Крик с вершины - Дибаш Каинчин

Овцы Шаты окотились зимой, оттого он беззаботный такой. Должно быть, в Корболу собрался. Новенький костюм на нем, кожаные, а не кирзовые сапоги, К седлу приторочен чистый мешок под хлеб. Какая родня он Мыйыксу? Оба из одного рода-сеока тодош. Почти четверть века, как рядом их стоянки. Живут дружно, но стоит сойтись им, как тут же начнут друг друга поддевать, вышучивать. Иной раз чуть не до драки дойдет. Отойдут — водой не разольешь, последним поделятся. Что удивительно: за все эти годы один только раз овцы их смешались, хотя у других чабанов чуть не каждый месяц такое бывает. Тогда Мыйыксу в деревню поехал. Смотрит — у магазина Шаты бородой трясет.

— Ты, что ли, парень?

— Я, дорогой брат, я. Неужели это вы, брат?

— Кто ж еще? Ты зачем здесь?

— Да гости приехали. А вы зачем пожаловали?

— Тоже гости…

— Уж не вздумали ли наши овцы тоже друг к другу в гости; сходить?

Вернулись на стоянки — обе отары в одну сошлись!

…Мыйыксу, все еще сумрачный, попытался сразу осадить Шаты:

— Ты больно-то не зубоскаль. Как твои овцы, ягнята? Слышал, падеж был у тебя?

— С чего бы им дохнуть? — тень набежала на лицо Шаты. — Я ученый. Меня прошлый год проучил… Да что об этом. Все овцы да овцы. Будто не о чем больше говорить. Вы бы, старший брат, лучше рассказали, как в депутатах побывали. Пусть молодые послушают.

— Нет уж!.. Как тебя самого в депутаты не выбрали — интереснее. Твоя история, пожалуй, поновее, — завелся Мыйыксу. — Неплохой парень был, мой младший брат. Бывало; кто в его дом придет, Шаты обрадуется, развеселится, будто жемчугом его одарили. И вдруг подменили Шаты! Как раз после прошлогодних выборов. Зайди теперь к нему кто, особенно хоть с маленьким начальственным запашком, — прямо взбеленится: «Что, я уже не хозяин в собственном доме?!» Губы кусает, плечи дергаются… Отчего стал таким браток? Как по-вашему? — оглядел он Калапа и Тукпаша. — Только я один причину понял. Объясняется просто: в депутаты не Шаты, а его жену Сарычырай выбрали!

— Ладно, ладно, — усмехнулся Шаты. — Лучше совсем депутатом не быть, чем таким, как вы, старший брат… Подкатывает как-то к его избушке легковая. «Садитесь», — говорят. Екнуло круглое сердце брата, малые кости ослабли. Раскопали, должно, старый грешок. Тюрьма! Чуть не плачет, с дьене, невесткой моей, прощается. Катит в аймак… Какой грешок-то был за вами, брат?

Мыйыксу словно воды в рот набрал.

— Бог с ним. Забыл я, что он там натворил, — великодушно прикрыл глаза Шаты. — Вечером легковушка прикатила назад. Высадили брата у самых дверей. Было бы можно, и в дом завезли! Зачем возили? Сказать, что выдвигают его в депутаты. Просили согласия. У брата — рот до ушей.

— Чего же здесь плохого? — приподнял голову лежавший на траве Калап.

— Стыд-то в том, что дальше было. Привезли брата в Ак-Дьалан на встречу с избирателями. Пожелания ему всякие высказали, как будущему депутату. Напоследок тамошний председатель руки к брату протягивает: «Народ на ваши плечи, уважаемый, огромный груз взваливает, надеется, что вы оправдаете доверие… Вы такой человек…» И добавляет: «Вот тут у нас столовая. Пожалуйте…» Дрогнуло сердце у брата моего. К чему бы такие речи? Выходит, мы вам доверие оказываем, а вы нас за это угостить должны? Как угостить столько народу? К тому же из аймака, из области люди. Не станут же они простой суп хлебать! И водку, поди, не пьют — только коньяк… Не меньше, чем полбычка, которого на мясо продать хотел, на угощение уйдет. Не надо было соглашаться, чтобы в депутаты выбирали! И что, вы думаете, сказал мой брат? «Нет, — говорит, — уважаемый. Я барана колол, однако переел свежего мяса — живот пучит». А сам и чая за весь день не выпил. Раз брат в столовую не пошел, и остальные отказались.

— Слушайте вы этого болтуна! — рассердился Мыйыксу. — Себя за гору, других за подстилку считает. Этот ваш Шаты… Кто его человеком сделал? Я. На что он был похож? Я же ему посоветовал: «Становись чабаном. Бери овец, сыт будешь». Этот тип даже считать не умел. Я у него как-то пять овец взаймы взял. Вернул после. Вдруг из аймака бумага от прокурора. Поехал. Что такое? А мне: «Почему не платите Шаты за овец?» — «Как так? Я ему вернул». Очную ставку устроили. «Пригонял я тебе летом двух овец, когда ты казан араки варил?» — «Пригонял», — говорит. «А еще трех, когда ты на вершину Тургу кору драть собирался ехать?» — «Ну». — «Чего же ты от меня хочешь» — «Но вы же мне пять овец не пригоняли!» — «К двум прибавь три, — говорю, — сколько будет?» — «Не знаю. Только пять овец вы мне не вернули. Один раз две, другой раз — три…»

— Чего брат только не наговорит, — заерзал и Шаты. — Кто этому поверит? Давайте вспомним, что на самом деле было. Расскажите, как вы на кавказский курорт ездили.

— Ты бы лучше сам съездил. На тебя там другими глазами глядеть будут.

— Может, рассказать, а? Рассказать? — приободрился Шаты. — Прикусили язык-то!

— Ну что ты расскажешь? Ведь ты не ездил.

— Э-э, завиляли туда-сюда, будто конь, не желающий от коновязи отойти!.. Слушайте, слушайте. Приезжают, значит, они на курорт. Самые достойные люди и нашем селе. Вот этот — старший брат мой, чабан, Отургуш табунщик и Боду скотник. Передовики, ударники… Есть там на курорте, говорят, такая штука, куда залезают. Ванна называется. Я там не был — откуда мне знать. А перед тем, как залезть, надо оголиться. Вот наши три богатыря раздеваются, встают в очередь. Доктор осматривает, на весах взвешивает. Толстый, в очках. На людей и не смотрит. И правда, чего на них смотреть? Все люди как люди. За день сколько перед ним таких голых проходит. Вдруг перед ним три невероятнейших скелета. «Ах!» — удивился доктор, головой покачал. Снял очки, подошел поближе к нашим героям. Моего братца постукал кончиком пальца по костлявой спине. У Оторгуша ребра пересчитал, схватил Боду за живот, шкуру на полметра оттянул. Отпустил, а шкура — «шалт!» — и опять на пузе морщится. «Вы, ребята, — доктор спрашивает, — не из тюрьмы?»

— Ба-таа! — схватился за голову Калап. — Стыд какой! А что? Если после окота приехали, — ничего удивительного.

— Чего уж там… — ухмыльнулся Мыйыксу. — Что правда, то правда. На этом курорте как привязались: ешь да ешь; ешь да ешь! Будто мы дома впроголодь живем. Что бы ни случалось — всякое бывает с человеком, — живы мы и невредимы… А ты почему молчишь, Шаты, как в город ездил? Забыл? В позапрошлом году. Я тогда напомню. Продал Шаты целого быка и поехал за одежкой для детей. Набрал полный мешок. Сел в автобус. В дальней дороге посерьезней бы человеку надо, а мой младший брат, как сейчас, наверно, язык распустил, заболтался. С ним в автобусе люди шишковать ехали… Слез наш Шаты у развилки, мешок подхватил — и к дому. Сколько ты его на горбу пер, а? Верст одиннадцать до деревин, да еще шестнадцать до стоянки. Пришел веселый, только что не поет. «Черненькому моему — черный костюм, желтоголовому моему — желтый костюм, пухленькому моему — пушистый свитерок, старшенькой моей — зеленый платок, среднему — ружьецо, сосуночку моему — сосочка…» Все девять окружили Шаты, ждут. Вот папаша развязал мешок, а там длиннющий полуразодранный сапог с брезентовым голенищем — по кедрам лазить. Один сапог, набитый осокой — ноги заместо портянок обматывать. Что там еще было, Шаты? Мешки для орехов, да? Сколько?

— Не все равно? — буркнул Шаты. — Лишних не было. Ничего интересного в вашем рассказе. Вот как вы, брат, артистом были, — действительно, занятно. Может, заодно расскажете?

— Только тебе и интересно. Тебя никто не нанимал людей забавлять. И так, сидя с тобой, не заметил, как овцы ушли. — Дед Мыйыксу тяжело поднялся, сел на коня, затрусил по логу.

— Видите, сбежал мой брат! — торжествовал Шаты. — А знаете, как он артистом-то был?.. Ну, как-нибудь после расскажу. Тоже засиделся. Пока почту не закрыли, ехать надо, сыну в город перевод послать. Хлеба надо привезти, то да се… С Мыйыксу лучше не встречаться — ничего доброго не будет: всегда куда-то опоздаешь, от чего-то отстанешь, тысячи дел несделанных останутся… Будьте здоровы, ребята!

— Давайте и мы встанем, — Калап направился к пегой лошадке, привязанной к сосне. Каурого у него забрали. По случаю окончания весенних работ праздник-байрам будет. А какой праздник без скачек? Кула-Ат на байге может лучшим скакуном оказаться, вот и взяли его готовить к состязаниям. — Вы идите по подножью горы, — сказал он Тукпашу, — а я Верхний перевал объеду.

…Тукпаш направился к каменистому повороту, за которым паслась отара.

«Одна забава и есть у чабанов — поддеть друг друга, припомнить всякие смешные случаи. Как Шаты с Мыйыксу. Чем еще развлекаться им? Особенно долгими зимними вечерами. Загонят овец, а потом чем заняться? Соседние чабаны изредка наведаются, поговорят, побалагурят вот так же, в карты перебросятся… А это — как дед Мыйыксу „артистом“ был, — забавно…»