее, я знаю по опыту, было бесполезно. Все равно ничего не скажет, только замкнется.

– Далее. Вспомните, пожалуйста: что происходило в понедельник вечером?

– Да больше ничего особенного. Вместе пообедали – у меня (Аллочка из-за своей поездки обед не успела приготовить). Потом она стала в огороде возиться, грядки перекапывать. К зиме готовить. И, по-моему, до самой темноты ковырялась. Я ей уж сказала: хватить себя изводить, куда спешить с грядками-то? А она упорная. Копает и копает…

– А потом?

– Ну, разошлись по домам, легли спать как обычно.

– А во вторник вы ходили вместе на станцию, – напомнил Валерий Петрович, – и по пути домой она издалека увидела человека, похожего на Ивана Ивановича. Что еще происходило в тот день?

– Рутина. Обычная дачная жизнь. Аллочка, кажется, листья сгребала, а потом их жгла; я у себя на огороде возилась…

– А в среду, до исчезновения Аллы Михайловны, что вы делали?

– Все абсолютно то же самое, ничего необычного. Дом, участок… На даче дела всегда находятся.

– Может, ей кто-то позвонил перед тем, как она ушла – и больше не вернулась?

– Не знаю. Я не слышала… Ох, Аллочка, Аллочка, – прерывисто вздохнула женщина. – Как же мне тебя не хватает!..

Прикрыла глаза рукой, зябко вздрогнула, обняла себя за плечи.

– Что-то здесь стало холодать… Пойдемте, Валерий Петрович, в дом – если вы, конечно, уже напились чаю. Только у меня, извините, не убрано. Но я ведь обещала вам показать свои картины.

Глава 7

Дом Любочки оказался столь же неновым, что и у Аллы Михайловны, однако совсем иным – неухоженным и неуютным. Неухоженность можно было бы объяснить традиционным невниманием творческой личности к земным материям; неуют – принять за художнический беспорядок; однако для подобного видения требовались определенные чувства к хозяйке. Кому, как не Ходасевичу, были известны фортели, что проделывает с мужчинами любовь или обожание! Как страсть волшебно преобразует в сознании любящего все недостатки предмета любви в его достоинства!.. Взять хотя бы историю его женитьбы на Юлии Николаевне – на вздорной женщине с годовалой Танечкой на руках, женитьбы, поставившей под большой вопрос его карьеру в разведке…Чем, кроме как розовыми очками (да еще и с шорами!), надеваемыми мужчинами по доброй воле в определенные периоды жизни – когда кровь кипит! – объясняются все их последующие разочарования!..