Стихотворения - Всеволод Рождественский

98. В ПУТЬ!

Ничего нет на свете прекрасней дороги!Не жалей ни о чем, что легло позади.Разве жизнь хороша без ветров и тревоги?Разве песенной воле не тесно в груди?

За лиловый клочок паровозного дыма,За гудок парохода на хвойной реке,За разливы лугов, проносящихся мимо,Всё отдать я готов беспокойной тоске.

От качанья, от визга, от пляски вагонаПоднимается песенный грохот — и вотЖизнь летит с озаренного месяцем склонаНа косматый, развернутый ветром восход.

За разломом степей открываются горы,В золотую пшеницу врезается путь,Отлетают платформы, и с грохотом скорыйРвет тугое пространство о дымную грудь.

Вьются горы и реки в привычном узоре,Но по-новому дышат под небом густымИ кубанские степи, и Черное море,И суровый Кавказ, и обрывистый Крым.

О, дорога, дорога! Я знаю заране,Что, как только потянет теплом по весне,Всё отдам я за солнце, за ветер скитаний,За высокую дружбу к родной стороне!

99. «По сухим дорогам Крыма…»

…По сухим дорогам КрымаВ кипарисах и луне…Сколько дней, скользнувших мимо,Унеслось неудержимо,Воскресая лишь во сне!

А когда-то набегалоМоре пеною у ног,Жизнь моя перебиралаБез конца и без началаВ пальцах льющийся песок.

Это снилось или былоЗа туманом давних лет?Иль всё дальше уносилаНеподвластная нам силаТо, чему возврата нет?

Если память и остынетИ померкнет за чертой,Всё же сердца не покинетБег волны на берег синийИ немолчный гул морской.

100. КОКТЕБЕЛЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Я камешком лежу в ладонях Коктебеля.И вот она плывет, горячая неделя,

С полынным запахом в окошке на закат,С ворчанием волны и трескотней цикад…

Здесь, в этом воздухе, пылающем и чистом,Совсем я звонким стал и жарко-золотистым

Горячим камешком, счастливым навсегда,Соленым, как земля, и горьким, как вода.

Вот утро… Всё в луче, лазурью пропыленном,Оно к моим зрачкам подкралось полусонным,

И, распахнув окно, сквозь жаркий полумракВпускаю в сердце я огонь и Карадаг.

Летучих паутин отбрасывая нити,Вновь, голый, как Гоген в коричневом Таити,

По лестнице бегу на раскаленный двор,На берег, где шумит взлохмаченный простор

И с пеной на гребне, обрушив нетерпенье,В тяжелых пригоршнях ворочает каменья.

Там, с ветром сочетав стремительный разбег,Я телом брошенным разбрызгиваю снег,

Плечом взрезаю синь, безумствую на волеВ прозрачной, ледяной, зеленоватой соли,

Ловлю дыханье волн и, слушая прибой,Качаюсь на спине медузой голубой.

Потом на берегу, песком наполнив руки,Я долго предаюсь пленительной науке:

Считаю камешки — их тяжесть, форму, цвет,Как четки мудрости, жемчужины примет.

У ног моих шуршит разорванная влага,Струится в воздухе громада Карадага,

И дымчатый янтарь расплавленного дняБрожением вина вливается в меня.

В закатной «Мастерской», где в окнах мыс и море,Пишу, брожу мечтой в лазурном кругозоре

Иль, с гордой рифмою оставя праздный спор,Как в тишину пещер, вступаю в разговор,

Исполненный огня, и горечи, и меда,С сребристым мудрецом в повязке Гезиода,

В словах которого, порхающих как моль,Сверкает всех веков отстоянная соль.

Он водит кисточкой по вкрадчивой бумаге,Он колет мысль мою концом масонской шпаги

И клонит над столом изваянный свой ликСредь масок, словарей, сухих цветов и книг…

Но поздно… Спит залив в размывчатой короне,Забытая свеча тоскует на балконе,

Светила мудрецов, согласный правя хор,Свой невод завели над головами гор,

И горестным стихом, как чаша пировая,Мне «море Черное шумит, не умолкая».

Хозяин проводить выходит на порог,И дышит нам в лицо полынь ночных дорог.

Вновь лестница, чердак… Здесь,                                         встречен лунным светом,На миг мальчишески я мню себя поэтом,

Спешу опять раскрыть заветную тетрадь,Ликую, и пою, и не могу дышать…

А ночь идет в окне, а ветер, синь и черен,Несет по бархату разлет огнистых зерен,

И пляшут бабочки, и клонится свеча,И рухнувший прибой я слышу у плеча.

101. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Мерным грохотом и звономИ качаньем невпопадЗа последним перегономТы встаешь в окне вагонном,Просыпаясь, Ленинград.

Друг, я ждал тебя немало…В нетерпенье — видишь сам —Перед аркою вокзалаСразу сердце застучалоПо сцепленьям и мостам.

Брат мой гулкий, брат туманный,Полный мужества всегда,Город воли неустанной,По гудкам встающий раноДля великих дел труда.

Как Нева, что тратит пенуНа устоях мостовых,Как заря — зари на смену, —Я отныне знаю ценуСлов неспешных и скупых.

Друг твоим садам и водам,Я живу, тебя храня.Шаг за шагом, год за годом,Сквозь раздумья к строгим одамВел ты бережно меня.

Возвращаясь издалёка,Я опять увидеть рад,Что в судьбе твоей высокойВслед ампиру и бароккоВырос юный Ленинград,

Что вливает в гром заводаИ Нева свой бурный стих,Что людей твоих породаИ суровая погода —Счастье лучших дней моих!

102. ВИНО

Есть в Имеретии вино —Не всем понравится оно.

Зайди в какой-нибудь духан,Проси полней налить стакан —

Тебе хозяин принесетВино, чеснок и синий лед.

И вот — от первого глотка —Сама опустится рука,

Вдохнешь ты давнюю полыньИ ветра солнечную синь.

Увидишь ласточек, и дом,И сизый тополь над окном,

Себя увидишь в речке дней —Но лучше, радостней, вольней —

Как будто в вещую тетрадьЕще не начал ты писать.

И снегом первого листаДуша раскрыта и пуста.

Глоток второй — и невпопадВ саду деревья зашумят,

Сгоревших дней ползучий дымВдруг встанет дубом молодым,

Раскинет ветви и, гудя,Обрушит олово дождя.

Тут ты очнешься — и потомУдаришь в доски кулаком,

И, распахнувши в ночь окно,Допьешь проклятое вино!

103. NATURE MORTE

Фаянсовых небес неуловимый скат,Кольцо лиловых гор и золото пустыни…На синей скатерти шафранный ломтик дыниПрозрачен и душист, как вянущий закат.

В окне — горячий день, волны глухой каданс,Литая бронза груш, где осень не иссякла,Залив, натянутый, как крепкий лук Геракла,На кресле — плед, очки, тетрадь, «Mercure de Françe».

Налево — полка книг: народы и века,На гладком ватмане разбрызганная призма,И, словно лебеди эпохи символизма,В наклонном зеркале лепные облака…

Я пью из чаши гор полуденный отстой,Я тихо взор веду вдоль тающих окраин,А рядом сих пустынь апостол и хозяинСклонился к посоху седою головой.

Повязкой эллинской охвачен львиный лоб,Но в буйной седине — вся сила Запорожья,Все ветры Скифии, вся молодость Стрибожья —Не Пан, не Гезиод — мятежный протопоп.

Из русской совести, отстоянной как хмель,Из знойного песка в полынном кругозоре,Из скифских пажитей и эллинского моряОн изваял страну и назвал: Коктебель.

104. МУЗЫКА В ПАВЛОВСКЕ