Газета День Литературы # 177 (2011 5) - Газета День Литературы

ваш всенародный уход

И так больно смотреть на одежку вашу

На полупальто

И болониевые курточки.

Что будет с нами?

Кто жизни заряд нам подарит?

Кто воскресит наше тихое братство?..

Карлы Карлы мои

Низкие как табуретки

Бояки как щеники

Портьера парчовая опускается

Золотую лошадь не вижу

Воздух больше не пахнет.

***

И будет март, и будут кошки,

И снова Барсик убежит

По той неведомой дорожке,

Которой ходит вечный жид,

А там – вернётся, весь дрожит,

И рад конфетам и окрошке,

Худой, как дерево самшит,

Волнистый, словно тюль в окошке;

Поест и снова заспешит.

И будет лёд, и будут трели,

И рябь воды по корке льда,

И я припомню, что в апреле,

В двадцатых числах иногда

Ещё пуржит, ещё буровит,

И не видать весны следа,

И только слышен голос крови…

Ан нет – по льду журчит вода;

И снова снег облепит брови.

И будет ныть под сердцем кто-то,

А в сердце кто-то будет петь;

На достославного Федота

Сойдёт от Якова икота,

Как благодать нисходит, ведь

Воздушно-капельной дорожкой,

Посредством сорока ветров

Любая хворь идёт под кров,

Любая дурь колотит ножкой…

И будет март, и будут кошки,

И – пост, укроп и огурцы,

И буквы в книгах – "веди", "рцы",

И чугуны пустой картошки,

И перевитый стебель ложки,

И Богородицы венцы…

***

Досуха печали выжаты,

Никому не стала ближе ты

Чем мне

Птица баская да броская

Рядом был с тобой подростком я

А мне

Быть хотелось нужным набольшим

Но – случись такое – надо же –

Не сумел

Сплю непринятой собакою

Ничего Пройдёт Отплакаю

В уме.

***

Я действую тупо,

Я выгляжу глупо,

Как будто я майку

надел сверх тулупа.

Но кто в объективной

реальности сведущ

Изрядно, насквозь,

абсолютно, сполна?..

И что значит "тупо"?

И что значит "глупо"? –

Ведь майка, надетая

сверху тулупа,

Уместна: иначе

она не видна.

***

На чём стоит земля?

На спинах черепах.

На совести древлян,

Давно ушедших в прах,

На рыбах на немых,

На том, что нас умней.

А кто такие мы,

Чтобы стоять на ней?

Анатолий ДОБРОВИЧ КОЛЧАН КОЧЕВНИКА

Ошеломительная поэма "Свистульки" (ж. "Байкал", №6-2010) не может не вызвать мыслей о прецедентах в русской поэзии, и первые имена, приходящие в голову, – Александр Блок и Николай Гумилёв. В "Скифах" Блока – того же порядка этноцентрическая наступательная энергия; Гумилёв не скрывает жестокости как одной из основ своего мировоззрения. Но оба они – люди запада России и воплощают культуру русской аристократии на этапе её упадка, параллельного общеевропейскому декадансу. Оба петербуржцы и баре: "их благородия". Поэтому весь неподражаемый пыл их высказываний имеет оттенок художест- венной условности, а то и артистического кокетства. Они пребывают в постоянном диалоге со сложившейся в Европе гуманистической цивилизацией и, даже противореча ей, остаются плотью от плоти её. Не таков Владимир Берязев.

Стреляем по звуку!

Я клятвы своей не нарушу!

Туда, куда скажет

пустая свистулька моя.

А кто опоздает,

пусть Богу несёт свою душу –

Он жизни лишится.

И праведна кара сия...

И прыснули стрелы!

И духи над бубном запели!

Раздался состав воздухов.

И в мертвящей тени

Заржал жеребец.

И возжаждали плоти и цели

Трехпёрые жала,

налитые свистом слепни…

Подобного мы ещё не читали. Автору нет надобности оглядываться на возможных предшественников в русской поэзии. Всё, что предшествовало, усвоено им лишь как нотная грамота музыкантом. Сама "музыка" – из другого источника. Он являет собой евразийского человека, а не питерского, московского, орловского, киевского и т.п. И способен отождествить себя с гуннами: не в порядке литературной игры, а с нешуточным погружением в их менталитет. "Да, скифы мы!" – всё-таки декларация (вчитайтесь в Александра Александровича: ну, какой из него скиф?). А в Берязеве и впрямь чувствуется гунн.

Восхождение к современной культуре ставит его вровень с творцами из европейской России, но не меняет его органики. Это иная органика. Тут нет шлейфа, тянущегося за вековечным барством и холопством. Есть воля к жизни, присущая тем, кто вырос и живёт в не дающих изнежиться условиях Сибири – будь они преуспевшие господа или люди малосостоятельные, будь они русские или буряты. Тут нет явного или скрытого диалога с чужим миром: есть счастливое самоутверждение в той реальности, какая дана. Чужаки не вызывают враждебности, если они принимают те же точки отсчёта, что и местные; если нет – это их печаль, и приспосабливаться к их менталитету никто не подумает. Тут художническая "игра в жизнь" не проходит: способен жить – живи, неспособен – винить некого. "Ваше благородие" – значимая социальная метка, но более весомо звучит что-то другое – скажем так: "ваше тайгородие". Комплекс черт, позволяющих людям существовать и взаимодействовать в условиях тайги, сохраняя достоинство.

Этот комплекс отнюдь не означает провозглашаемого варварства: любые технологические новинки легко осваиваются и совершенствуются в сегодняшней Сибири; в филармонии будет звучать то же, что в Лондоне или в Милане; передвижные выставки из Нью-Йорка или из Мадрида посетят толпы; французских или японских авторов всё больше людей читают в оригинале. Но сохраняется свой культурологический "фильтр", и очевидно, что он пропустит, в основном, то, что совпадает со здешним специфическим (жизненно оправданным) пониманием бытия. Если искать этому аналогии, в голову придут разве что пионеры, осваивавшие земли США. Но аналогия обманчива. Сходство сведётся лишь к мощи самопредъявления перед лицом Небес и Природы.

Разумеется, у чужаков к автору "Свистулек" обязательно возникнут вопросы. И наверняка он не станет отмахиваться от них: цивилизованность предполагает культуру собеседования. Но не только поэтому. Во Владимире Берязеве ощущается полемический запал, ему мало "быть собой" – надобно заявить о себе перед другими, сделать выводы из их согласия и несогласия. Как всякий художник, он волей или неволей "представительствует" (в данном случае – вполне осознанно). А если отмахнётся, тоже можно понять. В тайге это привычный жест – очень уж много в воздухе жалящих насекомых…

***

Лирический герой поэмы… Но сразу: как не умещается то, о чём идёт речь, в понятие "лирический герой"! Лучше сказать "эпический герой", или даже "высказывающийся Дух". Итак, эпический герой поэмы не спрашивает чужаков: "Поймёте ли вы меня?". Он спрашивает: "Устоите ли вы передо мной?". Принимая сторону чужаков, отвечаю: "Похоже, не устоим". Что дальше? Посторонимся, попрячемся? Будем сражаться до последнего, понимая, что поражения и смерти не избежать? Или станем покорно служить превосходящей силе? А по сути – затаимся, готовя новый путь к свободе? Больше вариантов нет.