Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

Речь здесь идёт не о том, чтобы выбрать искусство жертвоприношения в противоположность принесению в жертву искусства, но скорее о конце жертвоприношения как искусства. Возможный успех умения жить, построения реально проживаемых ситуаций присутствует повсюду, повсюду лишённый естественности из—за фальсификаций человека.

Принесение в жертву настоящего будет возможно последней стадией ритуала, калечившего человека с самого его зарождения. Каждую минуту это настоящее разбивается на мелкие фрагменты прошлого и будущего. Никогда, кроме как в радости, мы не отдаёмся своей деятельности самозабвенно. То, что мы собираемся сделать и то, что мы сделали, выстраивает настоящее на фундаменте вечной неудовлетворённости. В коллективной истории, как и в истории индивидуальной, культ прошлого и культ будущего одинаково реакционны. Всё, что должно быть построено, должно быть построено в настоящем. Существует народное поверье, что перед утопающим в момент его смерти прокручивается плёнка всей его жизни. Я уверен в том, что существуют интенсивные лучи света, в которых концентрируется и обновляется жизнь. Будущее, прошлое, послушные пешки истории защищают лишь принесение в жертву настоящего. Ничто не меняется в ни в отношении какой—либо вещи, ни в прошлом, ни в будущем. Жить интенсивно, для себя, в бесконечном удовольствии и с сознанием того, что всё, что имеет значение в радикальном смысле для самого себя, имеет значение для всех. И поверх всего этого остаётся закон: «Действуй так, словно будущее никогда не должно было существовать».

13 глава «Отчуждение»

Основа социальной организации, частная собственность отчуждает людей от самих себя и друг от друга. Единый искусственный рай стремится к преодолению этого отчуждения с большим или меньшим успехом усваивая безвременно разбитые грёзы о единстве. Тщетно. — От удовольствия созидания к удовольствию разрушения, нет иных колебаний, кроме тех, что уничтожают власть.

Люди живут отчуждённые друг от друга, отчуждённые от того, чем они являются в других, отчуждённые от самих себя. История человечества является историей фундаментального отчуждения, провоцирующего и обусловливающего все остальные: социального различия между хозяевами и рабами. Посредством истории, люди стремятся присоединиться друг к другу и достичь единства. Классовая борьба является лишь одной стадией, хотя и решительной, в борьбе за целостность человека.

Точно так же, как у господствующего класса есть лучшие в мире причины отрицать наличие классовой борьбы, история отчуждения не может не смешиваться с историей его симуляции. Но подобная затенённость происходит не столько из умышленной воли, сколько из долгой, неуверенной борьбы, в которой стремление к единству чаще всего заканчивается тем, что обращается в свою противоположность. То, что не подавляет отчуждение радикально, усиливает его. В своём восхождении к власти, буржуазия бросила более живой свет на то, что так сильно разделяет людей, она распространила осознание социального характера и материальности отчуждения.

Что такое Бог? Гарант и квинтэссенция мифа, оправдывающего господство человека над человеком. У этого отвратительного изобретения нет других оправданий. По мере того, как миф, разлагаясь, проходит стадию спектакля, Великий Внешний Объект, как говорил Лотреамон, разбивается вдребезги, сносимый ветром социальной атомизации, деградирует в Бога для интимного использования, в нечто вроде мази от венерических заболеваний.

Во время наиболее сильного кризиса, открытого концом философии и античного мира, гений христианства подчиняет видоизменение мифической системы одному фундаментальному принципу: троичности. Что означает догма о трёх личностях одного Бога, из—за которой пролилось столько чернил и крови?

Душой, человек принадлежит Богу, телом — преходящей власти, духом — себе самому; его спасение заключается в его душе, его свобода — в его духе, его земная жизнь — в его теле. Душа заключает в себе тело и дух, без неё они — ничто. Разве не обнаружим мы, если рассмотрим его внимательнее, союз хозяина и раба в принципе человека, как божественного создания? Раб — это тело, рабочая сила, принадлежащая сеньору; хозяином здесь является дух, правящий телом, придавая ему частичку своей высшей сущности. Раб следовательно приносит в жертву своё тело власти господина, в то время как господин приносит свой дух в жертву общине рабов (король на службе у народа, де Голль на службе у Франции, омовение ног Церковью…). Первый предлагает свою земную жизнь, в обмен он получает ощущение свободы, в том смысле, что дух его господина вселяется в него. Мистифицированное сознание — это сознание мифа. Второй в идеале предлагает свою власть господина всей той общине, которой он правит; он топит отчуждение тела в более утончённом отчуждении духа, он экономит на дозе насилия, необходимой для поддержания рабства. В своём духе, раб отождествляет, или по крайней мере может отождествить себя, с господином, которому он отдаёт свою жизненную силу, но с кем может отождествить себя господин? Не с рабами, постольку, поскольку они являются его вещами, или телами, принадлежащими ему; скорее с рабами постольку, поскольку они являются эманациями самого духа господства, высшего повелителя. Так как отдельный повелитель приносит себя в жертву на духовном уровне, он должен найти в последовательности мифа соответствие своему жертвоприношению, идею господства в себе, которую он разделяет и которой подчиняется. Именно поэтому случайно сложившийся класс господ создал Бога, перед которым он духовно встаёт на колени и с которым он отождествляется. Бог превращает мифическое самопожертвование господина в общественное благо, а реальное самопожертвование раба в частную и собственническую власть господина. Бог является принципом всякого подчинения, это ночь, узаконивающая все преступления. Единственное нелегальное преступление — это отказ признать господина. Бог является гармонией лжи; идеальной формой, в которой соединяются добровольное самопожертвование раба (Христос), одобрительное самопожертвование господина (Отец; раб является господским сыном) и их нераздельная связь (Святой Дух). Идеальный человек, божественное создание, единое и мифическое в котором человечество приглашается признать себя реализует ту же троичную модель: тело подчинённое духу, ведущему его к ещё более великой славе души, всё включающий в себя синтез.

Так у нас появляется такой тип отношений, при котором оба термина получают своё значение из абсолютного принципа, измеряют себя во тьме, в недостижимой норме, в неоспоримой трансценденции (Бог, кровь, святость, милость…). В течение веков, бессчётные двойственности закипали, как в хорошем бульоне, на огне мифического единства. Снимая бульон с огня, буржуазия не сохранит для себя ничего кроме ностальгии по уюту единства и серии холодных безвкусных абстракций: тело и дух, бытие и сознание, личность и коллектив, частное и общественное, общее и особенное… Парадоксально, буржуазия, движимая своими классовыми интересами, разрушила единство и его трёхмерную структуру себе во вред. Стремление к единству, настолько умело удовлетворявшееся мифической мыслью единых режимов, далеко от исчезновения по мере того как она исчезает, напротив, она обостряется по мере того, как материальность отчуждения становится доступной для сознания. Обнажая экономико—социальные основы отчуждения, буржуазия изготовляет оружие, которое должно будет положить ему конец. Но конец отчуждения подразумевает конец буржуазии и конец всей иерархической власти. Вот почему все правящие классы или касты оказываются неспособными произвести преобразование феодального единства в единство реальное, в аутентичное социальное участие. Только новый пролетариат обладает миссией отнять третью силу, спонтанную созидательность, поэзию, у двух остальных, для того, чтобы сохранять её живой в повседневной жизни каждого. Переходный период фрагментарной власти окажется лишь бессонницей в период спячки, необходимой нулевой точкой в обращении перспективы вспять, обязательной опорой для ног перед прыжком преодоления.

История показывает то, что против единого принципа велась борьба и то, каким образом проявляется дуалистическая реальность. Выраженная вначале теологическим языком, являющимся официальным языком мифа, эта конфронтация впоследствии выражается языком идеологическим, то есть языком зрелища. Манихейцы, катары, гуситы, кальвинисты… все объединяются в своих заботах с Жаном де Менгом, Ла Боэти или Ванино Ванини. Разве мы не видим, что Декарт размещает душу в шишковидной железе в крайнем случае, когда он не знает, что делать. В то время как на вершине совершенно разумного мира его Бог—канатоходец сохраняет совершенно не поддающееся разумению равновесие, Бог Паскаля прячется, лишая человека и мир поддержки, без которой они опускаются до противостояния друг другу, чтобы о каждом из них можно было вынести суждение лишь по его отношению к другому, чтобы взвесить себя по отношению к ничто.